Две королевы - Дюма Александр - Страница 47

Де Асторга сам прислуживал их величествам, ужинавшим вдвоем за отдельным столом; в некотором отдалении было накрыто бесчисленное множество столов — за ними сидели дамы, а кавалеры обслуживали их. Угощение поражало изобилием; такого замечательного праздника никогда еще не устраивали в Испании.

После того как король и королева встали из-за стола и немного передохнули в другом павильоне, их провели на балкон, откуда они могли наблюдать фейерверк, не уступавший в великолепии всему предыдущему.

В два часа ночи герцог проводил короля и королеву до их кареты; вслед за ними отправились придворные, офицеры свиты, пажи и более двухсот лакеев в ливреях.

Едва королева уехала, как придверники в черной одежде и шляпах с перьями разошлись по залам, рощицам и садам и объявили тем, кто остался, что герцог приносит им нижайшие извинения, но праздник был дан в честь ее величества королевы и, поскольку ее величество королева уехала, никто не должен оставаться здесь после нее: веселье не может продолжаться. Таким образом оставшихся гостей вынудили уйти; в доме остались только герцог и его слуги, которых он позвал на галерею. Когда дворецкие заверили его, что удалили всех без исключения и никого нет ни на кухне, ни в комнатах для прислуги, герцог приказал им покинуть дворец и, что бы ни случилось, не возвращаться сюда, если только он не позовет их.

Один из дворецких заметил, что так можно лишиться многих вещей, не исключено, что их украдут, поэтому он ни за что не отвечает, коль скоро хозяин не разрешает им ничего уносить.

Герцог не желал слышать никаких возражений и заявил, что убирать во дворце не надо, все и так находится на своем месте. Увидев, что слуги не слишком торопятся покинуть дворец, он стал прогонять их, приказав на следующий день явиться к его управляющему за вознаграждением, но лишь при условии, что они сейчас немедленно уйдут; тот же, кто останется в последних рядах, не получит ничего.

Настаивать дальше не пришлось, в одну секунду слуги покинули дом; герцог смотрел, как поспешно они удалялись, и, когда последний уже исчезал из виду, велел швейцару, самому старому из них, закрыть двери и подойти для разговора; тот немедленно исполнил приказ.

— Нуньес, — сказал ему герцог, — при тебе родился мой отец, ты носил на руках и меня; я знаю, что ты верный слуга и что на тебя можно положиться; тебе, конечно, известно, что твой хозяин — преданный раб королевы, посвятивший ей свою жизнь, я живу только для того, чтобы служить ее величеству. Она согласилась почтить своим присутствием посвященный ей праздник, мне захотелось наполнить мой дом предметами, которых до нее не видела ни одна женщина — эти вещи были предназначены для нее одной, и потому то, что послужило королеве однажды, не может быть использовано после нее. Я решил все сжечь и сам подожгу дворец.

— Неужели такое возможно, ваша светлость? — ужаснувшись, воскликнул швейцар.

— Когда-то некий сеньор, влюбленный в королеву Испании, устроил для нее праздник и поджег свой дом, пока она находилась в нем: он надеялся, спасая королеву, заслужить право прижать ее к своей груди. На мой взгляд, в его поступке проявилось неуважение к королевской особе, и я не хотел бы уподобиться ему. О таком великом счастье я даже думать не смею, к тому же за него было заплачено слишком дорогой ценой: испугом королевы и насилием над ее волей.

— Ваша светлость, ваша светлость, не уничтожайте дворец ваших предков, умоляю вас на коленях!

— Сегодня этому дворцу была оказана высочайшая честь, о которой я мог только мечтать; такое уже не повторится; поэтому нет больше нужды в том, чтобы дворец существовал и впредь; ты уйдешь отсюда, как все остальные и оставишь ключи мне; затем уйду я, заперев двери так, чтобы никто не мог войти в дом и спасти его. Для меня будет величайшей радостью увидеть пламя костра, возгоревшегося в честь моей непорочной любви, моего прекрасного кумира! Пошли!

