Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер - Страница 37

Она сместила руки и ноги, чтобы перенести вес тела на правую сторону и снова скорректировать курс. Через несколько метров она сошлась с колючими полипами; ощущение было такое, словно они содрали ей кожу от плеча и до колена. Оники стиснула зубы, чтобы не потерять сознания и сохранить ясность рассудка. Несмотря на жестокую боль, сводящую бок, она держала руки скрестив, чтобы защитить грудь, и старалась не отделяться от стены. Непрерывное трение тела о коралл замедляло падение, но несло неимоверные страдания. На какие-то секунды ей показалось, что она покидает собственное тело, что расстается с непригодной теперь для жизни оболочкой плоти, и мгновенно почувствовала невыразимое облегчение, чувство бесконечной свободы и парения.

Порывы соленого ветра вырвали ее из объятий сладкой эйфории, вернув к реальности боли. Она продолжала с отвратительным скрежетом крошить коралл, оставляя на стенке кровавый след. Помутившийся взгляд Оники упал на бескрайний океан Гижен, иссеченный пурпурными линиями. Она поняла, что приближается к концу разлома, что расплывчатые пляшущие формы, которые она сначала ошибочно приняла за волны, были потрепанными каркасными нитями. Вокруг нее сыпались осколки полипов, колотя по лбу, щекам, подбородку. Еще несколько метров, и она выскочит из щита, ее вышвырнет в пустоту, у нее не будет возможности выравняться, она рухнет с километровой высоты на твердую, как гранит, воду. Ей пришел на память образ Сожи, ее состарившейся сестры-тутталки: та упала с нескончаемым криком отчаяния, с воплем, который долго преследовал Оники во снах.

Оники выбросила перед собой свободную руку и попыталась зацепиться за нити. Несмотря на то, что основа была клейкой, первые три нити, которые удалось схватить Оники, выскользнули из ее пальцев и обожгли ладонь. Она почти сдалась, но лица Тау Фраима и ее принца предстали перед ней вновь, как будто они мысленно бросились ей на помощь. По мере приближения к выходу из расселины волокна уплотнялись, сплетались с кораллом, снижая ее скорость. Действуя сугубо рефлекторно, инстинктивно, она расположилась так, что гибкие ремни обвились вокруг ее ног и предплечий. Некоторые не выдерживали под весом Оники, но остальные сопротивлялись и жестко притормаживали ее падение. Ее потряс неимоверно яростный толчок, и тут она остановилась. Она чувствовала, как пронзают ее насквозь собственные раздробленные кости, и, прежде чем потерять сознание, ощутила, как стекает по бедрам горячая жидкость.

Через несколько минут Оники пришла в сознание, повиснув, как поломанная марионетка, над океаном Гижен, подцепленная к коралловому щиту за два десятка нитей, которые переплелись и растянулись от энергии удара.

И тело и душа невыразимо, нестерпимо болели. Она не смогла бы с определенностью сказать, откуда приходит боль, или даже отчего. То ей казалось, что в мышцы, в органы впиваются осколки ее сломанных костей, то — что невидимые клювы терзают ее живую плоть, то — что полипы все еще раздирают ее правую ногу и руку. У нее не хватало смелости повернуть голову, чтобы взглянуть на свои повреждения и далеко ли она от щита. Она вся была одна сплошная рана, бездонный колодец боли. Ужасный хруст ее тела о стену расселины все еще эхом отдавался в голове; в шее, плече, бедре застряли осколки коралла. Кровавые потеки оплели ее торс и конечности теплой липкой сетью.

Трудно было определить, как долго она провела в этой неловкой позе с опущенной головой. Учащенные толчки сердца отзывались пронзительной болью, словно от ударов множества кинжалов. Ей удалось повернуть голову и понять, что она находится в десяти метрах ниже щита — в ее состоянии дистанция непреодолимая. Морской бриз и ветер высот слегка раскачивали натянувшиеся нити, удерживавшие ее на весу.

Она различила вдалеке неясное гудение. Сперва Оники подумала, что вернулись крылатые монстры, и инстинктивно напрягла мышцы — рефлекс, за которым последовала невыносимо усилившаяся боль. Она вдруг напомнила себе, что Тау Фраим мог стать жертвой одной из этих птиц, и материнские страдания на мгновение пересилили ее собственные мучения.

