Женская война - Дюма Александр - Страница 50

Два огромных лакея, бледных и испуганных, хотя у каждого из них было по мушкету, ехали возле кареты. Картина могла бы представлять сцену разбойников, останавливающих путешественника, если бы все это происходило не днем, не возле гостиницы, без веселой фигуры Ковиньяка и спокойных лиц ложных разбойников.

Увидав Ковиньяка, который вышел из гостиницы после разговора с Фергюзоном, молодой путешественник вскрикнул и живо поднял руку к лицу, как бы желая убедиться, что маска все еще у него на лице. Потом, ощупав маску, он несколько успокоился.

Хотя его движение было едва заметно, однако же оно не ускользнуло от внимания Ковиньяка. Он посмотрел на путешественника, как человек, привыкший разбирать приметы; потом невольно вздрогнул, но скоро оправился, очень приветливо снял шляпу и сказал:

– Добро пожаловать, сударыня.

Путешественник еще более изумился.

– Куда вы едете? – спросил Ковиньяк.

– Куда я еду? – повторил путешественник, как будто не заметив слова «сударыня». – Куда я еду? Вы должны знать это лучше меня, если мне нельзя ехать, куда я хочу. Я еду, куда вы меня повезете.

Ковиньяк отвечал:

– Позвольте заметить вам, милостивая государыня, что это не ответ. Ваш арест продолжится несколько минут. Когда мы потолкуем немного о наших общих делишках с открытыми лицами и сердцами, вам позволено будет ехать далее.

– Извините, – сказал путешественник, – прежде всего позвольте мне поправить одну вашу ошибку. Вы принимаете меня за женщину, между тем как видите по платью, что я мужчина.

– Вы, верно, знаете латинскую пословицу: Ne nimium crede colori. Умный не судит по наружности, а я стараюсь казаться умным. Из всего этого выходит, что под вашим ложным костюмом я узнал...

– Кого? – спросил путешественник со страхом.

– Я уже сказал вам, даму.

– Но если я женщина, зачем арестуете меня?

– Э, потому что в наше время женщины гораздо опаснее мужчин. Ведь наша война могла бы, по-настоящему, называться женскою войною. Королева и принцесса Конде – две высшие власти, ведущие войну. Они назначили генерал-лейтенантами герцогиню де Шеврез, герцогиню де Монбазон, герцогиню де Лонгвиль... и вас. Герцогиня де Шеврез – генерал коадъютора, герцогиня Монбазон – генерал принца Бофора, герцогиня де Шеврез – генерал герцога де Ларошфуко, а вы... вы, кажется мне, генерал герцога Д’Эпернона.

– Вы с ума сошли! – прошептал молодой человек, пожимая плечами.

– Я вам не поверю, сударыня, так же, как не верил сейчас одному молодому человеку, который говорил мне то же самое.

– Вы, может быть, уверяли ее, что она мужчина?

– Именно так. Я узнал молодого человека, потому что видел его около гостиницы Бискарро, и теперь не обманулся его юбками, чепчиками и тоненьким голоском, точно так, как меня не обманут ваш синий кафтан, серая шляпа и сапоги с кружевами. Я сказал ему: «Друг мой, называйтесь как хотите, одевайтесь как угодно, говорите каким хотите голосом, вы все-таки не иное что, как виконт де Канб».

– Де Канб! – вскричал путешественник.

– Ага! Имя это поражает вас! Вы, может быть, как-нибудь знаете его!

– Он очень молод? Почти ребенок?

– Лет семнадцать или восемнадцать, не более.

– Белокурый?

– Да.

– С голубыми глазами?

– Да.

– Он здесь?

– Вот тут.

– И вы говорите...

– Что он переодет в женщину, как вы теперь, сударыня, в мужчину.

– А зачем он приехал сюда? – спросил путешественник с живостью и смущением, которое становилось сильнее, между тем как Ковиньяк начинал менее махать руками и говорить.

– Он уверяет, – сказал Ковиньяк, останавливаясь на каждом слове, – он уверяет, что какой-то приятель назначил ему здесь свидание.

– Приятель?

– Да.

– Дворянин?

– Вероятно.

– Барон?

– Может быть.

– А как зовет его?

Ковиньяк призадумался. В голове его в первый раз явилась плодовитая мысль и произвела в нем заметный переворот.

«Ого, – подумал он, – славно можно поймать их!»

