Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич - Страница 73

Кстати, о русских в городе. Я имел счастье (или несчастье?) встретиться на почте с молодым бароном Строгановым Павлом Александровичем. Вид у оного был довольно странен — без камзола, без парика, в платье обычных горожан; на мои вопросы отвечал уклончиво, неопределенно, а затем и вовсе поспешил откланяться. Я навел справки и узнал много интересных подробностей. Гувернер-француз прибыл с молодыми людьми (есть еще Воронихин, служащий у Строгановых художником) из Швейцарии месяц тому назад. И предосудительно окунул их в гущу политической жизни: чуть ли не каждый день те бывают в Версале на заседаниях т. н. Национального собрания, принимают участие в обсуждении Конституции, посещают нередко уличные сборища. И особое рвение в сих событиях демонстрирует Шарль Ромм, ратующий за превращение совещательной Assamblee National в Assamblee constituante — высший представительный и законодательный орган. От француза-гувернера не отстает и его воспитанник — молодой барон Павел Строганов, взявший тут себе псевдоним Paul Otcher. То-то огорчение выйдет для его добродетельного родителя Александра Сергеевича! Искренне посоветовал бы последнему отозвать сына в Петербург, от греха подальше. Все эти «уроки» «гражданина» Ромма до добра не доведут пытливого юношу».

Получив от Симонина это послание, государыня в тот же вечер, встретившись со Строгановым-старшим (он приехал, как всегда, поиграть с императрицей в бостон), рассказала ему о последних событиях в Париже и о поведении его отпрыска.

— Поль Очер? — удивленно переспросил отец. — Видимо, по нашему имению в Пермской губернии[73]. Для чего этот псевдоним?

— Видимо, стесняется русских корней. Хочет прослыть своим в кругу французов.

— Нет, не думаю. Нынче во Франции аристократов не чтят. Может быть, страшится титула барона?

— Не исключено. Вы бы поразмыслили, в самом деле, Александр Сергеевич, не вернуть ли его к родным пенатам. Мальчику всего семнадцать годков. Боязно оставлять его без пригляда посреди мятежников.

— Нет, ну, как без пригляда? А мсье Ромм? А де Мишель?

Сморщившись, царица ответила:

— Фуй, уж их-то пригляд! Чем такой пригляд, лучше никакого.

— Все же я не склонен преувеличивать опасность. Нашему доброму Симонину — хорошо под семьдесят, и старик, по-моему, делает из мухи слона.

Самодержица пожала плечами:

— Ну, смотрите сами. Я считала долгом своим предупредить. Да, Иван Симонин немолод, но его хватке и умению анализировать обстановку могут позавидовать молодые. Я ему доверяю полностью.

— Искренне благодарен, ваше императорское величество, — поклонился Строганов. — И учту рекомендации мудрого посланника.

Утром 14 июля Воронихин собирался в библиотеку — он читал по-французски перевод с латыни сочинения древнеримского зодчего Витрувия «Десять книг об архитектуре» и подробно конспектировал. Но Андрей не успел умыться, как к нему в комнату залетел Попо — раскрасневшийся, волосы взъерошены, голубые глаза горят, воротник нараспашку — и с порога обрушился на троюродного братца:

— Ты вот здесь сидишь, а мы к Арсеналу!

— К Арсеналу? Зачем?

— Чтоб вооружаться.

— Вот с ума сошли. Для чего вам вооружаться?

— Чтоб идти на Версаль.

— Господи Иисусе!

— Будем принуждать короля объявить Учредительное собрание легитимным органом. Это революция, понимаешь?

Бывший крепостной только завздыхал.

— Понимаю, что революция. У французов. Мы-то здесь при чем?

— Я желаю помочь мсье Шарлю.

— Да? А что произойдет, если вас схватят гвардейцы короля? «Русский дворянин борется против законной власти с оружием в руках»! Ужас! Обвинят Россию в сопричастности к беспорядкам. Настоящий международный скандал.

У Попо на лице появилась гримаска презрения.

— Значит, не пойдешь? Хочешь отсидеться?

— Не пойду, конечно. Я сюда приехал не бунтовать, а учиться умным вещам. Мне до политической жизни Франции дела нет.

