Соратники Иегу - Дюма Александр - Страница 66

— Превосходно!

— Нам сообщил эту новость Ренар, он помчался во весь дух из Жекса и передал ее Ирондели, находящейся сейчас в Шалоне-сюр-Сон, а та (или тот) доверила ее в Осере Лекоку, то есть мне, и я проскакал сорок пять льё, чтобы, в свою очередь, сообщить ее вам. Теперь о второстепенных подробностях. Сокровище вывезли из Берна в восьмой день прошлой декады, двадцать восьмого нивоза восьмого года Республики, тройственной и делимой. Сегодня, во второй день декады, оно должно прибыть в Женеву; оно отправится оттуда завтра, в третий день, в дилижансе, что разъезжает между Женевой и Бурком. Итак, если вы выедете нынче ночью, то через два дня, в пятый день декады, можете, возлюбленные мои сыны Израиля, повстречаться с сокровищем господ медведей между Дижоном и Труа, в районе Бар-сюр-Сен или Шатийона. Что вы на это скажете?

— Черт побери! — воскликнул Морган. — Что мы скажем? Мне кажется, здесь не может быть двух мнений. Мы скажем, что не притронулись бы к деньгам почтенных бернских медведей, если бы они находились в хранилище этих сеньоров. Но раз уж их оттуда выкрали, почему бы нам не отнять их у похитителей? Только как мы поедем?

— Разве у вас нет почтовой кареты?

— Как же, она в сарае.

— А разве нет лошадей, которые довезли бы вас до ближайшей почтовой станции?

— Есть, в конюшне.

— А как насчет паспортов?

— У нас у каждого по четыре.

— Ну, так за чем же дело стало?

— Но мы не можем подъехать в почтовой карете и остановить дилижанс! Само по себе это дело пустое, но карета свяжет нас.

— А почему бы и не в карете? — спросил Монбар. — Это было бы оригинально! Ведь берут же судно на абордаж, подплыв к нему в лодке, так разве нельзя подъехать в карете вплотную к дилижансу и взять его? Такая фантазия нам в голову не приходила. Попробуем, Адлер, а?

— Я бы с удовольствием, — отвечал его товарищ, — но что мы будем делать с кучером?

— Правильно, — согласился Монбар.

— Все это уже предусмотрено, друзья, — заявил курьер, — в Труа направлена эстафета: вы оставите почтовую карету у Дельбоса и найдете там четырех уже оседланных, хорошо накормленных лошадей. Вы рассчитаете время, и послезавтра — ведь уже пробило полночь — между семью и восемью часами утра деньгам господ медведей не поздоровится!

— Будем переодеваться? — спросил д'Асса.

— Зачем? — возразил Морган. — По-моему, у нас вполне представительный вид. Еще никогда столь элегантно одетые люди не избавляли дилижанс от неприятного груза! Взглянем-ка еще разок на карту, прикажем принести из буфета и положить в багажный ящик пирог, холодную курицу и дюжину бутылок шампанского, вооружимся, запахнемся в свои добрые плащи — и погоняй кучер!

— Что ж, это хорошая мысль, — заметил Монбар.

— Ну, конечно, — продолжал Морган. — В случае чего, мы загоним насмерть лошадей, но вернемся в Париж к семи часам вечера и появимся в Опере.

— И тем самым докажем свое алиби, — заметил д'Асса.

— Вот именно, — продолжал со своей неизменной Улыбкой Морган. — Кому придет в голову, что люди, в восемь часов вечера аплодировавшие мадемуазель Клотильде и господину Вестрису, утром между Баром и Ша-тийоном сводили счеты с кондуктором дилижанса? Вот карта, друзья, выберем подходящее местечко.

Все четверо склонились над произведением Кассини.

— Знаете, что я посоветовал бы вам по части топографии, — заметил курьер. — Вы засядете в скрытое место, чуть не доезжая Массю, — там имеется брод, как раз напротив Рисея… вот здесь!

И он показал место на карте.

— А потом поскачете к Шаурсу, вот он; от Шаурса до самого Труа идет департаментская дорога, прямая как стрела. В Труа вы пересядете в свою карету и поедете по дороге в Сане, а не по дороге в Куломье. Зеваки, — а их в провинции хоть отбавляй! — глазевшие на вас, когда вы проезжали накануне, ничуть не удивятся, увидав, что вы возвращаетесь на другой день. В Опере вы появитесь не в восемь, а в десять часов, а это самый высший тон! И знать не знаю, ведать не ведаю!

