Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич - Страница 72

Ромм воскликнул:

— Ой, подумаешь, Англия! Посмотри на Соединенные Штаты — не монархия, а республика, власть закона. Нам нужна власть закона! Кто б ты ни был — граф, маркиз, аббат, виноторговец или сапожник — все должны подчиняться закону на равных. Вот тогда будет справедливость.

— Как достичь этого?

— Надобно бороться.

И Попо, взволнованный речью гувернера, вторил мсье Шарлю:

— Да, бороться, бороться. Мы поедем в Париж бороться.

Воронихин старался их унять:

— Господа, очнитесь. Посмотрите на все реально. Мы должны окончить курс нашего учения. Дабы Александр Сергеевич не ругал нас за легкомыслие.

Младший Строганов саркастически рассмеялся:

— Тихий наш Андре променять готов битву за идеалы на застойный воздух библиотек. Понимаешь, в Париже делается история. И принять в ней участие — это шанс, даруемый нам судьбой. Не читать пыльные учебники, а нырнуть в гущу жизни! Сами сделаем то, что потом войдет в учебники. Неужели тебе не ясно?

— Дело не во мне, а в принципе, — продолжал упорствовать бывший крепостной. — Я ж не против Парижа. Мне в Париж тоже очень хочется. Там архитектура, Нотр-Дам и Лувр. Но в политику лезть не стану да и вам не советую.

Помирить их взялся де Мишель:

— А давайте совместим приятное и полезное. До конца июня пробудем в Женеве и закончим курс лекций, а в июле с чистой совестью поедем в Париж.

— И прибудем к шапочному разбору, — отмахнулся Попо, — главные события совершатся уже без нас. Мсье Шарль, ну скажите вы!

Ромм прошелся по комнате, сдвинув брови, наморщив лоб, — было видно, что наставник не знает, на что решиться. Повернувшись на каблуках, он проговорил, оказавшись вроде на середине собственной мысли:

— …но ведь мы потом сможем возвратиться в Женеву и дослушать прерванный курс… лекции от нас никуда не денутся…

— Да, в Париж, в Париж! — завопил Попо с воодушевлением.

— Ты не против? — обратился его гувернер к де Мишелю.

Тот вначале постучал трубочкой о пепельницу, чтобы вытряхнуть сгоревший табак, а потом философски покачал головой:

— Я не против. Отчего я должен быть против? А тем более у меня в Париже родня — дядя Жюль. Домик у него хоть и небольшой, но пустой, мы вполне разместиться сможем.

— Де Мишелю виват! — чуть ли не подпрыгнул воспитанник Ромма. — Думаю, ни у кого больше нет сомнений?

В день отъезда зарядил дождь. Небо потемнело, вдалеке раздавались раскаты грома. Но гроза не помешала российским странникам, даже наоборот: русские сказали, что примета эта хорошая — вроде высшие силы их благословляют, окропляя в дорогу. Воронихин давно смирился и уже сам желал поскорее оказаться в столице Франции, центре всей культуры. Думал, что, возможно, страхи его напрасны: ведь не на войну едут, в конце концов; ну, бурление общества — что с того; поглядим, с чем ее едят, жизнь, которая с королем и с парламентом.

А Попо беспрестанно говорил: мы должны увидеть все своими глазами и извлечь опыт, перенять хорошее, ведь в России тоже нужен парламент, как в Англии, как теперь во Франции, чтоб не отставать, рассказать об этом самой императрице и наследнику Павлу Петровичу, и его сыну Александру, чтобы знали, чтоб не тратили попусту время, начинали в стране преобразования.

Дождь полосовал окна их кареты. В промежутках между ударами грома доносились окрики кучера: «Н-но, родимые, веселей, вашу мать так-разтак!» А поля и деревни, проплывавшие мимо, выглядели безжизненными, вроде притаившимися, испугавшимися стихии.

До Парижа докатили под вечер. После грозы дышалось легче. Де Мишель влез на козлы рядом с возницей и указывал путь.

Наконец-то въехали в город. Первое, что бросилось им в глаза, — сплошь по стенам граффити с разными лозунгами: то «Да здравствует свобода!» и «Долой кровопийц!», то «Сохраним порядок!» и «Франция — это король!» На афишных тумбах пестрели агитки, призывающие людей на собрания. А в толпе на улицах там и сям мелькали синие ленты на шляпах или красные фригийские колпаки. Было много солдатских патрулей с ружьями. Из распахнутых дверей кафешантанов доносились музыка, смех и веселые возгласы.

