Киммерийский аркан (СИ) - Боровых Михаил - Страница 35

Кидерн помолчал немного.

— Там, на горе Крома я на миг вспомнил кем я был. Я даже вспомнил, за что когда-то боги покарали меня. Но сейчас я этого не помню. Я только знаю, что я проклят. Нет мне ни забвения, ни настоящей памяти. Иногда во сне я вижу вещи, которых не могу понять. Я не безумец, как считают. Просто я вижу то, чего не может вынести человеческий разум.

Что же случилось дальше в Озерном Краю? История простая.

Гирканцы бесчинствовали долго, но нашлись люди, которые донесли о творившемся Конану. Великий каган примчался на выручку. О, видел бы ты, как свирепость вмиг облетела с гирканских воителей. Они обращались в бегство при виде одного десятка киммирай. Они бросали оружие и падали оземь, будто верили, что их пощадят!

Да, много гирканской крови было пролито в то лето. Именно тогда старый каган сказал, что карать надлежит так — один к десяти. И он казнил без пощады. Горы сложили из отсеченных голов на границах Озерного Края.

Конан был слишком мягкосердечен. Он не перебил всех баруласов до единого, как надо было бы сделать. Он казнил многих, но помиловал тех, кто сам не принимал участие в набегах. Хана Иглика бросили на корм волкам, сломав ему хребтину, а его сыновей не тронули. Если бы Каррас уже правил тогда, он приказал бы удавить Мергена, Ханзата, и все остальные три дюжины сыновей изменника. Но Конан был не таков. Он был великим воином, но слабым правителем. Править надлежит беспощадно.

Остальная моя история не столь интересна. Я вырос и стал воином. Я стал мастером меча. Я никогда не пощадил ни одного гирканца и никогда ни с кем из них не преломлю хлеба. Когда-нибудь, если раньше я не погибну, я доберусь до отродий Иглика. Все забыли о том бунте, а я помню.

Я — Шкуродер. Так меня зовут, потому что я хочу, чтобы меня так звали. Чтобы боялись. Вы все считаете меня сумасшедшим, а я всего лишь веду себя так, как положено по законам Степи! Не щадить никого выше тележной чеки. Так заповедало нам Вечное Синее Небо. Когда он говорил последнюю фразу, то скривился, изображая молитвенный восторг, и поднял лицо и раскрытые ладони к небу.

— Но ты говоришь, ты видел самого Крома! — воскликнул Коди. — Ты глава священного круга, тебя зовут старшим братом. Ты и меня хотел посвятить в братство меча!

— Все верно. Я отыскал тех, кто почитает старого бога. Культ его еще жив, не все еще отвергли дедовских богов, и я часть этого культа. Ты знаешь многое, но не знаешь всего. Все я могу поведать тебе, только если ты станешь нашим братом. Скажи мне, Коди, ты хочешь знать все о путях богов? Хочешь стать посвященным братом, а не просто человеком, который что-то слышал?

Коди молчал долго.

Наконец он медленно, словно речь давалась ему большими усилиями, сказал.

— Я хочу жить так, чтобы совесть моя была чиста.

— Братство очистит твою совесть, Коди. Оно даст цель. Истинную цель. Но запомни Коди, нельзя служить двум господам и делать это с равной честностью. Ты или брат Крома, или названный Дагдамма. А бог превыше земных царей.

Кидерн говорил, как будто искренне, и Коди больше всего в жизни хотел верить ему. Но не мог. Перед глазами его навеки останется лицо Кара-буги в тот миг, когда он назвал Коди братоубийцей.

Наступило утро. Коди накрыл голову плащом и забылся тяжелым сном. Сейчас войско было не в походе, и воины наслаждались отдыхом. Кидерн, который как будто вовсе не нуждался во сне, стал собирать воинов своей сотни на большую облавную охоту.

Вечером того же дня, рыдающий от ярости и горя, Улуг-Буга буквально вломился в шатер к Дагдамму, который как раз совершенно голый вылез из-под вороха аваханских шелков и шарил в поисках кувшина с разбавленным вином среди кучи пустых кувшинов и баклажек. Его рабыня развлекалась тем, что подбрасывала в воздух шелк и удерживала в воздухе, подув на него. Высокая грудь поднималась и опускалась в такт дыханию, плат неминуемо падал ей на лицо, и девушка смеялась.

