Ангатир (СИ) - Журкович Андрей - Страница 24

«Все-таки в них осталось еще что-то связывающее нас, — подумал он, улыбаясь своим мыслям. — В таких маленьких, наивных и добрых, которые еще не выучились врать, ненавидеть и разрушать. Быть может есть еще надежда у этого мира. Даром, что чудь уйдут навсегда, но и тут останутся видящие и зрячие. Им и выводить народы свои, ковыляя наощупь впотьмах».

На улицах, вымощенных булыжником, гулял лишь ветер. Белоглазый опасался только собак. Привяжись они к нему, и выйдет худо. Забравшись на крышу, он осмотрелся. Двигаясь от дома к дому, Гату заглядывал сквозь каменные стены, в поисках сородичей. Прямо на улицах горели жаровни. Подле некоторых стояли мужи. Они жарили змей и зайцев, тихо болтая о своем. Голоса сплетались воедино, образуя чарующую своей магией атмосферу. Этот южный город жил неспешно и плавно, не отходя ко сну до конца даже ночью.

Касаясь очередной стены, он тотчас почуял тепло и знакомый запах.

В помещении было темно, но его глазам это никак не мешало. Четыре девы, сидевшие на полу, проворно встали, взирая на Гату, не веря своему счастью. Четыре пары глаз цвета от аквамарина до голубого топаза сверкали во мраке. Девы были очень похожи меж собой, аки сестры. У каждой длинные прямые волосы, доходящие до талии. Не заплетены, не подобраны. Высокие лбы и скуластые щеки. Худощавые и очень высокие. Потолок нависал над ними не позволяя разогнуться. Одна из дев шагнула к стене, приглядывая ладонь к камню, и прошептала:

— Полозу снятся кошмары. Его дрема тревожна. Я чую его сердце оживает. Когда ты вернешь нас?

— Скоро, — ответил Гату, и помолчав добавил: — Я тосковал.

Женщина улыбнулась и ласково погладила камень, словно касалась щеки белоглазого.

Глава 12. Зло порождает зло

— Нет, нет, нет! — Люта замахала руками в сторону ямы с костями и окровавленным сердцем, словно бы желая смахнуть жуткую картинку и вернуть мирный пейзаж. Пусть будет только поляна, только лес и легкий ветерок, ласково треплющий пряди волос. Но вырванное из когда-то живой груди сердце лежало на месте и не смахивалось, как бы она не старалась. Да и руки, измазанные в крови, не давали усомниться в том, кто это сердце в яму поместил.

Люта вцепилась в волосы, раскачиваясь и повторяя как заведенная: «Это не я, это не я, не я…». Последнее слово вырвалось с воем, пролетело по всей поляне, поднялось вверх и затерялось в макушках деревьев, с веток которых сорвались птицы, возмущенно крича. Девушка обмякла, руки упали на подол платья. Почему-то она не сомневалась, что сердце принадлежит наместнику, так же как понимала, кто убил Хатум. И Салиха. Но верить не хотела. Она никогда зла никому не чинила, никогда не желала, что же теперь-то?

«Наша ты».

Прошептали ей на ухо. Люта подскочила и испуганно заозиралась.

— Кто здесь?

Никто не ответил, только ветерок шаловливо в спину подтолкнул. Девушка тяжело и часто дышала, горло саднило и болело, она не видела, но подозревала, что сильные ладони Изу-бея оставили следы. Кое-как совладав со страхом и тяжестью на сердце, Люта на карачках подползла к яме и стала забрасывать ее землей, с глаз долой. В голове хоровод водили страшные мысли об отце и доме, который хазары в покое не оставят после смерти наместника. Раз она пропала из стана, значит на нее вся вина и ляжет.

«Надо бы отца предупредить, Броню, подруженек. Вырежут же подчистую, сволочи», — думала она, все активней загребая землю и вываливая ее в яму.

Совесть и стыд сковали грудь, отчего Люта на мгновение замерла и громко расхохоталась, из глаз брызнули слезы.

«Насильника да убийцу жалею, захватчика земель родных! Вот же душа добрая, сколько зла не причиняй, а все одно привечать буду, да заботиться. Дура!», — обругала саму себя девушка.

— Ты смотри, ржет она, сука оголтелая! — крик Белояры на мгновение испугал Люту, но она тут же взяла себя в руки. Сердце тетка уже не увидит, а об отце узнать надо.

