Реалити-Шоу (СИ) - Лятошинский Павел - Страница 3

Волосы почти высохли. Можно не спеша накраситься, бровки, ресницы, чуть-чуть румян, губы блеском. Готово. На тумбочке греется плойка. Кому же достанется такая красота? Страшно подумать.

Чувствую себя школьницей, прогуливающей уроки. Продвинутое человечество уже час жужжит, как пчёлка на поляне, а я ещё в пижаме. Могу себе позволить, как говорится, кто на что учился. Начальство думает, что я выполняю редакционное задание, а на самом деле… Чёрт, про камеры-то я забыла! Как на ладони я у начальства, провалилось бы это реалити-шоу. Так-так-так, не паниковать, удивленно посмотреть на часы, всплеснуть руками, покачать головой, спешно одеться, покинуть квартиру.

Глава вторая

Прекрасная погода. Легкий ветерок, синее-синее небо, ни облачка, ни камер по углам. Замечательно, даже дышится по-другому. Кружу, как пушинка, в стоптанных кедах и рваных джинсах. Прохожие решат, что я тронулась умом, да так оно и есть, никто в трезвом рассудке не решится на эту авантюру. Ноги сами несут в парк. Зелень, тишина, покой, уточки на пруду, парочки на лавочках, фотографы. Веду себя естественно, прогуливаюсь по березовой аллее, резко оборачиваюсь, убеждаюсь, я в прицеле объектива.

Куда бы не шла, везде люди с камерами. Нет, — стараюсь себя успокоить, — они здесь были всегда, гуляют, как и я, фотографируют белочек, цветы, мало ли что фотографируют, не сошелся же на мне белый свет клином. Сошелся! Ещё как сошелся! И свет, и фокус. Всё сходится. И эти люди со своими камерами, смартфонами, планшетами и даже автомобильными регистраторами здесь неспроста. Вот же влипла.

Старушка, раскрошив голубям булочку, встает с лавочки. Упрекающим взглядом окидывает мои брюки, качает головой, бормочет что-то про себя. Уходит, тяжело ступая распухшими ногами. Сажусь на её место. Воздух пахнет лекарствами вперемешку с прелым бельём. Достаю блокнотик. Спонтанные мысли кажутся важными, тают, как дымка, не возвращаются, как ни старайся. Непременно хочется их записать. Пишу: «Как-то раз, в летнем лагере, заметила, что за мной подсматривают мальчишки из третьего отряда, когда я переодевалась после купания на речке. Я была очень застенчивой, почти дикой. Даже в присутствии девочек снимала купальник и натягивала маечку с трусиками под полотенцем, в которое заворачивалась от подбородка до колен. Всё что могли видеть юные шпионы — торчащие сосочки на плоской груди под одеждой, да мокрое пятнышко на трусиках от непросохших первых кучеряшек. Вроде бы, о чем переживать? Но какой же грязной я ощущала себя в тот момент. Словно вымазалась краской. Сильно переживала. До конца смены не выдерживала прямых взглядов. Ночами ревела в подушку, чтоб никто не слышал, мечтала поскорее вернуться домой, забыть этот кошмар. Прокручиваю в голове воспоминание вновь и вновь. Скоро весь мир станет мальчишками из третьего отряда, а мне не то чтоб не стыдно, мне даже нравится, (зачеркиваю «мне даже нравится») меня это возбуждает и пугает одновременно. Но больше пугает».

Вырываю листик, комкаю, распрямляю, рву на тысячу частей, бросаю в урну. Стесняюсь своих мыслей. Да что же такое происходит? Объективы фототехники блестят в лучах солнца не ярче, чем глаза мальчишек, парней и мужчин всех возрастов, сверкавшие при виде длинных загорелых ножек и точеной фигурки под трикотажным платьем той, совсем не зрелой, Алёнки. Сальные взгляды, пошлые шуточки, присвистывания вслед, что в старших классах школы, что в институте, что… И всё! Получается, только тогда, но будто вчера, сама того не замечая, сыпала по сторонам свои флюиды. Сексуальность молодого тела завяла под гнётом ценностей совсем другого толка. «Веди себя прилично, Алёна, — думала двадцатидвухлетняя я, — ты журналист печатного издания, ни абы кто. Карьера твоё всё. Не прогадай, не упусти, будь впереди, не забеременей, в конце концов». Работа, работа, ещё работа и снова работа, случайные связи, быстрый, ни к чему не обязывающий секс раз в два-три месяца, такой же безрадостный и пустой, как чёртова работа журналиста печатного издания. Невиданное расточительство.