Гудение превратилось в рокот, которое она непроизвольно связала со звуком мотора посыльной аквасферы. Она мельком увидела сквозь просветы в завесе своих окровавленных волос прозрачный овал аэрокара, быстро вырастающий в ее поле зрения. Оники разглядела неподвижные фигуры внутри аппарата и блистающий крест над пилотской кабиной.

Аэрокар крейцианской церкви.

— Она в скверном состоянии! — голос, искаженный маской.

— Она жива и одним куском — вот все, что имеет значение, — сказал металлический голос.

— Но сколько еще протянет? Она потеряла много крови, у нее кости лица, рук и ног наружу торчат! Может, лучше добить…

— Ни в коем случае. Она будет полезнее живой.

— А ее сын?

— Никаких следов.

— Может, его прикончили серпентеры?

— Серпентье нас заверяли, что их звери не нападают на людей, пока они сами им не прикажут. По всей вероятности, этот мальчишка укрылся в недоступной части коралла. Но змеи его больше не защищают, и мы его рано или поздно найдем.

Оники, которая из этого разговора не пропустила ни слова, закрыла глаза и наконец позволила себе потерять сознание. Теперь она уверилась, что Тау Фраим сбежал от гигантских птиц и врагов ее принца. Разговор происходило несколькими минутами спустя после того, как аэрокар устойчиво завис и его круглая кабина открылась. На крышу выбрались двое людей в белых масках, они перерезали нити искристыми зелеными лучами, затащили молодую женщину внутрь аппарата, уложили ее на скамью и прикрыли шелковым одеялом. Прикосновения, тряска, страх пробудили боль — это чудовище, готовое воспользоваться малейшим поводом, чтобы воспрять и мучить ее. Она лишилась чувств, но шум голосов вернул ее к жизни. Теперь она могла уступить своим усталости и горю, не испытывая угрызений совести.

«Карусель» серпентеров закончилась только через четыре дня, когда они истребили всех коралловых змей. Птицы всей массой появились над Коралионом, вызвав панику и скопления народа на улицах города. Когда они приземлились в гавани, укротители затолкали всех их внутрь клеток.

Рыбаки и члены корпорации Пулон, отвечающей за сохранность опорных колонн, запросили аудиенции у кардинала д’Эсгува, чтобы сообщить ему, что защитный щит Эфрена в нескольких местах рухнул и грозил обвалиться во множестве других. Прелат выслушал их краем уха и попросил обратиться со своими жалобами к великому инквизитору Ксафоксу. С той же небрежностью он отделался от делегации матрион Тутта, которая прибыла тремя днями ранее, чтобы потребовать объяснений по поводу вторжения в большие органы гигантских серпентеров; небесные чистильщицы не могут возобновить своих работ, пока по кораллам бродят крылатые хищники. Многие второстепенные трубы уже заросли, и свет Тау Ксир и Ксати Му просачивался через большие трубы, постепенно забивавшиеся лишайниками, совсем скупо. Запершись в своей обители, тутталки на время отказались от каких-либо переговоров с представителем кардинала, инквизитором Ксафоксом, и эфренскими властями — эдилами Коралиона.

Вооружившись лучевой пушкой-дезинтегратором, наемники-притивы уничтожили тысячи змеиных трупов, которые они нашли сваленными в кучу на необитаемом островке недалеко от Коралиона.

Представитель змееловов явился в покой для аудиенций крейцианского храма. В центре комнаты в одиночестве неподвижно стоял великий инквизитор, укрывшись в складках своего черного бурнуса. В косом лиловом свете, падающем из оконных витражей, плавали завитки ладанного дымка.

— Наша работа завершена, — объявил укротитель. — Мы готовы к возврату в Ноухенланд.

— Соберитесь на пристани. Я пришлю к вам деремат.

— Потребуется большой, под размер клеток…

— Не волнуйтесь: ваше возвращение на родную планету входит в соглашение.

Серпентье кивнул и развернулся на каблуках. Теперь он стремился покинуть эту странную планету с ее коралловой коркой, ему не терпелось к тропическим лесам и выцветшему небу Ноухенланда.