Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич - Страница 93

Второй день люди все подходили и подходили. Подписавшись, уходить не торопились, слушали Байгачева о том, что сказывал праведный старец Сергий. Боязливо крестились двуперстно, когда слышали, что предаст старец анафеме того, кто пойдет к присяге за безымянного.

В горнице полковника Немчинова тоже было второй день многолюдно.

— Так что, Иван Гаврилыч, когда отдадим письмо Глебовскому? — спросил Василии Чередов.

— Народ подписывается покуда, подождем.

— За две сотни перевалило, — сказал сотник казачьих детей Петрашевский — Эка силища! Разе кто посмеет тронуть…

— Иван Гаврилыч, бумаги два листа осталось, боюсь не хватит! — вбежал в горницу Иван Падуша. — Народ еще идет.

— Сбегай в канцелярию к Петру Грабинскому. Пусть даст еще. Скажи, после за все разочтемся. Да один не ходи, возьми Кропотова.

— Ладно, сбегаем! С Василием, коли что, мы от десятерых отобьемся!

Едва начали подписи ставить после возвращения от церкви, оказалось, что почти нет бумаги. Немчинов послал калмыка Дмитрия в канцелярию, где писцом был взят временно Петр Грабинский, сосед Немчинова. Грабинский принес полдести листов, Немчинов попросил Петра приложить за него руку под письмом, что Грабинский, польщенный вниманьем, с охотой исполнил и за себя тоже подписался.

Но нот вышло, что и тех листов не хватило.

В Тарской канцелярии в это время было тоже многолюдно. Как всегда, скрипели перьями подьячие, лишь изредка приподымая голову от бумаги, чтобы усмехнуться чьим-либо слишком смелым или дурным словам.

Сейчас же в канцелярии спорили подвыпивший Яким Шерапов и фискал Никифор Серебров. Старик Шерапов был сбит с толку вчерашним волнением и хотел добиться истины в казенном месте. Главное: идти ему к присяге или не идти.

— Ты пошто подписался, коли имя не означено? — допытывался он у Сереброва.

— То в воле государевой, о том в уставе написано, — отвечал Серебров.

— Госуда-аревой, а вот племянник мой Алешка сказывал, что-де и государь-от сам антихрист! — таинственно произнес Яким. — Стало быть, и наследника антихриста посадить хочет…

— Кто говоришь, сказывал? — беспечным тоном спросил Серебров. — Да Алешка, племянник…

— А ему кто сказывал?..

— Почем я знаю… Да вон о том во дворе полковника Исецкий да Байгачев книги читают…

— Ты бы, Яким Дмитрич, придержал язык, — укоризненно прервал его Петр Грабинский и сказал присутствующим: — Все, казаки, время обедать, после придете, кому надобно по делам каким…

В это время в избу вошел Иван Падуша с Василием Кропотовым.

— Вы, казаки, не из двора полковника Немчинова? — спросил Яким Шерапов.

— Нет, не оттуда, Яким Дмитрич… — ответил Падуша, а Василий Кропотов едва приметно кивнул Грабинскому, вызвал на крыльцо, где сказал о бумаге.

— После обеда занесу, — сказал Грабинский. Выпроводив казаков из канцелярии, Грабинский дождался, когда уйдут подьячие Андреянов и Неворотов, сунул за пазуху несколько листов бумаги и отнес их отпорщикам.

Дома его ждал свояк Федор Зубов, служивший в канцелярии судьи Верещагина.

— Ну, Петро, едва дождался, — начал он и, понизив голос, зашептал: — У полковника, чаю, был? Письмо отпорное подписал ли?

— Подписал. Пошто спрашиваешь?

— Потому спрашиваю, что еду в Тобольск с доношением судьи Верещагина в надворный суд об отпорном письме и противности вашей. Поостерегись!

— Глебовский о том доношении знает?

— Не ведает. Судья велел тайно ехать, дабы никто не знал… Гляди, свояк, кабы худа не было, пока письмо не подали, убери свою подпись…

— Поздно теперь уж… — побледнев, прошептал Грабинский.

— Мотри, можа, придумаешь че, покуда до Тобольска еду. Прощевай.

Едва только толпа двинулась за полковником Немчиновым, Ларион Верещагин, свирепо поглядывая им вслед, сказал, обращаясь к коменданту Глебовскому:

— Иван Софоновнч, немедля надобно отписать в Тобольск, за измену сию поплачут казачки кровавыми слезами! Главных смутьянов тайно схватить — и на дыбу!