Под предлогом того, что для подготовки к празднику понадобятся все комнаты, герцог заранее распорядился убрать из дворца все, что принадлежало не ему, в том числе вещи слуг, и перевезти их в другой свой дом на другом краю города; он перевез также семейный архив, грамоты и драгоценности. Швейцару, таким образом, предстояло потерять не больше, чем другим. Он тщетно умолял герцога, уговаривая его не делать этого, но в конце концов вынужден был отдать ключи, которые тот требовал, а затем уйти, как ему было приказано.

Как только старик исчез, герцог взял в руки факел, поднес его к драпировкам и вскоре увидел языки пламени, зазмеившиеся к потолку; после этого он бросился в сад, поджег навес, столовое белье, ближайшие деревья, затем деревья во дворе, чтобы образовался барьер вокруг дома, который стоял особняком в огромном парке, уже охваченном огнем.

Довольный тем, что он сделал, герцог спокойно отошел, без сожаления бросив последний взгляд на жилище своих предков, на богатства, накопленные столькими поколениями, — вскоре от этой роскоши не должно было остаться ничего, кроме пепла. Заперев двери, де Асторга подбросил вверх ключи, чтобы они упали в центр пламени, еще неотличимого от фейерверка, затем обнажил шпагу и встал у входа, чтобы не допустить внутрь никого из желающих помочь ему справиться с огнем.

Вначале огонь лишь теплился под кронами деревьев и в комнатах, никак не разгораясь; в этот час вокруг все было тихо, жители квартала, где находился дворец герцога де Асторга, взбудораженные праздником, недавно уснули, и ущерб, нанесенный стихией, стал очевиден только тогда, когда было уже поздно что-либо спасать. Герцог именно на это и рассчитывал: он надеялся, что пожар не скоро заметят; тем не менее, вскоре с криками и воплями по поводу ужасной беды нахлынула толпа, надеявшаяся хоть что-нибудь спасти.

— Спасибо, добрые люди, — обратился главный мажордом к первым из прибежавших, — спасибо, но делать ничего не нужно. Я сам поджег свой дом и не хочу, чтобы гасили огонь, зажженный в ознаменование чести, которой был удостоен этот дворец. Возвращайтесь к себе и скажите тем, кто следует за вами: я стою здесь на страже и не допущу, чтобы кто-то вопреки моей воле переступил порог моего дома, к тому же помогать уже поздно.

Люди передавали друг другу эти странные слова, в конце концов достигшие ушей алькальдов и судейских, которых мгновенно подняла с постели ужасная новость о пожаре во дворце де Асторга. Никто из них не хотел в это верить; они с большим трудом пробивались сквозь толпу, отдавая приказы, и кто-то их исполнял. Наконец представители городских властей оказались перед герцогом и замерли, увидев, как он держится.

Даже услышав из его уст беспрекословный приговор, вынесенный им родному дому, они не могли в это поверить и попытались вмешаться, но герцог пригрозил им острием своей шпаги.

— Я защищаю свое добро, — сказал он, — и не потерплю насилия.

А в это время дом пылал; огонь разгорелся так сильно, что крыша обвалилась с ужасным грохотом, а пламя взвилось до облаков.

Тогда молодой сумасброд отошел в сторону и сказал алькальдам:

— Теперь входите, если желаете.

Они приказали проломить дверь, поскольку ключей не было, и оказались перед стеной огня, охватившего весь двор. Дальше проникнуть было невозможно: герцог принял для этого все необходимые меры.

За несколько минут пламя поглотило все.

Все сокровища, все роскошные веши и картины, собранные с таким трудом доплаченные такими деньгами, сгорели — от них не осталось и следа!

Это был поступок безумца, но возвышенного безумца, не правда ли? Если бы такой мужчина любил меня, признаюсь, мне бы стоило большого труда устоять перед ним.

Во Франции не позволили бы сжечь подобный дворец, даже если бы этого пожелал его владелец: поджигателя насильно оттащили бы в сторону, а затем вошли бы в дом без его согласия; но в Испании, да еще в те уже отдаленные времена, кто осмелился бы поднять руку на гранда или перечить ему?!

Так исчез навсегда великолепный дворец герцога де Асторга.