Две королевы - Дюма Александр - Страница 76

— Однако, ваше величество, ваш долг состоит не только в этом. Вы должны править страной, поскольку король на это не способен; вам следует направить политику Испании лицом к Империи. Королева Луиза была истинной француженкой; следуя ее примеру, вы должны быть истинной немкой и исправить то, что сделала она.

— Я буду истинной испанкой, сударь, или, точнее, я буду супругой короля Испании и пойду по тому пути, который он мне укажет.

— Вы счастливы, ваше величество? Надеюсь, вы простите мне этот нескромный вопрос, но я получил приказ от моего повелителя, вашего августейшего зятя, осведомиться об этом у вас. Довольны ли вы вашими отношениями с его величеством?

— Настолько довольна, насколько это возможно после недели знакомства с человеком. Поблагодарите моего зятя и мою сестру, им не о чем беспокоиться: мое положение оказалось лучше, чем можно было предположить.

— Придворные врачи утверждают, что приезд вашего величества оказался для короля очень благотворным и что уже давно он не чувствовал себя так хорошо, как сейчас.

— Это правда, сударь, и потому я счастлива. Я всей душой принимаю доверенную мне миссию и исполню ее.

Граф фон Мансфельд удалился. Он услышал совсем не то, на что рассчитывал, но король был молод, многое могло измениться в его душе, и тогда надежды австрийского двора в конце концов осуществились бы. Опять стали поговаривать о паломничестве к Богоматери Аточской, но граф не слишком верил в чудеса: старые политики полагаются только на себя и на свои хитрости. И если кто-нибудь захочет их обмануть, то добьется этого только искренностью, ибо они всегда подозревают происки, даже когда их нет.

Король буквально не отходил от Анны Нёйбургской, что вполне принято в Испании. Филипп V и его дражайшая супруга не расставались ни на секунду; я слышана, как французы рассказывали об этой неразлучной паре, и слушать их было неприятно, памятуя о том, во что превратился этот монарх.

Карл II страдал другим недугом, его навязчивая идея и мрачные мысли не могли исчезнуть сразу. После передышки, вызванной новизной обстоятельств, болезнь вновь дала знать о себе. Он почувствовал приступ заранее и в полном отчаянии бросился в объятия королевы, восклицая:

— Опять демон, он появляется, помогите мне сокрушить его!

Анна приложила для этого все усилия, но тщетно: припадок случился. Юсуф и королева все дни и ночи проводили около больного. Врач высоко оценил ангельскую душу и доброту новой повелительницы. Он привязался к ней так же искренне, как к своему хозяину, и вскоре во время долгих часов бодрствования у постели короля темой их бесед стал герцог де Асторга.

Анна поинтересовалась у верного слуги, как живет этот мученик любви. Она слушала с нарастающим удивлением рассказ о страдании, которое ничто не могло излечить. И этот человек был красив, молод, обладал сокровищами, носил одно из самых славных имен в Испании; любая женщина была бы счастлива стать его избранницей, он же хранил верность тени, призраку.

— Неужели я его не увижу? Мне сказали, что такое может случиться.

— Не знаю, ваше величество, решится ли он прийти во дворец. Слово «королева», не относящееся к Луизе Орлеанской, звучит для него как святотатство, он не может слышать его. Герцог больше не приходит свидетельствовать свое почтение королю, потому что, говорит он, его величество теперь не нуждается в нем, следовательно, он уже не связан с ним клятвой, поскольку ваше величество во всем и везде заняли место той, которую он оплакивает.

— Ты говорил ему обо мне?

— Да, ваше величество; он знает, что вы ангел-хранитель его повелителя.

— Тогда он должен был простить меня, к тому же, в чем моя вина?

— Герцога де Асторга снедает тоска, вполне способная помутить разум; не надо, ваше величество, осуждать его. Увидев вас, уверен, он избавился бы от предубеждения; самое трудное — привести его светлость сюда.