— Принято!

— Принято! — воскликнули в один голос трое молодых людей.

Морган открыл часы — одни из двоих, цепочки которых висели у его пояса. Миниатюру на эмали — шедевр кисти Птито — предохраняла двойная крышка, на которой сиял бриллиантовый вензель. Родословная этой чудесной драгоценности была установлена столь же точно, как у какой-нибудь арабской лошади: часы были заказаны для Марии Антуанетты, которая подарила их герцогине де Поластрон, в свою очередь подарившей их матери Моргана.

— Час ночи, — заметил Морган. — В три часа, господа, мы должны переменить лошадей в Ланьи.

Этот момент был началом экспедиции, во главе которой встал Морган. Он уже больше не советовался с товарищами, он приказывал.

Д'Асса, командовавший в его отсутствие, теперь первым ему повиновался. Через полчаса карета, в которой сидели четверо молодых людей, закутанных в плащи, была остановлена у заставы Фонтенбло; начальник поста потребовал у них паспорта. Один из молодых людей высунулся из окошка.

— Вы шутите, милейший! — сказал он, подражая модному выговору. — Неужели нужны паспорта, чтобы охотиться в Гробуа у гражданина Ба'аса? П'аво слово, вы не в своем уме, мой до'огой! Эй, возница, погоняй!

Кучер хлестнул лошадей, и карета помчалась.

XXVIII. НАЕДИНЕ

Расстанемся с нашими четырьмя «охотниками», направляющимися в Ланьи, где они предъявят паспорта, полученные от любезных чиновников гражданина Фуше, и обменяют своих лошадей на почтовых, а кучера — на почтового возницу, и посмотрим, с какой целью первый консул вызвал Ролана.

Простившись с Морганом, Ролан поспешил к своему генералу.

Бонапарт в раздумье стоял у камина.

Услышав шаги Ролана, он поднял голову.

— О чем же вы с ним говорили? — спросил он без всяких предисловий, зная, что Ролан поймет его мысль.

— Мы обменялись любезностями, — сказал Ролан, — и расстались добрыми друзьями.

— Какое он произвел на тебя впечатление?

— В полном смысле слова воспитанного человека.

— По-твоему, сколько ему лет?

— Он никак не старше меня.

— В самом деле, голос у него совсем молодой. Слушай, Ролан, я не знаю, что и думать. Может, и в самом деле существует молодое поколение роялистов?

Ролан пожал плечами.

— Э, генерал, по-моему, это лишь остатки старого.

— Ну что ж, Ролан, надо создать новое поколение, которое было бы предано моему сыну… если только у меня будет сын.

Ролан сделал жест, означавший: «Я ничего не имею против». Бонапарт уловил смысл этого жеста.

— Еще недостаточно, что ты ничего не имеешь против, — ты должен этому содействовать.

По телу Ролана пробежала дрожь.

— Как же я могу этому содействовать, генерал? — спросил он.

— Ты должен жениться. Ролан расхохотался.

— Это с моей-то аневризмой? Бонапарт посмотрел на него.

— Милый друг, — сказал он, — мне думается, твоя аневризма только предлог для того, чтобы остаться холостяком.

— Вы так считаете?

— Да. Я придерживаюсь строгой морали и хочу, чтобы люди женились.

— Ну, а я человек безнравственный, — возразил Ролан, — то и дело меняю любовниц и вызываю всеобщее негодование.

— Август, — продолжал Бонапарт, — издал законы против холостяков: они лишались прав римского гражданства.

— Август…

— Что?

— Я подожду, пока вы станете Августом, — сейчас вы только Цезарь.

Бонапарт подошел к адъютанту и положил руку ему на плечо.

— Есть громкие фамилии, которые мне дороги, в том числе род Монтревелей, и я не хочу, чтобы он угас.

— Но если я такой чудак, ветрогон, сумасброд, что отказываюсь продолжать свой род, то у меня есть брат.

— Как! У тебя есть брат?

— Ну да. Почему бы мне не иметь брата?

— Сколько ему лет?

— Одиннадцать-двенадцать.

— Почему же ты никогда мне о нем не говорил?

— Я полагал, что вас не заинтересует такой мальчишка.

— Ты ошибаешься, Ролан, — меня интересует все, что касается моих друзей. Тебе следовало попросить меня кое о чем для брата.