Камни последней стены - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 16

– Хорошо, – усмехнулся Бутцман. – Что вы хотите? Я уже заказал себе пива.

– Я – чаю, – сказал Дронго. – И с лимоном, если можно.

Бутцман подозвал молодого официанта и сказал ему несколько слов. Затем добавил по-английски:

– Платить будете за себя сами. Я заказал вам чай.

– Это немецкая расчетливость или еврейская жадность? – улыбнулся Дронго.

– И то и другое одновременно, – сказал, тоже улыбнувшись, Бутцман. Прежняя настороженность уступила место интересу.

– Вы действительно из Москвы? – спросил он. – Вы похожи скорее на итальянца. Или вы с юга России?

– Примерно угадали. Но я не итальянец и действительно прилетел вчера из Москвы. Я не сотрудник спецслужб, если вас это интересует. Не офицер разведки, и уж тем более не работаю в спецслужбах. Я аналитик. Бывший аналитик «Интерпола» и специального комитета экспертов ООН. И меня интересует ваша прежняя деятельность.

– Как вас зовут?

– Обычно меня называют Дронго.

– Я о вас слышал, – кивнул Бутцман. – У вас характерная внешность борца или боксера. Хотя большой лоб выдает мыслителя. У боксеров обычно более узкие лбы. Говорят, вы просто волшебник. Раскрыли несколько очень запутанных преступлений. У нас в Израиле писали об этом.

– Это только разговоры, – отмахнулся Дронго. – Людям нравится верить в сказки.

Официант принес бокал светлого пива и стакан чая с лимоном и, поставив все на столик, быстро отошел.

– Так что вас интересует? – спросил Бутцман. – Я уже давно сюда переехал и отошел от дел. Должен вас предупредить, что в Тель-Авиве знают, чем я занимался раньше. И если меня спросят о нашем разговоре, я не стану скрывать его содержания. Хочу, чтобы вы меня верно поняли. Здесь живет моя семья, старшая дочь собирается замуж. Мне совсем не нужны неприятности с местной службой контрразведки.

– Не сомневаюсь в вашей благонадежности в отношении нового государства, – иронично заметил Дронго. – И не собираюсь выпытывать у вас секреты Израиля. Мне они не нужны, да и вы мне все равно ничего не расскажете. К тому же, работая в строительной компании, вы могли узнать только секрет бетона или краски. А мне они ни к чему. Поэтому поговорим о вашем прошлом. Вы работали в группе полковника Хеелиха?

– Да, – кивнул Бутцман, – больше трех лет. Он был надежным человеком. Жаль, что все так получилось.

– Он погиб?

– Да. В ноябре восемьдесят девятого.

– Вы можете рассказать, как это произошло?

– Как будто вы не знаете, – усмехнулся Бутцман. – Сами все и устроили. Я думал, вы будете спрашивать о чем-нибудь другом.

– Меня тогда не было в Германии, – зло заметил Дронго. – Вы можете подробно рассказать, как он погиб?

– Конечно, могу. Об этом даже писали. Кажется, в девяносто втором или третьем, не помню точно. Полковник собрал нас восьмого ноября восемьдесят девятого года и поставил задачу вывезти часть архива «Штази». Документы они отбирали вместе с Шилковским, его заместителем. Мы работали целый день, грузили документы, уничтожали ненужные. Вечером в ночь на десятое мы выехали из города. Когда мы доехали до места, нас уже ждали советские представители. Они все были в штатском, но мы поняли, что это были русские. Один из них, поднимая ящик, уронил его себе на ногу и выругался отборным русским матом. Перепутать было невозможно. Они и не особенно скрывали. А мы, собственно, ничего другого и не ждали. В тот момент казалось, что все рушится, и КГБ спасает людей, забирая из наших архивов документы старой агентуры. Нам казалось, что это правильно. На обратном пути у нас спустилось колесо. В это время в городе уже прорвали Стену и границы уже не было. Хеелих приказал нам оставаться у автобуса, пока Менарт, который был за рулем, сменит колесо. А сам вместе с Шилковским поехал выручать двух наших товарищей, которые еще находились в здании «Штази».

