Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич - Страница 67

Строганов поднялся.

— Долг велит прощать. Христианский долг. Я вам благодарен, суцарыня, за счастливые те минуты, что случались в нашей совместной жизни. За таких прелестных детей… Злости не держу. Лишь одна печаль. Но печаль — не грех. Посему отправляйтесь с миром.

Строганова бросилась к нему порывисто и хотела поцеловать руку. Но барон резко отстранился и проговорил сухо:

— Нет, вот это лишнее. Сохраняйте достоинство, мадам. А за сим — прощайте.

Коротко кивнув, вышел.

Женщина упала на стул и расплакалась уже в голос.

Несколько дней спустя баронесса уехала. Сыну объяснили, что мама срочно отбыла навестить своих московских родных. Тот спросил: почему она взяла Соньку, а меня нет? Потому, ответили ему, что мы ждем прибытия мсье Ромма, твоего гувернера, и тебе предстоят занятия по разным предметам. Мальчик вначале дулся, но потом остыл.

Он, веселый по натуре, долго печалиться не мог.

Выросший в Париже, говорил только по-французски. А по-русски здоровался, да еще мог сказать холопу: «Вон пошел, болван!»

Ромм задерживался, Александр Сергеевич хандрил, не желал никого видеть, говоря о своем нездоровье, и, когда ему доложили о прибытии Воронихина, он не понял сразу, кто это, и велел отказать: «Я не принимаю!» Но дворецкий настаивал: «Говорит, будто ваша светлость сами приглашали. Крепостной художник. Ныне с обучения из Москвы, а первоначально — из Усолья Пермского».

Строганов припомнил. У него имелся кузен, тоже Александр, но Николаевич. Много лет назад, проверяя их соляные заводы в Пермской губернии, он сошелся с местной холопкой, и она родила ему сына. А поскольку девка жила в семье крестьянина Никифора Воронина, то новорожденному дали его отчество, но фамилию записали — Воронихин. Получился Андрей Никифорович Воронихин.

Эти холопы были не Александра Николаевича, а Александра Сергеевича, и мальчонка считался собственностью не кузена, а его.

Со младых ногтей славно рисовал, вырезал из дерева разные фигурки, и был отдан в обучение местному иконописцу. Здесь таланты Андрейки проявились в полной мере, и однажды Строганов, разглядев работы мальца, был приятно удивлен. А затем распорядился снарядить крепостного в Первопрестольную, чтобы постигал азы живописи и архитектуры в мастерской самого великого Баженова. Значит, курс окончен, и готовый художник-зодчий прибыл в распоряжение барина-хозяина. Не принять нельзя. А тем более, хоть и холоп, а фактически — родич, двоюродный племянник.

— Так и быть, зови.

Перед ним предстал худощавый двадцатилетний юноша, смуглый, темноволосый, явно в мать-пермячку, с карими умными глазами. Платье недорогое, но чистое. Выглядел не крестьянином, но разночинцем. Поздоровался, поклонился:

— Здравия желаю, господин барон.

— Здравствуй, здравствуй, Андрй. По-французски знаешь?

Тот смутился.

— Очень скромно, ваша светлость.

— Ничего, освоишь. Я тебя познакомлю со своим сыном, Павлом. По-французски — Полем. Он, когда был крошкой, имя свое не мог выговорить полностью и потешно лепетал: «По-по». С той поры и зовем Попо. Уж ему восьмой год пошел, а по-русски говорит плохо. Вот взаимно и станете учить: ты его — русскому, он тебя — французскому.

— Буду счастлив, — поклонился Андрей.

— Но, конечно, я тебя к себе приглашал не для этого. То бишь не для этого только. Мне такой художник и зодчий в доме необходим. Станешь украшать и дворцы, и дачи, перестраивать, проектировать заново. Токмо успевай!

— Все, что ни прикажет ваша светлость.

— Выделю тебе комнатку в этом доме. Для жилья. И другую под мастерскую. Стол, харчи, разумеется. Разрешаю без спросу входить в мою картинную галерею и библиотеку. Да и мой кабинет для тебя открыт. Коли будет в чем потреба какая — милости прошу, без стеснений.