Неспешно бреду на работу. Старинное здание с высокими потолками и прогнившими деревянными полами угнетает мое либидо последние восемь лет. Трудно здесь думать о чем-то, кроме смерти, что я и делаю с понедельника по пятницу. Ненавижу свою работу и постные лица коллег.

Включаю компьютер, надрывно завывает вентилятор на блоке питания, потрескивая, загорается монитор.

— А чего это мы не здороваемся? — возмущается Надежда Михайловна, развалившись за столом напротив. Язвительная толстуха, похоронившая трех мужей. Про мужей, это не точно, но так говорят, а меня судьба её суженых не настолько беспокоит, чтобы спрашивать. Суженые — придет же слово на ум, совсем не вяжется с её-то фигурой.

— Простите, — говорю, — не судите строго, задумалась. Здравствуйте.

— Здравствуйте-здравствуйте, — бубнит она под нос, словно делает мне великое одолжение, — и о чем же задумалась?

— Да так, ерунда…

— Ну, собственно, другого я от тебя и не ожидала.

Хочется запустить в неё стаканом, но загружается страница браузера, и мое внимание всецело поглощают новые сообщения электронной почты. Ниночка — красотка, прислала фотографии с торжественной части дня воздушно-десантных войск и короткий комментарий: «тухляк».

— Моя ж ты девочка, — вырвалось у меня со рта.

— Что-что?

— Да я это не вам.

Надежда Михайловна качает головой, тяжело вздыхает, подавляя зевоту.

— По телевизору сказали, компьютер вызывает отупение, — произносит она недобро щурясь, — на первом канале говорили, между прочим, — добавляет с серьезным видом. Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

— Ага, — соглашаюсь, — сто процентов.

— Ты хоть таблицу умножения помнишь?

— Нет. А зачем? Я же гуманитарий, — жалю приставучую старуху, — поверьте, знала бы я таблицу умножения, здесь бы не сидела.

Обиделась, наверное, замолкла. Жалко её стало, но иначе нельзя, уж если она в ухо вцепится, так до вечера не отстанет. Мне работать нужно. Сочиняю пафосный текст, немного истории, благодарность за мирное небо, низкий поклон ветеранам. Перечитываю. На премию не тянет, но и так сойдет, минимальный объем выдержан. Выключаю компьютер, с умным видом листаю блокнот, грызу карандаш, смотрю на часы. Ухожу не прощаясь, пусть все думают, что я скоро вернусь.

***

Мне совсем нечего надеть. Шкаф забит каким-то тряпьем, но ничего приличного. В мучительных раздумьях проходит почти час. Выходить нужно, а на мне всё ещё джинсы и футболка. Купила в прошлом году длинную юбку и блузку цвета морской волны. Очень неудачный комплект. Прибавляет лет десять. На баптистку похожа в этой одежде. О чем только думала? Время поджимает. Обклеиваю ноги пластырями, натягиваю босоножки, лак на волосы, духи на запястье. Бегу.

Ниночка заждалась. Набила рот пиццей, тщательно пережевывает. При виде меня привстает, восхищенно разводит руками. Только ей может понравиться эта безвкусица.

— Ну, мать, — выдавливает она, глотая, — всегда бы так одевалась. Глаз не оторвать.

— Не преувеличивай, сглазишь, как обычно, — не успела я сказать, как почувствовала, что её взгляд прошил меня насквозь. Обернулась. За спиной застыла Света. Растопырила пальцы, хвастает кольцом с огромным бриллиантом. У меня аж линзы пересохли.

— Это то, о чем я подумала? — роняет челюсть Нина.

— То самое.

Нина завизжала, кинулась Свете на шею и принялась её расцеловывать. Я тем временем рассматривала кольцо на оттопыренной в сторону руке.

— Это то, о чем я подумала тоже? — спрашиваю настороженно.

— Нет-нет, боже упаси. Разве можно до свадьбы? — отвечает Света ехидно скалясь и кивая на Нину.

— Проститутки. Что с вас взять? Говорила мне мама, выбирай себе, Ниночка, достойных друзей.

— Не хнычь, будет и на твоей улице праздник, — успокаивает её Света. Мы рассаживаемся за столом.

— Вы знали, что пицца появилась в Италии, как еда для бедняков.