Обратно они не вернулись. Когда мы приехали на место происшествия, там уже были случайные прохожие, какие-то люди. В эту ночь полиция вообще не работала. Удивляюсь, как этим не воспользовались грабители. Хотя, наверно, воспользовались, мы просто всего не знаем. Там было несколько русских, тогда еще советских, солдат с офицером. Мы не сомневались, что это они расстреляли наших товарищей. Гайслер даже попытался достать автомат, кричал, что отомстит за Хеелиха, и мы с трудом его успокоили. Мы ждали, когда убьют и нас, – ведь мы были посвящены в столь важную тайну. Все понимали, что следующая очередь будет наша. После смерти Хеелиха и Шилковского я был старшим по званию. Я и Нигбур, но его с нами не было.

Потом солдаты забрали Шилковского, он еще дышал, но был в очень тяжелом состоянии. Мы его осмотрели и поняли, что он не дотянет даже до больницы. Пуля попала в позвоночник, он был обречен. А Хеелих погиб на месте. Их обстреляли из засады. Я думаю, что это сделали по приказу КГБ. Полковник верил Москве. Хотя мы все тогда вам верили. И вы нас так подставили. Мы ведь вывозили документы для вас. Хеелиха и Шилковского вы убрали, очевидно, решив, что они слишком много знают. Нас почему-то оставили в живых. Хотя я думаю, что, когда события стали разворачиваться таким образом, КГБ было уже не до нас. А потом Германия объединилась.

– А как сложилась судьба остальных сотрудников группы, вы не знаете?

– Знаю, конечно. Габриэлла вышла замуж и переехала в Нюрнберг. Нигбур с семьей живет в Гамбурге. Бруно Менарт развелся и уехал в Веймар. Кажется, в Веймар, но я точно не знаю. Гайслер сильно пил, он часто срывался, попадал в полицию. Потом исчез. Говорили, что его видели в Дортмунде, у родственников. Вайс умер. Вот, собственно, и все. А почему вы сейчас вспомнили про нашу группу? Уже прошло столько лет. Я думал, все забыли об этом.

– У нас появились подозрения насчет убийства Хеелиха, – пояснил Дронго. – Нам кажется, что кто-то из сотрудников вашей группы специально подставил своего командира. Но пока мы не знаем, почему.

– А какая разница, почему? – обреченно махнул рукой Бутцман. – Была ГДР, и больше нет такой страны. И никогда больше не будет.

– Ну почему не будет? Израиль возродился через две тысячи лет, – напомнил Дронго.

– А я не хочу, чтобы возрождалась. В той Германии было много хорошего, – сказал Бутцман, – но было и немало плохого. Но не поэтому. У меня остались к моей бывшей стране очень теплые чувства. Но в новой Германии я все равно не смог бы жить. А у немцев должна быть своя родина. Как у каждого народа на земле. И конечно, это очень страшно и неприятно, когда через столицу твоей страны проходит Стена, отделяющая тебя от твоих братьев. Знаете, я на выборах в Израиле всегда голосую за левых. За Рабина, Переса, Барака. Они предлагают хоть какой-то план, хоть какой-то вариант отношений с палестинцами. А наши правые думают построить новую Стену и забыть о своих соседях. Но так не бывает. И мы, немцы, это хорошо знаем.

Дронго подумал, что Бутцман остался профессионалом. Он наверняка знает, что их разговор прослушивается. И наверняка специально говорит о своих политических пристрастиях. Сотрудники спецслужб не скрывали своего благожелательного отношения к партии генерала Барака и своего недоверия к правым и религиозным партиям.

– Когда вы приехали на место гибели ваших товарищей, что вы увидели? – спросил Дронго. – Может, что-нибудь особенное бросилось в глаза? Какая-нибудь деталь?

– Нет, ничего необычного. Нападавшие прятались, очевидно, в кустах. Машину расстреляли из автоматов. Она загорелась и взорвалась. Позже мы узнали, что Хеелих погиб сразу, даже его труп сгорел. А Шилковский чудом выбрался из автомобиля, но получил несколько пулевых ранений и умер по дороге в госпиталь. Когда мы подъехали, он был без сознания и ничего не мог сказать.

– Как вы думаете, мог ли кто-нибудь из ваших бывших товарищей подставить Хеелиха и Шилковского?

– Думаете, у нас был предатель? – нахмурился Бутцман. – Нет. Это исключено. Я знаю каждого из оставшихся в живых. И за каждого могу поручиться. У нас были такие ребята! Нас осталось мало.