Ангатир (СИ) - Журкович Андрей - Страница 23

«Рядом селение или может даже город», — смекнул белоглазый.

Преследовать караимов в открытую было опасно. Их народ мало знал про чудных людей, если знал вообще. Перепуганные конники могли наделать глупостей. Дождавшись, когда они скроются из виду, Гату пошел по следу. Трава быстро поднималась после касаний лошадиных копыт, но шлейф их запаха был для чуди красноречивее любых отметин на земле.

Он очень волновался, предчувствуя скорою встречу с родными. Белоглазый ни на миг не сомневался, что найдет их. Когда над миром разлились сумерки, чудь с наслаждением разогнул спину, потягиваясь. Вдалеке под укрытием горного хребта мерцали огоньки города. Чудь не спешил приближаться. Ущелье неподалеку продолжало манить к себе. Там, где каменные стены образовывали глубокую впадину, уже царствовала истинная первородная тьма. Оказавшись на краю, Гату принюхался и стал слушать.

Вот крадется травяной кот, ступая мягко и дюже осторожно. Сурка перехитришь, мурчавый разбойник, да не чудя! А вот меж камней скользит гадюка. Чешуйки шершаво поскребывают камни. Тихо, только заливаются цикады, перекрикивая друг друга. Их стрекот кажется подобен мелодии самой жизни. Они поют ни для кого, а просто потому, что есть. Потому, что над миром правит ночь, а степные кустарники надежно хранят их хрупкие тела. Ветер унялся, едва колыхая выгоревшие на солнце колоски трав. Те шелестят, касаясь друг друга. Все спят. От земли тянется пар. На небосклоне высыпали звезды, искрящиеся в ночи. Чудь замер, вслушиваясь, даже перестав дышать.

«Цок-цок».

Гату припал к земле, засеменив на звук, перебирая руками и ногами, посылая тело вперед рысцой. Голова пригнута, широченные глаза горят в ночи, ноздри раздуваются. Добыча очень близко!

«Цок-цок».

Тихо, только легкий шепот трав разносится по ущелью, да приглушенное посапывание, да побрехивание. Шерстистые тела муфлонов застыли во мраке. Они спят, подогнув под себя ноги и опустив мощные загнутые рога за землю.

«Цок-цок».

Чудь все же увидел источник шума. Один баран отделился от стада, расхаживая окрест в поисках клевера. Могучий самец, на холке горб, рога изогнуты дважды. Матерый. Белоглазый обошел его с подветренной стороны, боясь спугнуть. Муфлон встревожился, слепо водя глазами по сторонам. Учуять запаха не мог, инстинкт. Гату замер, стараясь не смотреть на добычу прямо, чтобы избежать блеска глаз в кромешной тьме. Несколько раз фыркнув, втягивая ноздрями горячий воздух, самец так и не найдя источника угрозы, продолжил ощипывать губами лепестки клевера.

Белоглазый подобрал с земли заостроенный и тяжелый камень, взвешивая в руке. Пойдет. Дождавшись пока муфлон развернется к нему спиной, он легко шагнул вперед, и взвившись в воздух, ударил барана в основание черепа. Тяжелый самец успел сделать еще два шага, уже потеряв сознание. Туша рухнула наземь. Чудь подскочил и нанес еще два удара, окончательно разбивая затылочные кости животному. Стадо мирно спало, не зная, что по утру у него будет новый вожак.

Подхватив тушу за задние ноги, белоглазый забросил ее на себя и двинулся прочь. Пройдя еще полночи без остановок, чудь вышел к побережью. Сбросив добычу, он извлек из-за пояса коротенький нож и принялся освежевывать тушу. Сердце и печень Гату съел сразу. Остальное мясо нарезал длинными ломтями, перевязав между собой. Зайдя в ласковые прибойные волны, чудь опустил перевязь с мясом в воду, завалив камнями. Морская соль вытравит всю пакость, а баранина замаринуется. Можно будет ее завялить, а Гату ох как не хватало силы, после подземного перехода. А есть надо, причем теперича каждый день. Земля еще долго не будет отзываться на зов голодного чудя. Сила вернется, но ее требуется питать. Мясо подходит лучше всего.

С рассветом белоглазый принялся обследовать место, в котором оказался. Высокие стены каньона, куда его занесла ночная охота поросли мелкими деревцами и кустарниками. Боярышник, магнолия, сосна, да ладанник. Пахло непередаваемо приятно. Свежий морской близ в сочетании с хвойным ароматом, наполняли члены здоровьем и мощью. Горячая кровь не густела. Чудь чувствовал прилив звериной ярости, готовый выплеснуться наружу, но медлил.