Дагдамм нашел кувшин и сделал глоток, когда в ноги ему повалился Улуг-Буга.

Улуг-Бугу могли бы и убить за такое вторжение, в следующий миг над затылком баруласа были занесены сразу два копья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Плачущий Улуг-Буга поцеловал ковер под ногами Дагдамма.

— Я твоя жертва, Дагдамм! Веди нас на доганов!

— Что случилось? — Дагдамм весь день и всю предыдущую ночь провел между возлияниями и любовными игрищами, и потому не понял, в чем причина слез и, тем более верноподданнических чувств обычно сдержанного Улуг-Буги.

— Доганы, эти бесхвостые собаки, зарезали моего брата! — рыдал Улуг-Буга. — Идем на доганов!

XXI. Великая охота

С такими новостями Дагдамм и пришел к шатру отца. Каррас не был удивлен ничем, что услышал. Дагдамм поймал себя на мысли, что из-за неприязни к отцу недооценивает его. Каррас человек жестокий и прямолинейный. Но он не глуп. Он не смог бы так долго править огромным, рыхлым, многоплеменным Каганатом, будучи просто храбрым воином. Ум Карраса много изощреннее, чем он обычно показывает, а за годы пребывания у власти он отточил искусство пользоваться знаниями и силами своих подданных как своими собственными. Наверняка, у Карраса много доносчиков в рядах его данников и союзников. Да и в дружине самого Дагдамма, они должны быть. Дагдамм даже подумал, что Каррас и сам мог приказать убить своенравного Кара-Бугу, чтобы заставить его брата скорее склониться перед властью родового хана. Или для того, чтобы обвинить доганов. Дагдамм знал о доганах немногое. Воинственные и жестокие, как и любые степняки. Но они не должны быть настолько глупы — убивать воинов великого кагана, когда тот стоит на границе их земель во главе могучего войска, только что вбившего в степную пыль горделивых аваханов. Может быть в самом деле, это совершили буйные юнцы, не берущие во внимание такие соображения?

Выслушав сына, великий каган усмехнулся.

— Что, и Кара-буги был твоим другом? Не многовато ли у тебя друзей среди баруласов?

— Нет, он не был мне другом. Но его брат приходил ко мне и говорил, что хочет служить мне.

Каррас явно знал и об этом, но глаза его сверкнули гневом.

— Тебе мало твоих названных и аваханов, которых ты уже взял под свою руку?!

— Улуг-буга сам предложил мне свой меч!

Каррас видимо хотел схватить сына за ворот, чтобы встряхнуть хорошенько, но в последний миг отдернул руку. Дагдамм не ребенок, чтобы таскать его за рубаху.

— Пока я правитель Орды!

— Я не оспариваю твою власть! Но почему я должен обходиться тремя сотнями воинов? Я твой сын и наследник, как мне носить это звание, если за мной нет военной силы?

Они опять столкнулись в поединке взглядов. Ни один не отворачивался.

На выручку им пришел слуга-гирканец, который повалившись в ноги перед Каррасом, залепетал что-то об известиях с Запада. Каррас насторожился, но потом, когда разобрал сбивчивую речь подданного, улыбнулся как ни в чем не бывало.

— Прибыли Фелан и Перт. Основное их войско еще в дне пути, но сами они уже подъезжают к лагерю. Значит сегодня будет пир, а завтра большая охота.

Каган снова поймал взгляд сына.

— Не каждый день приходится принимать любимых дядюшек!

Было уже совершенно темно, когда в становище въехали знатные гости.

Правители Озерного Края прибыли с маленьким отрядом телохранителей.

Известно, что когда братья не обращаются друг против друга, то становятся огромной силой. Фелан и Перт были именно такими.

Они приходились Каррасу дядьями, но были одних с каганом лет. Старшие в роду, по старым законам они должны были наследовать трон, но Степь изменила обычаи киммерийцев, и закону рода предпочли закон, по которому правитель сам избирал себе преемника.

Дагдамму достаточно было взглянуть на братьев, чтобы понять, почему Каррас так боится их и ждет от них любого предательства.

Они были гордыми до заносчивости и каждым жестом, каждым взором, каждым движением тела старались показать, что они не жалкие рабы Карраса, а равные ему властители.