Паж герцога Савойского - Дюма Александр - Страница 61

Он выразил свои опасения.

Но эшевены его успокоили, сообщив, что в городе найдется пятнадцать-шестнадцать ручных мельниц — они будут постоянно работать на конном приводе, и намолотого ими зерна должно хватить на нужды города и гарнизона.

Потом Колиньи разместил солдат, разбив город на четыре квартала, однако подразделив их на шестнадцать частей; во главе этих частей он поставил шестнадцать горожан и шестнадцать офицеров, с тем чтобы все решения принимались ими согласованно. Войска должны были охранять стены совместно с городской милицией, каждый отряд — соответственно свой квартал. Эшевены должны были учредить постоянное дежурство, чтобы безотлагательно решать все касающиеся их вопросы.

Адмирал также представил городским властям офицеров, составлявших то, что теперь назвали бы его главным штабом: они должны были осуществлять связь между ним и магистратами.

Кроме того, суперинтендантом артиллерии был назначен капитан Лангто, не входивший в число этих офицеров; в его распоряжение было предоставлено десять солдат, в чьи обязанности входило следить, сколько пороха ежедневно потрачено канонирами, а особенно наблюдать за тем, чтобы этот столь драгоценный порох хранился в надежном месте.

Проходя по крепостным стенам около ворот Сен-Жан, Колиньи увидел шагах в ста от стены фруктовые сады, окруженные высокими и густыми живыми изгородями, под прикрытием которых враг мог незаметно подойти к стенам. Поскольку сады принадлежали знатным горожанам, адмирал спросил у совета разрешения срубить их и получил его без малейшего затруднения; тотчас же для этой работы были мобилизованы все плотники в городе.

Все спиленные деревья и изгороди пошли на изготовлен ние фашин.

Тогда, видя, что все — дворяне, горожане и военные — солидарны во всем и действуют если и не с воодушевлением, то, во всяком случае, энергично, Колиньи отправился во дворец коменданта, куда он приказал созвать офицеров всех отрядов.

Этот дворец был расположен на Монетной улице, между домом храмовников и монастырем якобинцев.

Офицерам доложили обо всем что сделано. Адмирал рассказал им, что жители сильны духом и решились защищаться до конца, и попросил их облегчать, насколько это от них зависит, тяготы положения и поддерживать столь редкое и столь трудное согласие между армией и горожанами.

Кроме того, каждый капитан должен был доложить, в каком состоянии находится его отряд, чтобы адмирал знал точное число людей, которыми он может располагать и которых он должен кормить.

Потом, поднявшись с инженером на галерею коллегиальной церкви, откуда была видна вся линия обложения города, адмирал указал на углубления, которые нужно было срочно засыпать, и возвышения, которые нужно было срыть.

Отдав приказания и оставшись наедине с тем офицером, которого он собирался отправить к коннетаблю с просьбой прислать подкрепление, пока еще можно было войти в город, он решил, что для этой цели больше всего подходит дорога в Сави, петлявшая между виноградниками по цепи небольших холмов и начинавшаяся от часовни Эпарньмай.

В самом деле, именно по этой дороге днем и никем не замеченный явился капитан Сент-Андре.

Потом, отдав все распоряжения и обо всем условившись, Колиньи вспомнил, что он тоже человек, и решил отдохнуть несколько часов.

VIII. ПАЛАТКА НАЕМНИКОВ

Пока Колиньи принимал меры к защите города, вся ответственность за оборону которого лежала на нем, и, немного успокоенный, как уже было сказано, боевым настроем солдат и мужеством горожан, отдыхал во дворце коменданта, наши знакомые наемники, тоже готовые защищать город, — поскольку Колиньи, с учетом оговорок, сделанных Прокопом, взял их на жалованье, — так вот, наши знакомые наемники, ни о чем не заботясь и терпеливо ожидая первого сигнала трубы или барабана, разбили свою палатку напротив монастыря кордельеров в сотне шагов от Ильских ворот на пустыре, простиравшемся от конца улицы Важе до откоса стены.

После того как Колиньи прибыл в Сен-Кантен, они снова оказались все вместе.

Сейчас они считали барыши.