Блуждая в поросших можжевельником склонах, он наткнулся на несколько кустов инжира. Собрав ягоды, чудь наколол их на палочку, подвесив на солнечную сторону. По всему видно было, что он готовился. Еще недавно спешащий сломя голову белоглазый, теперь походил на обстоятельного хозяина-отшельника. Обыскивая каменные своды расщелины, Гату наткнулся на небольшую пещеру. Ее едва бы хватило на пару человек, но сейчас большего и не требовалось. Когда-то здесь жило семейство барсуков или луговых собак. Чудь сделал этот вывод по останкам переваренных орехов и мелких обглоданных косточек. Сейчас же единственными обитателями пещеры были летучие мыши. С приходом рассвета, они вернулись в свое логово, возмущенно поглядывая на белоглазого. Тот никак на них не отреагировал, отрешенно закрыл глаза и заснул. Пока всполошенные нежданным гостем мышки устраивались отдыхать, чудь украдкой за ними наблюдал, через щель меж век. Он полюбил этих крошечных ночных существ еще в детстве, часто встречая их в пещерах далекой родины.

Проспав до полудня, Гату вернулся к морю и вынул из воды накануне припрятанную баранину. Мясо приобрело синеватый окрас и затвердело. Вернувшись к пещере, чудь подвесил мясо неподалеку от подсыхающих на солнце инжиров. Есть еще не хотелось, а до ночи было далеко. Осторожно проникнув в свое новое укрытие, белоглазый лег прямо на каменный пол, глядя снизу-вверх на тела крепко спавших летучих мышей. Спину приятно холодило. Закрыв глаза, Гату отбросил мысли. Он шагнул в манящую и заботливую пелену недумья, растворяясь в единении с матерью-землей. Базальт под лопатками начал медленно оживать. Мирный свет солнца потускнел, а мир утратил краски дня. Черный, белый, серый и никакой больше. Истинный без мишуры. Губы пришли в движение, и тягучий, словно одеревеневший голос протяжно зашептал в пустоту.

Чшшшш. Тихо. Никто не услышит.

Пшшшш. Ты слышишь? Да, я слышу.

Памятью лунной, тропой безымянной,

Касанием ветра в ночи окаянной.

Дрожат оковы в очах туманных,

Свищут бесы, да стенает искатель.

Стань для меня как гранита сердце,

Выйди на свет полуночный старатель.

Чшшш. Тихо. Они же услышат!

Пшшшш. Нет-нет. Никто не услышит.

Стонет в груди леденящее пламя,

Штольни зовут, просыпается камень.

Гату очнулся с приходом ночи. Летучие мыши уже успели покинуть убежище, отправившись на охоту. Карабкаясь по склону расселины, чудь вслушивался, принюхивался, впитывая сумеречный мир жадными глотками. Оказавшись на равнине, он тотчас увидел цель своей вылазки — огни засыпающего караимского города. Добираться пришлось с промедлениями. Здесь почти не росло деревьев, травы да кустарники — свободная степь. А белоглазый не мог рисковать понапрасну. Покружив окрест с час или два, он поравнялся с крайним к дороге домом. Он был сложен из пористого и мягкого ракушечника.

Чудь приложил ладони к стене, проникая сквозь нее взглядом. Камень немедленно поддался. Белоглазый услышал шум моря, ему даже показалось, что на губах выступила соль. Внутри дома горел очаг. Женщина в переднике, расписанном узором ягод и цветов замешивала тесто. Она была чернява, смуглокожа, глаза раскосые. Смахивая с лица непослушную прядь, женщина поблескивала от капелек пота в тусклом свете, что отбрасывала печь. В другой комнате спали четверо детей. Прижавшись друг к другу малютки посапывали, лежа на соломенном лежаке. Два мальчика и две девочки. Самая младшая никак не могла заснуть. Она крутилась, хмуря бровки на чудесном и по-детски трогательном лице. Веснушчатые щечки зарделись от жары, а бусинки карих глаз поблескивали в темноте. Вдруг девочка подняла глаза, уставившись прямо на Гату. Она не испугалась, а наоборот восторженно распахнула губки. Посмотрев миг, подняла ручку и помахала. Чудь улыбнулся ей и помахав в ответ, исчез. Белоглазый давно замечал за людьми эту особенность. Во время хождения в камне его могли видеть только дети. Стоя у стены дома, он не погружался вглубь, а смотрел насквозь, но девочка все равно его заметила.