– А как его зовут? – повторил путешественник.

– Позвольте, – сказал Ковиньяк, – позвольте... Имя его кончается на оль...

– Каноль! – закричал незнакомец, и губы его побледнели. Черная маска его страшно обрисовалась на матовой белизне его тела.

– Точно так, Каноль, – сказал Ковиньяк, внимательно следя за переменами на видимых частях лица незнакомца. – Каноль, точно, как вы сказали. Так вы тоже знаете Каноля? Вы знаете весь свет?

– Полно шутить, – отвечал незнакомец, дрожавший всем телом и готовый упасть в обморок. – Где эта дама?

– Вот здесь, в этой комнате. Третье окно отсюда, с желтыми занавесками.

– Я хочу видеть ее!

– Ого, неужели я ошибся? – сказал Ковиньяк. – Неужели вы тот Каноль, которого она ждет? Или господин Каноль не этот ли молодец, который скачет сюда в сопровождении лакея-франта?

Молодой путешественник так бросился к окну кареты, что разбил стекло.

– Он, точно он! – закричал юноша, даже не замечая, что кровь потекла из его ран на лбу. – Ах, я несчастная! Он опять увидит ее, я погибла!

– Ага! Теперь вы видите, что вы женщина!

– Так они назначили себе свидание!.. Здесь!.. О, я непременно отмщу им!..

Ковиньяк хотел еще пошутить, но путешественник повелительно махнул одною рукою, а другою снял с себя маску. Перед спокойным Ковиньяком явилось бледное лицо Наноны, вооруженное самым грозным негодованием.

VII

– Здравствуйте, милая сестрица, – сказал Ковиньяк Наноне, подавая ей руку очень спокойно.

– Так вы узнали меня?

– В ту же минуту, как увидел вас. Мало было закрыть лицо, следовало еще прикрыть это прелестное родимое пятнышко и жемчужные зубы. Ах, кокетка, если вы думаете скрываться, так надевайте маску, но вы этого не сделаете...

– Довольно, – сказала Нанона повелительно, – поговорим серьезно.

– И я того же хочу, только говоря серьезно, можно устраивать выгодные дела.

– Вы говорите, что виконтесса де Канб здесь?

– Здесь.

– А Каноль уже вошел в гостиницу?

– Нет еще, он сходит с лошади и отдает поводья лакею. Ага! Его увидали и с этой стороны! Вот растворяется окно с желтыми занавесками, вот показывается головка виконтессы! А, она вскрикнула от радости! Каноль бежит в гостиницу! Спрячьтесь, сестрица, или все погибнет!

Нанона отодвинулась в карету и судорожно сжала руку Ковиньяку, который смотрел на нее с отеческим состраданием.

– А я ехала к нему в Париж, – сказала Нанона, – всем рисковала, чтобы видеть его!

– Ах, вы приносили жертвы, сестрица! И кому? Такому неблагодарному! По правде сказать, вы могли бы получше распорядиться благодеяниями!

– Что они станут говорить теперь, когда они вместе?

– Милая Нанона, не знаю, что и отвечать вам на этот вопрос. Думаю, что они будут говорить о своей любви...

– О, этого не будет! – вскричала Нанона, с бешенством кусая свои мраморные ногти.

– А я, напротив, думаю, что это будет, – возразил Ковиньяк. – Фергюзон получил приказание никого не выпускать из комнаты, но ему позволено впускать туда всех. В эту самую минуту, вероятно, виконтесса и Каноль говорят друг другу самые милые нежности. Ах, Нанона, вы слишком поздно взялись за ум.

– Вы так думаете? – сказала она с неописуемым выражением иронии и полной ненависти хитрости. – Вы так думаете! Хорошо, садитесь со мной, жалкий дипломат.

Ковиньяк повиновался.

– Бертран, – сказала Нанона одному из лакеев, – вели кучеру поворотить потихоньку и ехать в рощицу, которую мы видели при въезде в село.

Потом она повернулась к брату и прибавила:

– Там удобно будет нам переговорить?

– Очень удобно, но позвольте и мне принять некоторые меры осторожности.

– Извольте.

Ковиньяк подал знак, за ним отправились четыре человека, гревшиеся на солнце у гостиницы.

– Прекрасно сделали, что взяли с собой этих людей, – сказала Нанона, – и послушайте меня, возьмите-ка человек шесть, мы дадим им работу.