— Чего расселась? Как знала, что следить за тобой надо! Дочь мою единственную в могилу свела, сестрицу свою, дрянь! Да я тебя за это на суку повешу, ведьму косматую!

— Кто следил за мной? — прохрипела Люта, прожигая взглядом Белояру. Да так внезапно и грубо сказала это, что тетка заткнулась на мгновение, аж поежилась от взора черного. Вид у племянницы был устрашающий, волосы всклокочены, руки и платье в крови, губы обветренные да покусанные и лицо белое аки смерть сидит и смотрит прямо в душеньку. Ничего от прошлой Люты не осталось. Если б не была так зла Белояра, может, испугалась бы, да только привыкла она, что девчонка молча все обиды сносит.

— Ты еще спрашивать смеешь?! Бажен следил за тобой, ошивался возле стана хазарского. Удушил бы паскуду за смерть брата, да вечно за тобой хвостом кто ходил из наместниковых людей. Ну да ничего, сейчас мы с тобой-то и разберемся. Бажен следом идет, вот-вот здесь будет. Никто больше не узнает про тебя, не вспомнит. Отольются тебе все слезы!

Она бросилась на Люту с ревом медведя, разведя руки в стороны и растопырив толстые пальцы. На силу девушка с места подорвалась и отскочила в сторону, спасаясь от гнева тетки. Да ту не остановить уже было. Долго бы они так по поляне метались, если бы силы у Люты были, но изможденное тело и усталость, сделали свое дело. Пытаясь убежать от вредной тетки, она ринулась в лес, запнулась, ослабшие ноги подогнулись в коленях, и девушка рухнула на землю, содрав ладони и локти, и больно ударившись. В тот же час сверху насела Белояра, вцепляясь в волосы, выдирая их с диким визгом. Удары посыпались сверху как град. Тяжелая туша придавила Люту, не давая ни вздохнуть, ни выдохнуть.

— Знай, племянница, сжила я со свету отца твоего. Пусть и брат он мне, да только давно проклятый. Нечего было знаться ему с Леткой, ведьмой драной. Еще и тебя на свет вытащила, сама была ведьмой, так ведьму породила!

Тетка склонилась ближе к лицу Люты прижатому щекой к земле и вновь заговорила тихим мерзким голосом. Дохнуло неприятным, резким запахом:

— И мать твоя померла не сама. Ужо я подсобила…

Беспросветный мрак затопил душу Люты. Хуже злости, непроглядней самого густого тумана, тяжелее самой лихой злобы разрослась тьма в сердце девичьем. Не бывать боле добренькой Люты, не бывать боле радостной Люты.

«Хотели счастье из меня выбить, ну так получайте! Помоги Черная Матерь. Помоги богиня Смерти и Зимы. Гой, Черна-Матерь!».

— Гой-Ма, — прохрипела Люта из последних сил. Изо рта вырвалось облачко пара, будто воздух заморозился.

Душившая тяжесть оставила ее так неожиданно, что девушка не сразу поняла, что может двигаться. Дикий крик боли и страха, заставил ее превозмочь усталость и ломоту в теле, и обернуться.

Белояру убивали. Раздирали на части крепкие руки-ветви, вспарывали толстое брюхо, как тушу перед готовкой. Тетка вопила и отбивалась, да только держали ее крепко лозы, выросшие из-под земли. Кровь стекала по ним и впитывалась в землю, напаивая лешего, что приносил в дар жертву новую. Люта смотрела завороженно как умирает Белояра, глаз оторвать не могла от зрелища жуткого. Так красиво!

«Уходи».

Прошептал ветерок в ухо, отчего Люта дернулась и отвлеклась от созерцания торжества смерти.

— Куда? — потерянно прошептала она, совсем глупо себя чувствуя. Будто с ума сошла, и сама с собой разговаривает.

Ей никто не ответил, лишь ветер сильнее подул, вспарывая землю рядом, показывая направление. Засомневалась Люта. С детства знала она, что в той стороне леса темные, да болота топкие. Сколько людей пропало, сколько детей утопло, по глупости сунувшихся. Да только сильней ветер толкнул ее, приказав:

«Иди!».

Люта противиться не стала. Все одно дороги домой нет для нее боле. Раз судьба на болотах сгинуть, значит так тому и быть. Не обращая внимания на чавкающие и страшные звуки за спиной, Люта пошла по тропе, что указал ветер. И если будет богам угодно, то вернется она в земли родные, чтобы прощения попросить у отца за то, что оставила его в трудное время, пусть бы даже прощения просить у могилы придется.