Новая надежда, старые обиды (ЛП) - Малком Энн - Страница 5

Я люблю, когда у женщины есть за что ухватиться. И попроще. А с молодой светловолосой кантри-певицой проблем не огребешься. Десять лет в морской пехоте и три в качестве шерифа подарили способность читать людей.

К тому же, я думал о рыжеволосой девушке.

От которой уж точно одни неприятности.

И которая ненавидела меня по непонятным причинам.

— Я бы не стал выгонять ее из постели, — сказал Сэм у меня за спиной.

Я повернулся к своему старому школьному приятелю, который сидел на барном стуле. На стуле уже был отпечаток его задницы, судя по тому, как часто он здесь сидит. Я приходил в «Kelly's» каждую пятницу, потому что мне нравилась рутина, а это моя работа — показывать себя всему городу. Но я больше любил свое пиво, свою веранду на заднем дворе дома и одиночество.

А Сэм всегда был здесь, и со старших классов мы привыкли к старому распорядку пятничного дня.

Сэм остался таким же, только песочно-светлые волосы немного поредели, живот стал больше от употребления пива, и теперь он женат. На своей школьной возлюбленной Анджеле Харрис.

Несмотря на обручальное кольцо и двоих детей, он приходил сюда каждый вечер и в данный момент пялился на певицу так, что даже мне это не понравилось. Я начал понимать, что в моем приятеле мне много чего не нравилось.

Вовсе не потому, что он изменился. Он остался таким, каким был в старших классах. И мне стало чертовски стыдно за то, кем я был в старших классах, потому что раньше не понимал, каким придурком был он.

— Ты помнишь Уиллоу Уотсон из старших классов? — спросил я его, переводя разговор с кантри-певицы, которая, наверное, лишь недавно стала совершеннолетней, чтобы выступать в баре.

Сэм прищелкнул языком и усмехнулся, все еще искоса поглядывая на певицу.

— Чудачка Уотсон? — спросил он, допивая свое пиво и подавая знак принести еще.

— Чудачка Уотсон? — повторил я, и прозвище показалось мне до жути знакомым.

Он кивнул, вытирая пивную пену с верхней губы.

— Да, ее мама владеет ведьминским магазином или что-то в этом роде. Еще у нее есть брат. Который даже в футбол не играл, наверное, гей, — он улыбнулся сам себе, как будто посчитал, что это забавно. Я сердито посмотрел на друга, но не успел его перебить. — Она была на год младше нас, — он задумчиво потер подбородок. — Уродина просто до жути. Руки и ноги как палки, сисек нет. Очкастая. Вечно, блять, читала, — он сказал так, словно это было преступлением, а не признаком интеллигентного человека. — Ты должен помнить ее, братан. Ты ее часто задирал.

У меня свело живот.

В компании своего недалекого приятеля, под воздействием алкоголя и с полной концентрацией я вспомнил, как шел по пятам за сгорбившейся рыжеволосой девчонкой, которая шла по коридорам, как будто пыталась слиться со стенами.

Однако воспоминания были расплывчатыми, и я не мог вспомнить, что же такого сделал, раз вызвал у нее столько ненависти даже годы спустя.

Я потер рукой челюсть.

— Мы правда так плохо с ней обращались? — спросил я, ломая голову.

Сэм снова усмехнулся.

— Братан, мы вели себя как мудаки, — он пожал плечами. — Но мы были подростками и это было для нас нормой. И она была чертовски странной.

Я хмуро посмотрел на своего старейшего друга, мне не понравился его смешок. Это прозвучало подло. Жестоко.

— Мы были достаточно взрослыми, чтобы осознавать свои действия, — сказал я ему, испытывая непреодолимое желание надавать ему затрещин.

Улыбка исчезла с его лица, когда он понял, что я не собираюсь смеяться над тем, что мы терроризировали девочку.

— Конечно, — мрачно ответил он. — Мы все исправились, шериф, — он шутливо отдал мне честь. — Почему ты спрашиваешь о…? — он замолчал, и у него отвисла челюсть, когда он посмотрел на вход. — Кто это, черт возьми, такая, и не хочет ли она оседлать мои усы?