Неожиданно на ступеньку их кареты вспрыгнул здоровенный мужлан — потный, с иссиня-черной щетиной, налитыми глазами и огромным зловонным ртом.

— Что, аристократишки, живы еще пока? Скоро мы вас вытряхнем из ваших карет — в грязь и лужи!

— Тише, гражданин, — примирительным тоном обратился к нему Ромм. — Мы приехали из России с добрыми намерениями.

— Из России? — переспросил упырь. — Ничего, доберемся и до России. Наведем порядок во Франции, а потом сбросим с трона и вашу шлюху.

Размахнувшись, Попо врезал ему кулаком прямо в нос. Тот от неожиданности потерял равновесие, отлетел к обочине и упал спиной на бордюр тротуара. А карета благополучно двинулась дальше, осыпаемая его глухими ругательствами.

— Получил, мерзавец, — тоже выругался Строганов-младший.

— Ну, ты дал ему! — удивленно сказал Андрей.

— По заслугам и дал. Оскорблять нашу государыню! Ишь, каналья. Подзаборный хам.

Ромм спросил задумчиво:

— Получается, мсье Поль, вы за короля?

— Да с чего вы взяли?

— Коли вы побили того, кто против королей.

— Я за короля, но с парламентом. И Конституцией.

— Но добиться от короля введения парламента с Конституцией можно только с помощью этих, как вы выразились, подзаборных хамов. Движущая сила — они. И коль скоро вы хотите бороться за свободу и братство, вам необходимо дружить с народом, а не бить его по носу.

— Это не народ, а шваль.

— Нет, народ — он разный. В том числе и шваль. Иногда политика требует действовать заодно со швалью. А иначе вы в Париж прибыли напрасно.

Домик Жюльена де Мишеля оказался на окраине города, на пути из Парижа в Версаль. Двухэтажный особнячок окружен был фигурной кованой решеткой — на дворе под навесом разместились и карета, и лошади, рядом с коляской самого дядюшки. Он явился к ним из дверей, видимо, готовый ко сну, — в пестром халате и ночном колпаке, а в руке фонарь со свечой внутри. Лет под шестьдесят, бакенбарды и усы все седые. Близоруко щурился.

— Мальчик мой, ты ли это? — рокотал хриплым басом. — Вот не ожидал. Да еще с друзьями! То-то будет весело в нашем осиротевшем доме. Дай тебя обнять.

Вскоре сели за стол поужинать, и французы расспрашивали мсье Жюля о последних настроениях в городе. Тот потягивал вино из бокала и трагически закатывал грустные глаза:

— Я и сам плохо понимаю, если откровенно. В наше время такого не было. Мы, военные, артиллеристы, присягали монарху. Жизнь готовы были отдать за короля. А теперь? А нынешние разбойники? Жизнь готовы у короля отнять. Чернь полезла, как тараканы, из всех щелей. А проворные торгаши греют руки. Взвинчивают цены. Нет контроля. Там, где нет контроля, все рушится.

Засиделись за полночь. А наутро решили ехать в Версаль, чтобы побывать на заседании депутатов (на галерку в зал пускали всех желающих).

Нашим посланником в Париже был к тому времени уже не Головкин, а Иван Симолин, опытный дипломат, представлявший интересы России во Франции пятый год. Он писал донесения императрице каждую неделю. Вот отрывок из его реляции, в переводе с французского, от 12 июля 1789 года:

«Депутаты 3-го сословия, объединившись, объявили свое сообщество Национальным собранием, призванным выработать и принять Конституцию. Разумеется, в высших сферах это было воспринято крайне болезненно. Только что король отправил в отставку министра финансов, одного из кумиров небогатых слоев населения, и народное возмущение выплеснулось на улицы. Весь Париж бурлит. Силы правопорядка пресекают массовые скопления, но они, рассеянные в одной части города, тут же возникают в другой. То и дело слышатся песни бунтарского характера, соответствующие речи. Все это похоже на буйное помешательство. Я категорически запретил сотрудникам нашей миссии выходить из здания без особой на то нужды.