Со всех сторон королева слышала разговоры об этом чуде любви, и ничего не могло быть естественнее ее желания увидеть герцога; Анна признавалась в этом только Юсуфу, поскольку главная камеристка, несмотря на ее относительную доброту, была не из тех людей, кому она могла сказать все. Юсуф невольно разжигал любопытство королевы: герцог де Асторга завладел ее мыслями, превратив их в навязчивую идею; желание увидеть, узнать этого человека вскоре стало непреодолимым, и королева пустила в ход все средства, чтобы удовлетворить свое нетерпение.

Однажды, когда состояние короля немного улучшилось, она завела разговор о герцоге де Асторга и спросила, вернулся ли он ко двору после смерти Луизы Орлеанской.

— До вашего приезда он приходил раз в неделю.

— Значит, это я гоню его из дворца?

— Кто знает? У него, бедняги, тоже есть свой демон, как у меня! Луиза оставила после себя двух несчастных. Только герцог не обязан править

Испанией, он сидит в своей погребальной часовне наедине с холодным образом той, которую боготворил, и никто не заставляет его исполнять долг, не принятый им.

— А если вы призовете его, государь?

— Может быть, он и придет, но я не уверен.

— Попытайтесь.

— Вам интересно посмотреть на него?

— Признаюсь вам, это так. В мире нет людей, подобных ему.

— Но не влюбитесь в него, Анна! — меланхолично добавил король.

— О нет. государь, нет, я не полюблю его, потому что люблю вас.

— Если бы вы полюбили его, вы бы продолжали любить и меня, нас обоих можно любить одновременно; только его любят из любви, а меня любят из жалости.

Две слезы скатились по щекам бедного короля-ребенка, который так хотел быть любимым и был почти что не в состоянии воздать должное этой любви.

Приказ короля, уговоры Юсуфа, а может быть, и любопытство — кто может поручиться, что это не так, — заставили герцога де Асторга появиться при дворе, но не в тот день, когда монархи допускают к руке, а во время утреннего приема в покоях короля, находившегося там наедине с Анной.

Отчаяние наложило свой отпечаток на красоту герцога, но он ее не утратил. Черные волосы падали на его плечи естественными волнистыми локонами (герцог больше не носил парика). Гладкое лицо его покрывала матовая бледность, и от этого ярче горели глаза, не утратившие блеска от слез.

Одетый в черное с ног до головы, де Асторга не носил теперь никаких украшений, кроме ордена Золотого руна, который висел на цепи, украшенной бриллиантами, рубинами и изумрудами, — драгоценное украшение, достойное короля; эта цепь досталась герцогу от его предка, получившего ее в подарок от императора Карла V.

Когда он вошел и Анна Нёйбургская увидела, как приближается человек, столько раз рисовавшийся ее воображению, она сочла, что он в тысячу раз лучше того, кто представал в ее мечтах; она была ослеплена его обликом и спрашивала себя, хватило бы у нее мужества, будучи любимой таким человеком, отвергнуть его любовь.

Сердце подсказывало ей, что да, она смогла бы устоять, потому что приняла на себя смиренный и благородный обет, заполнивший всю ее душу и достаточный для счастья. Она подумала о том, что было бы, конечно, прекрасно, если бы ее супруг обладал величайшими добродетелями и особенно тем редким достоинством, которое отличало герцога де Асторга; но еще прекраснее было посвятить свою жизнь человеку страждущему, доброму и несчастному, и стать для него добрым гением и смыслом жизни.

Придя к такому выводу, королева смело подняла голову и взглянула на героя-любовника, которого она уже не опасалась.

Герцог держался достойно, был холоден и учтив, насколько это возможно. Король спросил его, почему он так долго не появлялся при дворе и не пришел выразить свое почтение королеве Анне. Герцог низко поклонился и ответил, что причина хорошо известна его величеству.

— Ах, да! — ответил Карл II, побледнев.

Аудиенция длилась недолго, и герцог вскоре ушел. Королева больше не изъявляла желания видеть его. Когда. Юсуф снова заговорил о нем, она перевела разговор на другую тему, но тот стал упорствовать, и тогда Анна попросила больше не вспоминать его.