Моя рука крепче сжала кружку с пивом, и я принял твердое решение разорвать отношения со своим старым приятелем. С каждой неделей он, казалось, пил чаще, говорил больше глупостей и превращался в неандертальца.

Я не хотел поддаваться на его уговоры, но все равно повернулся, чтобы посмотреть, кто входит в дверь, хотя бы для того, чтобы мельком увидеть, кого мне придется защищать, если Сэм решит еще выпить и забудет о том, что женат.

И тут мои глаза округлились.

Это Уиллоу, мать ее, Уотсон.

УИЛЛОУ

Почему я решила пойти в бар, оставалось только гадать.

Ну, в этом не было ничего удивительного. Оставалось либо пойти, либо остаться дома на мамино «празднование» полнолуния. Я не хотела быть даже поблизости. Уже достаточно этих церемоний и ритуалов насмотрелась, запомнила на всю жизнь, особенно «вечеринку богини», которую она устроила, когда у меня начались первые месячные. Она сочла хорошей идеей пригласить всех моих «друзей».

У меня не было друзей. И мама, собрав всех девочек-подростков из моего класса, чтобы отпраздновать менструацию, сделала так, что у меня вообще больше не было возможности подружиться с кем-то.

Так что да, я пошла в бар по уважительной причине. Вроде как. Хорошо, что тут есть алкоголь. Это мне как раз и было нужно. Я бы предпочла пить в одиночестве в ванной, как любой уважающий себя человек, пребывающий в пучине отчаяния, но единственная доступная ванна была полна «лунной воды» и кристаллов.

В этом баре, как в маленьких городках, где все головы поворачиваются к новичку, входящему в дверь, подобного не было. И слава богу. В пятничные вечера в маленьком городке все собирались в местном баре, чтобы выпустить пар, выплеснуть свои печали или приударить за кем-нибудь. Городок вмещал в себя небольшое количество туристов, которые либо не могли позволить себе что-то подороже, либо использовали Нью-Хоуп как пит-стоп по пути.

Я подавила желание одернуть платье или поправить волосы, когда подошла к бару и почувствовала на себе множество любопытных взглядов.

Мне следовало одеться поприличнее. Следовало остаться в заляпанных спортивных штанах и потрепанной футболке, которые были моей униформой всю прошлую неделю. Но я сказала себе, что мне нужно перестать вести себя как жертва и, самое главное, не превращаться в девушку, которая раньше жила здесь.

Девушка, которая была слабой, чувствовала себя неуютно в собственной шкуре и позволяла другим определять ее ценность.

Конечно, федеральное правительство определило мою ценность как нулевую, но это было ни к чему.

В спешке покидая свою квартиру в Лос-Анджелесе, я успела прихватить кое-какую одежду. Скомкала ее в чемодане, как реликвию старой жизни, которая дразнила меня тем, какой я была в ней.

Мне пришлось продать большую часть своих сумочек и дорогой одежды, чтобы вернуться в Нью-Хоуп, но не все.

Оставила темно-оранжевое платье с высоким горлом, которое облегало каждый дюйм моего тела вплоть до икр. И изящные коричневые кожаные ботильоны на тонком каблуке. Еще темно-бордовое шерстяное пальто, которое идеально подходило к платью.

Я не слишком интересовалась модой, этикетками и брендами. Меня интересовала сила, которую давала мне одежда. Это был почти научный эксперимент. Если я комбинирую нужное количество вещей, подбираю оттенки — поняла, что монотонность выглядит лучше всего, и люди смотрят по-другому. Люди смотрят так, будто ты человек, у которого все в порядке с головой. Самое главное, они не смотрят на тебя как на легкую мишень.

Это также касалось прически, макияжа и украшений. Чтобы завершить образ, в нем должны присутствовать все компоненты. Поэтому я ухаживала за своими каштановыми волосами, подбирала лучшие средства, которые придавали им блеск и упругость. Я смотрела видеоролики о том, как наносить макияж, чтобы моя кожа не выглядела бледной. Придумала, как сделать, чтобы мой довольно маленький нос выглядел пропорционально относительно большим губам и глазам.

Макияж «кошачий глаз» придавал моему лицу проницательный и профессиональный вид, большинство мужчин воспринимали меня всерьез и в то же время находили привлекательной.