— Пусть подпишутся, тогда отпишу… Хватать пока никого не надо, дабы не озлоблять, у Немчинова людей поболе нашего…

— Судья верно говорит, комендант, в Тобольск надобно срочно писать, — поддержал Верещагина сержант Островский.

— Сказал, отпишу, когда подпишутся!.. — Гляди, тебе виднее, покуда ты у нас голова! — раздраженно сказал Верещагин.

— Ведаю, давно на мое место метишь! Да не по сеньке шапка! И впредь в мои дела носа не суй! — взбешенно крикнул Глебовский.

— Как знаешь, как знаешь, — пряча прищуром ненависть, пробормотал Верещагин.

Домой от церкви судья вернулся в бешенстве. Выпил стакан водки, но и это не помогло. Подвернувшийся под руку денщик получил тяжелую оплеуху и скрылся от греха подальше. «Ну, погодите, начальные тарские люди: один бунтовщик, другой поноровщик… Будет вам…» Верещагин достал бумагу и, обмакнув гусиное перо в медную чернильницу, стал писать промеморию своему начальству: князьям Козловскому и Водбольскому в надворный суд: «Всепресветлейшего державнейшего императора и самодержца всероссийского Отца отечества государя всемилостивейшего надворного суда господам судьям князю Семену Михайловичу, князю Михаилу Ивановичу с товарыщи Ларион Верещагин челом бьет. В нонешнем 722 году маня в 29 день послал я с Тары вам, господам судьям, збору за два месяца девять рублей два алтына две деньги, понеже ли дел мало было: у тарских жителей в граде и уезде дума худая: маие месяце 27 день градские и уездные люди к присяге не пошли, а из них неболшие люди к присяге пошли, а возмутил ими тарского ж города полковник Иван Гаврилов с неболшими людми. Да к нему ж в думу и в сейму недобрую приехали с пустыни. И я тарского города полковника и градских жителей весьма уговаривал, и оно ж меня не слушали н посланному императорского величества указы сержанту отказали в том, что к присяге не идут, а слова их непотребные н писать невозможно. К милости вашей и впредь я от них добрава нечаю, а опасение о зборе казне императорского величества имею немалое, и о том надворного суда господа судьи князь Семен Михайлович, князь Михаил Иванович с товарыщи что укажете…»

Не найдя денщика, сам пошел в дом писаря своего Федора Зубова.

— Федор, давно просил у меня отпуску помолиться Абалацкой чудотворной, хочешь ли съездить?

— Как не хотеть…

— Завтра езжай! Отвезешь поначалу сию отписку в надворный суд, подашь князю Козловскому. Уезжай только тайно от казаков, поймают — не помилуют и тебя. Отписка об их измене, понял!

— Понимаем, понимаем. — поклонился Зубов.

— Ну так я тут вот о том и дописал: «А сию отписку послал тайно градских жителей сего майя в 29 день с тарским служилым человеком Федором Зубовым и велел ему явитца и отписку подать и деньги объявить надворного суда вам господам судьям князю Семену Михайловичу, князю Михаилу Ивановичу с товарыщи. У подлинной отписки пишет тако Ларион Верещагин».

Глава 16

В среду, 30 мая, казачьего полка полковник Иван Немчинов в окружении двух десятков верных людей, — среди которых были люди как начальные видные: дворяне Чередовы, сотники Борис Седельников и Яков Петрашевский, пятидесятники Иван Жаденов, Иван Белобородов, так и рядовые казаки Федор Терехов, Иван Падуша, — подал в Тарской канцелярии коменданту Глебовскому отпорное письмо за подписью двухсот двадцати семи человек.

Комендант, мрачнея, просмотрел несколько листов, передал всю бумагу подьячему Андреянову и кратко сказал отпорщикам:

— Ступайте!

— Иван Софонович, хотим знать, что учинено будет по сему письму? — спросил полковник Немчинов.

— В Тобольск направлю, в губернскую канцелярию князю Черкасскому, а уж коли Алексей Михалыч похочет, то государю ваше письмо пошлет…

— Так же вели своим людям, чтобы подписавшихся под письмом не хватали и за караул не сажали, иначе смятение выйдет.

Глебовский сердито зыркнул на Немчинова и, тронув рыжий ус, сказал: