Женская война - Дюма Александр - Страница 48

– Видите, тут говорится о преступных замыслах, – повторил Ковиньяк, – стало быть, слухи о преступлении вашего клиента дошли даже сюда.

– Я погиб! – сказал прокурор.

– Не могу скрыть от вас, что мне даны самые строгие приказания, – сказал Ковиньяк.

– Клянусь вам, что я невиновен!

– Бискарро говорил то же самое до тех пор, пока его не принялись пытать. Только при пятом ударе он начал признаваться.

– Говорю вам, милостивый государь, что я готов вручить вам деньги. Вот они, возьмите их!

– Надобно действовать по форме, – сказал Ковиньяк. – Я уже сказал, что мне не дано позволения получать деньги, следующие в королевскую казну.

Он подошел к двери и прибавил:

– Войдите сюда, господин сборщик податей, и принимайтесь за дело.

Барраба вошел.

– Господин прокурор во всем признался, – продолжал Ковиньяк.

– Как! Я во всем признался! Что такое?

– Да, вы признались, что вели переписку с трактирщиком Бискарро!

– Помилуйте, я всего-то получил от него два письма и написал ему одно.

– Вы сознались, что хранили его деньги.

– Вот они. Я получил для передачи ему только четыре тысячи ливров и готов отдать их вам.

– Господин сборщик, – сказал Ковиньяк, – покажите ваш паспорт, сосчитайте деньги и выдайте квитанцию.

Барраба подал ему паспорт сборщика податей, но прокурор, не желая оскорбить его, даже не взглянул на бумагу.

– Теперь, – сказал Ковиньяк, пока Барраба пересчитывал деньги, – теперь вы должны идти за мной.

– За вами!

– Да, ведь я вам уже сказал, что вас подозревают.

– Но клянусь вам, что я самый верный из всех подданных короля!

– Да ведь мало ли что можно говорить. И вы очень хорошо знаете, что в суде требуются не слова, а доказательства.

– Могу дать и доказательства.

– Какие?

– Всю мою прежнюю жизнь.

– Этого мало: надобно обеспечить будущее.

– Скажите, что я должен сделать? Я сделаю...

– Вы бы могли доказать вашу преданность королю самым неотразимым образом.

– Как же?

– Теперь здесь, в Орлеане, один капитан, короткий мой знакомый, набирает роту для его величества.

– Так что же?

– Вступите в эту роту.

– Помилуйте! Я приказный...

– Королю очень нужны приказные, потому что дела чрезвычайно запутанны.

– Я охотно пошел бы на службу, но мне мешает вот эта моя контора.

– Поручите ее вашим писцам.

– Невозможно. Кто же за меня будет подписывать?

– Извините, милостивые государи, если я вмешаюсь в разговор ваш, – сказал Барраба.

– Помилуйте, извольте говорить! – вскричал прокурор. – Сделайте одолжение, говорите!

– Мне кажется, что вы будете преплохой солдат...

– Да, преплохой, – подтвердил прокурор.

– Так не лучше ли вам вместо себя отдать ваших писцов на службу...

– Очень рад! Чрезвычайно рад! – закричал прокурор. – Пусть друг ваш возьмет их обоих, я охотно отдаю вам их, они премилые мальчики.

– Один из них показался мне ребенком.

– Уж ему пятнадцать лет, сударь, да, пятнадцать лет! И притом он удивительно хорошо играет на барабане! Поди сюда, Фрикотин!

Ковиньяк махнул рукою, показывая, что желает оставить Фрикотина на прежнем его месте.

– А другой? – спросил он.

– Другому восемнадцать лет, сударь, рост пять футов шесть дюймов. Он хотел быть швейцаром в капелле и, стало быть, умеет уже владеть алебардой. Поди сюда, Шалюмо.

– Но он страшно крив, кажется мне, – заметил Ковиньяк, повторяя прежний жест рукою.

– Тем лучше, милостивый государь, тем лучше, вы будете ставить его на передовые посты, и он будет разом смотреть направо и налево, между тем как другие видят только прямо.

– Это очень выгодно, согласен, но вы понимаете, теперь казна истощена, тяжба пушечная стоит еще дороже, чем бумажная. Король не может принять на себя обмундировку этих двух молодцов, довольно того, что казна их научит и будет содержать.