— Ну и трус.

— Называй как угодно.

— Дал тебе отец вольную, а как был ты в душе холоп, так им и остался.

Побледнев, Андрей посмотрел на барона с ненавистью.

— Убирайтесь, ваша светлость. Или я за себя не ручаюсь. — Руки сунул в карманы панталон и демонстративно отвернулся к окну.

— Да пошел ты! — выругался Строганов-младший. — Без тебя обойдемся. — И, уйдя, хлопнул дверью.

А художник пробормотал:

— Бешеный щенок. — Стиснул зубы. — Бедный Александр Сергеевич. Каково ему будет, коль узнает?

Между тем юный Строганов, Ромм и де Мишель на коляске дядюшки Жюля поскакали к центру города. Поначалу хотели двинуться к Арсеналу, но, столкнувшись с толпой, направлявшейся в Дому инвалидов, спешились и отправились вместе с народом. Оказалось, что в Арсенале люди захватили только ружья, порох и пули, а нужны были пушки с ядрами. И как раз в Доме инвалидов содержался небольшой музей артиллерии — хоть и экспонаты, но действующие.

— А охрана большая?

— Да какая охрана! Все давно разбежались или перешли на нашу сторону.

— Инвалиды отбиваться не станут?

— Делать им больше нечего, жалким старикам.

И действительно: всей толпой навалились на ворота, начали раскачивать, те слетели с петель. Пушки располагались во внутреннем дворике — нападавшие побежали к ним по двум галереям.

— Пушек только двенадцать.

— Больше и не надо.

— Ядер мало.

— Ничего, сколько есть.

Покатили орудия на лафетах к выходу. А из окон на них глазели перепуганные ветераны, плохо понимая, что происходит.

Поначалу мятежники главной целью своей посчитали Версаль, а Бастилия была только промежуточным пунктом— как один из источников новых вооружений. Но когда со стен крепости-тюрьмы раздались выстрелы (гарнизон явно собирался сопротивляться), ярость толпы обрушилась именно на Бастилию. Ведь она недаром считалась символом французской монархии, символом произвола власти — по велению короля, без суда и следствия, в крепость бросали каждого ему не угодного. Вся ее архитектура — толстые высокие стены с бойницами, неприступные башни по периметру, отдаленно напоминавшие шахматные ладьи, — навевали мысли о незыблемости старых порядков. Взять Бастилию значило потрясти основы. Взять Бастилию значило поверить в силу революции. Без Бастилии король превращался в глазах народа в рядового гражданина, Луи Капета. С королем шутки плохи, он сакрален, богоизбран, а с Луи Капетом можно поступать как угодно, даже обезглавить. Взять Бастилию значило преступить ту черту, за которой уже все дозволено.

Толпы горожан (многие с ружьями, большинство же только с топорами, молотами, пиками) окружили тюрьму со всех сторон, призывая солдат сдаваться. Выстрелы со стен прекратились, но подъемный мост вроде не хотел опускаться. Было впечатление, что внутри цитадели шла какая-то странная борьба. Неожиданно из одной из бойниц выбросили белый флаг поражения. Осаждавшие взревели от радости, но буквально в следующее мгновение белое полотнище полетело вниз, вслед за ним — солдат, очевидно, выброшенный офицерами за предательство.

— Что вы ждете? Что вы медлите?

— Орудия к бою!

Стали разворачивать пушки, взятые в Доме инвалидов, жерлами к крепости. У одной из них были как раз наши персонажи: воодушевленный Попо подавал порох, помогал заряжать ядра, де Мишель, когда-то служивший в артиллерии (по стопам своего дядюшки), занимался наводкой, а мсье Шарль с развевающимися на ветру волосами вокруг лысины и горящими глазами за стеклами очков, высоко подняв палку с зажженными фитилем, олицетворял собой демона революции; больше не казался кабинетным ученым, от которого пахнет библиотечной пылью, это был борец за свободу, равенство и братство, вроде говорил своим видом: да, я маленький человек из провинции, ничего не значивший раньше, но терпеть произвол больше не намерен, я хочу освободить Францию от несправедливостей и пойду для этого до конца!