Воронихин снова поклонился:

— Благодарен безмерно. Я как будто бы в рай попал. На такие щедроты и не рассчитывал…

— Полно, полно, голубчик. Ты мой человек, я обязан о тебе позаботиться. И условия создать для работы. А уж ты меня порадуешь своими художествами.

— Все мои силы, Александр Сергеевич, употреблю…

— Хорошо, располагайся, отдохни с дороги, поешь. А потом тебя с Попо познакомлю.

Мальчик был блондин, весь в кудряшках, волосы до плеч. Ослепительно голубые глаза. Детский румянец во всю щеку. Ярко-красные губы. В бархатном камзольчике, бархатных штанишках и белых чулках, туфли с пряжкой, он смотрел на Воронихина снизу вверх с любопытством.

— Познакомься, Попо, — произнес барон по-французски. — Это Андре. Станет учить тебя говорить по-русски.

— А зачем? — спросил юный Строганов.

— А затем, что мы русские и живем в России, здесь народ говорит по-русски.

— Дураки — по-русски, а дворяне, как мы, по-французски.

Александр Сергеевич улыбнулся:

— Не болтай зря, мой мальчик. Чтоб народ работал исправно, мы должны ему объяснять доходчиво, что хотим от него. Если народ нас не будет понимать, все развалится. Так что не упрямься. И слушайся Андре. Даже не как учителя, а как старшего брата[67]. Я надеюсь, что вы подружитесь.

Потрепав сына по щеке, Строганов-отец удалился. Мальчик сел, и Андрей вслед за ним. Помолчали какое-то время. Наконец крепостной спросил:

— Вы в какие игры играть умеете, сударь?

— Кё? — спросил ребенок. — Я не понимать.

Начинающий художник повторил свой вопрос по-французски. Юный аристократ оживился:

— О, играю в мяч, оловянные солдатики. Я, когда вырасту, сделаюсь военным. А еще в подкидного дурака.

— Шашки, шахматы?

— Нет, а что это?

— Ну, тогда начнем с шашек. Я с собой привез и сейчас схожу, принесу.

— Может, я пойду с вами?

— Да не знаю, удобно ли? Вдруг вас заругает папа? Или мамки, няньки?

— Ничего, смирятся. А папа добрый, он меня не ругает ни за что.

Шли по анфиладам роскошных комнат, по паркету из дорогих пород дерева, мимо мраморных статуй, бюстов, столиков, диванов и каминов. Воронихина восхищало это великолепие, а Попо относился к нему как к само собой разумеющемуся. И трещал без умолку:

— Отчего вы нетвердо изъясняетесь по-французски?

— Оттого что не говорил на нем с детства, как вы.

— Отчего?

— Оттого что я рос в деревне, средь крестьян.

— Отчего?

— Так уж получилось. Стал учить язык, лишь когда приехал в Москву, года два назад. Вы поможете мне его освоить?

— Я? — обрадовался ребенок. — Разве ж я смогу?

— Очень даже просто. Будем с вами беседовать на разные темы — то по-русски, то по-французски, и учиться по ходу нашего общения.

— Это можно!

А потом он втолковывал Павлу, как играют в шашки, мальчик понял быстро, и они от души веселились, обставляя друг друга по очереди. Не заметили, как пришло время ужинать. Воронихин отвел Попо в детскую. На прощанье мальчик сказал:

— Хорошо, что вы приехали. Мне порой так скучно бывает одному. С вами интереснее.

— Рад, что вам понравилось.

— Говори мне «ты».

— Я не смею, ваша светлость.

— Вот еще придумал! Точно ты холоп.

Крепостной опустил таза, но смолчал. А потом сказал:

— Надо испросить разрешения вашего папа.

— Хорошо, я с ним потолкую. Он позволит, можешь не сомневаться.

— Был бы счастлив, пожалуй.

Осень прошла в играх и занятиях. Строганов-младший просто души не чаял в новом своем знакомце, с нетерпением ждал их встреч во второй половине дня (первую половину Воронихин посвящал собственной работе в мастерской, галерее или библиотеке). С воодушевлением резались в шашки или шахматы, и Попо наловчился так, что нередко выходил победителем. Иногда Андрей рисовал мальчика карандашом, а к концу ноября написал его портрет масляными красками, чем привел отца Строгонова в восхищение, заработал похвалы и серебряный рубль. Полотно вставили в золоченую раму и повесили в кабинете барина.