– Милостивый государь, – сказал прокурор, – если только это нужно для доказательства моей преданности королю... Так я решусь на пожертвование.

Ковиньяк и Барраба перемигнулись.

– Что думаете вы? – спросил Ковиньяк у товарища.

– Кажется мне, что господин прокурор действует откровенно, – ответил подставной сборщик.

– И, стало быть, надобно поберечь его. Дайте ему квитанцию в пятьсот ливров.

– Пятьсот ливров!

– Квитанцию с объяснением, что эти деньги пожертвованы господином прокурором на обмундировку двух солдат, которых он приносит в дар королю, чтобы показать их усердие и преданность.

– По крайней мере, после такого пожертвования останусь ли я спокоен?

– Думаю.

– Меня не станут беспокоить?

– Надеюсь.

– А если потребуют меня к суду?

– Тогда вы сошлетесь на меня. Но ваши писцы согласятся ли идти в солдаты?

– Будут очень рады.

– Вы уверены?

– Да. Однако же лучше бы не говорить им...

– О чести, которая предстоит им?

– Это было бы благоразумнее.

– Так что же делать?

– Дело самое простое: я отошлю их к вашему другу. Как зовут его?

– Капитан Ковиньяк.

– Я отошлю их к вашему капитану Ковиньяку под каким-нибудь предлогом. Лучше было бы, если бы я мог послать их за город, чтобы не случилось какого-нибудь шума.

– Пожалуй, дело!

– Так я вышлю их за город.

– На большую дорогу из Орлеана в Тур.

– В ближайшую гостиницу.

– Хорошо. Они встретят там капитана Ковиньяка, он предложит им по стакану вина, они согласятся, он предложит выпить за здоровье короля, они выпьют, и вот они солдаты.

– Бесподобно, теперь надобно позвать их.

Прокурор позвал обоих писцов.

Фрикотин был прекрошечный человек, живой, ловкий и толстенький. Шалюмо был высокий дурак, тонкий, как спаржа, и красный, как морковь.

– Милостивые государи, – сказал им Ковиньяк, – прокурор ваш дает вам тайное и важное поручение: завтра утром вы поедете в первую гостиницу по дороге из Орлеана в Блуа и возьмете там бумаги, относящиеся к тяжбе капитана Ковиньяка с герцогом Ларошфуко. Прокурор даст каждому из вас по двадцати пяти ливров в награду.

Доверчивый Фрикотин подпрыгнул от радости. Шалюмо, бывший поосторожнее товарища, взглянул на прокурора и на Ковиньяка с выражением крайней недоверчивости.

– Позвольте, – сказал прокурор, – погодите, я еще не обещал этих пятидесяти ливров.

– А эту сумму, – продолжал Ковиньяк, – прокурор получит от процесса капитана Ковиньяка с герцогом де Ларошфуко.

Прокурор опустил голову. Он был пойман, следовало или повиноваться, или идти в тюрьму.

– Хорошо, – сказал он, – я согласен, но надеюсь, что вы дадите мне квитанцию.

– Вот она, – отвечал сборщик податей, – изволите видеть, я предупредил ваше желание.

Он подал ему бумагу, на которой были написаны следующие строки:

«Получено от господина Рабодена пятьсот ливров, добровольное приношение королю против принцев».

– Если вы непременно хотите, так я внесу в квитанцию и обоих писцов.

– Нет-нет, она и так очень хороша.

– Кстати, – сказал Ковиньяк прокурору, – велите Фрикотину захватить барабан, а Шалюмо – алебарду. Все-таки лучше, не надобно будет покупать этих вещей.

– Но под каким предлогом могу я дать им такое приказание?

– Под предлогом, чтоб им было веселее в дороге.

Ложный пристав и ложный сборщик податей ушли. Прокурор остался один. С ужасом вспоминал он об угрожавшей опасности и радовался, что отделался от нее так дешево.

На другой день все случилось, как желал Ковиньяк. Племянник и крестник приехали на одной лошади, за ними явились Фрикотин и Шалюмо, первый с барабаном, второй с алебардой. Когда им сказали, что они имеют честь поступать на службу принцев, они несколько поупрямились, но препятствия были устранены угрозами Ковиньяка, обещаниями Фергюзона и убеждениями Баррабы.

Лошадь племянника и крестника назначили на перевозку багажа, а так как Ковиньяк набирал пехотную роту, то они не могли возражать.