Злая Русь. Пронск (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 29

Этакие деревянные машикули — и я бы не сказал, что на минималках!

Так что в дружине нашей общее видение ситуации было примерно таким: хрен татары сквозь ворота пройдут! А если и пройдут, на второй стене их есть кому встретить — перибол же и вовсе превратится в коридор смерти для поганых, простреливаемый с двух сторон! И пусть воев в Пронске осталось откровенно маловато, но для защиты не столь и великого по длине участка внешней стены, четырех сотен дружинников нашего отряда должно хватить. К слову, в гроднях вои запланировали также и ночевать — ибо где там в городе искать себе ночлег? В домах горюющих матерей и жен?! Лучше уж на боевом посту — холодновато, конечно, но если закрыть бойницы, не замерзнем… А уже если сравнивать с ночевками под открытом небом — то вообще лепота!

Конечно, уцелевших именно пронских ратников это решение не касалось…

Кречет коротко переговорил с воеводой Мирославом, на время возложившим на себя обязанности командира гарнизона. Тогда они и определились, что первый рубеж обороны занимаем мы, а вот внутреннюю тыновую стену берет на себя уже Пронская дружина — две с половиной сотни уцелевших ратников. Еще под сотню перераненных, но способных удержать меч воев под началом едва ли стоящего на ногах Коловрата (вот с ним увы, пока что не получилось даже парой слов перекинуться) отправили в княжеский детинец… А из ополченцев решили сформировать небольшие дозоры, распределив между ними оставшиеся участки стен. И пусть со стороны крутых обрывов Покровского холма штурм кажется невозможным, все же страховка не помешает…

В общем, приготовились мы к отражению возможного скорого штурма — да только поганые нас удивили… Да еще как удивили… Как видно, Бурундая не особо-то обескуражил и тяжелый штурм Ижеславца!

По поводу последнего, кстати, осталось очень много вопросов. С высоты стен я не увидел среди пришедших ни одного всадника — выходит, лошадей съели? Но зачем?! Возьми поганые град, лошадей есть бы не пришлось, запаса еды хватило бы на несколько дней… И почему так велика подступившая к Пронску тьма? Ведь внутренний детинец Ижеславца защищала двухтысячная рать, и, судя по первым дням сражения, эти парни за здорово живешь продали бы свои жизни! Двух, а то и трех нукеров к одному русичу разменяли бы татары во время штурма укрепления — явно не меньше! Напрашивается вывод, что враг или вовсе не пошел на штурм из-за угона нами скота, или пошел, но, понеся не такие и значительные потери, от дальнейших попыток овладеть детинцем отказался… И ведь других объяснений своим наблюдениям я просто не нахожу!

А значит, во вражеском тылу уцелел далеко не самый слабый гарнизон…

Вот был бы рад такому раскладу Захар Глебович, остро переживавший за оставленных нами соратников! Да только в Пронск смелый воевода не отступил. И судя по тому, что тумена поганых вышла с реки, от Ижеславца — как раз куда тысяцкий голова увел половецкие сторожи — героического командира больше нет в живых.

Жаль, искренне жаль…

Впрочем, павших мы еще успеем пожалеть и помянуть — коли к их числу не присоединимся. А ведь к этому все и идет…

Татары нас удивили — крепко удивили. Темник новоприбывших сходу организовал вынос тел из лагеря, расчистив его и уберегая своих нукеров от возможной заразы. Причем, павших раздели едва ли не догола, а все оружие и брони поганые оставили себе. С учетом перебитых нами тургаудов и собственно дружинников — враг обогатился примерно на две тысячи комплектов брони!