Ивонне только что честно отсчитал в общую кассу половину тех денег, какими его щедро одарил Генрих II; Прокоп — половину вознаграждения за составление писем; Мальдан — половину того, что он получил как проводник; Мальмор — половину награды за то, что он, весь израненный, отправился предупредить Колиньи о наступлении испанцев; наконец Пильтрус — половину того, что ему удалось выручить от продажи мяса быка, добытого Шарфенштайнами.

Эти последние не вложили в кассу ничего, потому что сражений еще не было; нисколько не беспокоясь о нехватке продовольствия, которое непременно должна была вызвать блокада города, они жарили ту четверть быка, что осталась после продажи остальных трех четвертей Пильтрусом.

Лактанс, ставший капитаном отряда якобинцев, вместо денег принес два больших мешка зерна и мешок фасоли — это был подарок сообществу от монастыря.

Фракассо все искал и не находил рифму к глаголу «утешить».

В наспех построенном подобии сарайчика жевали солому и смаковали овес две лошади: одна — Ивонне, а другая — Мальмора.

В сарайчике находилась и переносная мельница; находилась она там не ради близости к лошадям, а просто чтобы быть под навесом; вертеть ее взяли на себя Генрих и Франц Шарфенштайны.

Денежные дела сообщества шли хорошо, и сорок золотых экю, тщательно сосчитанных Прокопом, пересчитанных Мальданом и сложенных столбиками Пильтрусом, были готовы поступить в общую кассу.

Если сообщество просуществовало бы на подобных условиях хотя бы год, то Прокоп предполагал купить должность письмоводителя или прокурора, Мальдан — приобрести маленькую ферму на дороге из Ла-Фера в Ам, которую он давно присмотрел, будучи, как уже было сказано, уроженцем этих мест; Ивонне женился бы на какой-нибудь богатой наследнице, и рядом с ней еще ярче засверкала бы его элегантность и удача; Пильтрус откупил бы бойню в столице либо в большом провинциальном городе; Фракассо напечатал бы свои стихи по примеру Ронсара и Жоделя и, наконец, Мальмор сражался бы для собственного удовольствия, как ему захочется, избавившись от упреков своих товарищей или людей, на службу к которым он поступал, ибо и те и другие беспрестанно укоряли его за то, что он так мало печется о сохранении собственной персоны.

У Шарфенштайнов же на этот счет не было никаких планов и никаких мыслей.

В ту минуту, когда Мальдан пересчитывал последние экю, а Пильтрус выравнивал последний столбик, на них упала какая-то тень, давая знать, что кто-то стоит у входа, загораживая дневной свет.

Прокоп инстинктивно протянул руки к золоту, но Мальдан оказался еще проворнее и накрыл его шляпой.

Ивонне обернулся.

У входа в палатку стоял тот самый молодой человек, что готов был в лагере, стоявшем в Ла-Фере, купить его лошадь.

Сколь ни быстро прикрыл Мальдан золото своей шляпой, незнакомец острым взглядом человека, кому такого рода оценки привычны, определил, что сумма, которую от него хотят спрятать, достигает пятидесяти золотых экю.

— О-о, — воскликнул он, — кажется, неплохой урожай!.. Неудачно же я выбрал время, чтобы явиться со своим предложением: вы же будете, мои любезные, чертовски несговорчивы!

— Смотря насколько серьезно дело, — сказал Прокоп.

— Ведь разные есть дела, — добавил Мальдан.

— А на этом деле можно еще что-нибудь заработать, помимо того, что вы дадите? — спросил Пильтрус.

— Если там можно подраться, мы будем поуступчивее, — заметил Мальмор.

— Если эти действия не направлены против какой-нибудь церкви или какого-нибудь монастыря, договоримся, — промолвил Лактанс.

— Особенно если все будет происходить при лунном свете, — заявил Фракассо. — Я стою за ночные вылазки: они поэтичны и живописны.

Ивонне ничего не сказал: он рассматривал незнакомца.

Шарфенштайны сосредоточенно жарили мясо.

Все эти замечания, превосходно характеризовавшие каждого из наемников, были сделаны почти одновременно.