Разбежавшихся после налета Захара Глебовича и потерявших в бою наездников лошадей собрали — и раненых безжалостно пустили под нож, кормить тьму. А вот десятки здоровых на наших глазах впрягли во все имеющиеся повозки, да покатили их по реке, в направлении Ижеславца — чую, к завалу из замороженных туш… Может, стоило их оттащить куда-нибудь в лес? Так ведь воронье бы все равно выдало, зато хоть немного времени ворог потерял, обходя препятствие. Может, как раз то самое время, коего нам и хватило отступить в Пронск…

Обеспокоились степняки и защитой стоянки. Так, рогатки, прикрывающие до того подступы ко рву, они сняли и стали окружать ими лагерь. А в близлежащих лесах застучали топоры — и вскоре вороги принялись таскать ко рву срубленные деревца. Развернутые к нам концы они тут же стали ошкуривать да заострять, одновременно запалив множество костров по линии насыпи, оставшейся послы рытья рва. Собираются, значит, все-таки возвести надолбы…

Но самым худшим было то, что у сожженных пороков засуетилось от силы полтора десятка уцелевших китайцев. Вроде бы горстка! Но под их начало дали также полсотни мужей мокши — и последние тут же включились в работу… Так что ближе к закату, за зарождающимся тыном мы уже вполне отчетливо разглядели две вновь собранные катапульты. Небольшие, правда, вихревого типа… Учитывая же, как долго китайцы сновали между сожженными пороками, что-то собирая и сортируя, а после строительства камнеметов сразу переключились на возведение тарана (первый сожгли утром), число их уже не увеличится. Видимо, больше нет специальных деталей — монголы обычно возят их в осадном обозе, а на месте аналогов не изготовить…

Но нам ведь и двух машин может хватить за глаза… Особенно, если вспомнить, что до хранилища емкостей с огненной смесью на основе нефти, используемой монголами, мы в бою так и не добрались! Закрутила ведь кровавая сеча, вытянула всю душу — мысли были лишь о том, как бы не упасть от усталости, пропустив при том вражеский удар…

А теперь я стою на панихиде, среди собравшихся у тела князя Всеволода Михайловича, и терпеливо жду ее конца, рассчитывая уже более детально обсудить пару задумок с воеводой Мирославом. Он присутствует здесь же, как и прочие ближники князя. Но, хоть в небольшом по площади храме находится лишь единственный гроб с телом Всеволода, панихиду ведут по всем павшим воям сразу. Просто князя успели забрать, а остальных — увы, нет…

Взгляд мой, изредка скользя по чудом уцелевшему лицу покойника, останавливается на его дочери. Ростислава держится прямо и не позволяет себе сорваться в истерику, но лицо ее белее мела и в красных от плача глазах стоят слезы, изредка стекающие по щекам… Видеть красавицу в таком состоянии очень тяжело, хочется подойти к ней, обнять ее, прижать к себе, погладить по шелковистым волосам… Но разве я могу? На людях, пока она стоит подле брата, ставшего ныне владетелем Пронска?! Последний, со слов местных дружинников, неплохо показал себя в сече и как крепкий боец, и как способный управлять людьми командир. Но сейчас горе потери, словно каменная плита, придавило новоиспеченного князя… Потому-то и обратиться я хочу именно к воеводе, чья скорбь, судя по задумчивому выражению его лица, не захватила Мирослава целиком.

И вновь мой взгляд касается Ростиславы, в тщетной попытке передать ей хоть малую толику душевного тепла, поддержать девушку в столь тяжелой для нее ситуации… Но, увы, она даже не видит меня за спинами собравшихся в полумраке церкви. А если бы и увидела — принесло бы ей это хоть какое-то облегчение?! Расставались мы, признаваясь друг другу в любви, и было это всего несколько недель назад — а такое ощущение, что в прошлой жизни. И что княжна, когда-то представшая передо мной в ослепительной наготе своего молодого, сильного тела, ласкаемая моими губами и руками, едва ли не всецело принадлежавшая мне в ту ночь, вдруг стала совсем другим человеком!

Как же мне хочется, чтобы она хоть на мгновение посмотрела именно на меня, чтобы узнала… И одновременно с тем очень страшно: увижу ли я в ее взгляде пусть даже отблеск тех чувств, коими лучились ее глаза при расставании?!

…Панихида заканчивается, и люди начинают покидать храм — в числе первых и воевода Мирослав, энергично двинувшийся к выходу. И хоть я и надеялся все же пробиться к Ростиславе, хоть мимолетно коснуться ее — или даже просто сказать пару слов сочувствия (за которыми спрячется и тихая радость новой встречи, и надежда, что в ее сердце еще живы прежние чувства) — теперь мне приходится едва ли не бегом догонять немолодого уже мужа.