Две королевы - Дюма Александр - Страница 46

Однажды в сопровождении всех этих притворщиков Мария Луиза отправилась в Аранхуэс, где уже находились король и королева-мать. Духовники не преминули приехать туда тоже. Но с некоторых пор преподобный Сульпиций поубавил строгости и заговорил с королевой помягче, против чего она явно не возражала.

Все сидели в зеленой беседке, неподалеку от дома, к которому вели десять — двенадцать аллей, а рядом находился фламандский фонтан, из статуй которого струями вырывалась вода, обдавая брызгами тех, кто к нему приближался; собравшиеся лакомились шоколадом, вареньями и беседовали. Среди присутствующих была и мадемуазель де Виллар — она очень расхваливала и дом и сад.

— Да, — отрешенно заметила королева, — они немного напоминают мне Сен-Клу, где происходили такие чудесные празднества.

— А в Аранхуэсе их не устраивают, — смеясь, продолжала королева-мать, — именно это вы хотите сказать, дитя мое?

— Я просто вспомнила, сударыня.

— И вам хотелось бы увидеть праздник, не так ли?

— Если на то будет воля короля… — нерешительно ответила Мария Луиза.

— Король хочет этого, — вмешался в разговор Карл II, — но не может: мой народ слишком беден. Но я не буду возражать, если тебе подарят праздник, напротив, я охотно буду сопровождать тебя на него.

— Государь, — воскликнул герцог де Асторга, опережая других грандов, готовых сказать свое слово, — не окажет ли ваше величество такую милость мне, позволив мне первым предложить этот подарок?

— Я согласен, де Асторга: у тебя прекрасный дворец в Мадриде и ты можешь устроить в нем чудесный праздник. Королева увидит, что мы в Испании, если захотим, умеем давать не менее роскошные и пышные балы, чем во Франции.

— В Испании нет недостатка в роскоши и пышности, — заметила королева.

— А чего же не хватает?

— Веселости, государь; любой наш крестьянин из Иль-де-Франса забавнее всех ваших шутов.

— Даже Нада уступает им? — спросил король: он был в хорошем настроении и очень добродушно воспринял колкое замечание королевы.

— Нада не испанец.

— Да, Нада поляк, и он уже никогда не увидит своей страны, — подхватил карлик с такой забавной гримаской, что все рассмеялись.

— Бедный Нада! Мне его очень жаль, — сказала королева.

В этот день она особенно сильно тосковала по родине. К счастью для нее, король не слышал этих последних слов. Но герцог и Нада их не пропустили, а карлик поблагодарил за них королеву, поцеловав подол ее платья.

Итак, празднество у герцога де Асторга было делом решенным, и он попросил короля и королеву назначить день.

— Для подготовки понадобится время, — сказал Карл II. — Даем тебе полтора месяца, воспользуйся отпущенным сроком; мы полагаемся на твой хороший вкус и щедрость.

Еще несколько грандов немедленно стали добиваться той же милости, что была дарована герцогу де Асторга; и в течение минуты королеве было обещано семь или восемь праздников.

Через два дня двор покинул Аранхуэс, и вскоре весь Мадрид бурно обсуждал новость о том, какие роскошные торжества собираются устраивать испанские сеньоры в честь королевы.

Портные, вышивальщицы, ювелиры не имели теперь ни минуты отдыха; король объявил, что по такому случаю хотел бы видеть всех только в новом; и он и придворные сочли своим национальным долгом показать королеве, на что они способны. Во дворец де Асторга собрали всех мастеровых города. Вход туда был строго-настрого запрещен — никто не должен был раньше ее величества проникнуть в тайну происходящего.

В герцогском дворце, одном из самых красивых в Испании, находились бесчисленные богатства и редкости: картины, предметы искусства, великолепная мебель. Сады славились своими размерами и планировкой; сам Ленотр прислал план этих садов отцу нынешнего герцога, дополнившего его зверинцем богаче королевского и редчайшими в мире цветами.

Большие деньги, изысканный вкус, желание сотворить чудо, а также труд искусных мастеров, исполнявших замыслы герцога, должны были обеспечить полный успех его празднику. Де Асторга создал феерию. Когда в день торжества двери наконец открыли и первые приглашенные вошли в чудесные залы, со всех сторон посыпались возгласы восхищения.

Помещения нижнего этажа были озарены мерцанием тысяч свечей; стены заново обиты серебряной и золотой парчой, в тон им — новая прекрасно подобранная мебель, повсюду картины выдающихся художников, необыкновенная посуда, изготовленная специально для этого дня, причем та, что предназначалась королеве, была из чистого золота, и на ней был изображен ее герб. Все комнаты были украшены тропическими цветами и теми, что произрастают в основном во Франции. Фонтаны душистой воды, струящейся каскадом или дождевыми потоками, освежали майский воздух — в это время в Испании он уже обжигал.

Сады были освещены подобно венецианским: цветными бумажными фонариками; невероятное количество цветов и благоухающих кустарников наполняли приятным ароматом купы деревьев и аллеи. В искусственных водоемах отражались огни, а над одним из них предполагалось устроить фейерверк.

Все, от мельчайшей подробности до самой важной, было продумано, предусмотрено, подготовлено; все устроил и за всем проследил сам герцог, он хотел, чтобы этот праздник напомнил королеве ее горячо любимую родину, которую она потеряла, хотя при этом он мог не угодить королю и королеве-матери.

Портреты Людовика XIV, Месье, обеих Мадам, сестер и брата принцессы были развешаны на почетных местах в гостиных. Пейзажи Сен-Клу, Версаля, Фонтенбло можно было увидеть во всех комнатах; все эти картины были выполнены лучшими живописцами. Чтобы приобрести их, герцогу пришлось буквально осыпать художников золотом.

В одной из комнат, между портретами короля и королевы-матери, словно на алтаре, висел портрет Марии Луизы, а под ним лежал букет цветов из драгоценных камней баснословной стоимости и стояли две золотые курильницы в форме ваз, источающие бесценный фимиам, как перед ликом Мадонны.

За столь очевидное идолопоклонство герцог, несомненно, заслуживал тюремной камеры, из которой он только недавно вышел, и при иных обстоятельствах ему бы не удалось ее избежать.

В назначенный час прибыли их величества. Королева восхищенным взглядом осмотрела все вокруг; как же давно она не дышала атмосферой праздника!

— О! Как красиво! — воскликнула она в восхищении.

И сама она казалась чудом красоты, а наряд ее не уступал великолепию окружающей обстановки.

Ее платье из серебряной парчи было украшено розовыми цветами, расшитыми и вытканными золотом; в волосах сверкали розочки из рубинов с бриллиантами и лилии из офирского жемчуга; ожерелье и подвески, состоящие из рубинов, жемчуга и бриллиантов, были достойны повелительницы стольких королевств. Голову Марии Луизы увенчивала ослепительно сверкавшая маленькая закрытая королевская корона. Внешность, осанка, походка — все в облике королевы соответствовало блеску обстановки: праздник и его богиня составляли достойное сочетание.

При виде портретов родных, дорогих ее сердцу пейзажей тех мест, куда ей уже не суждено было вернуться, глаза королевы наполнились слезами; в отчаянии она опустила руки и прошептала:

— Спасибо, спасибо, мой дорогой де Асторга, за то, что вы вернули мне все это хоть на мгновение!

Король и королева-мать нахмурились, однако ничем другим не выдали своего недовольства.

Их величества вместе открыли праздник. Партнерами королевы в танце могли быть только принцы, и поскольку на балу не оказалось ни одного из них, она, сделав первые па с королем и пройдясь с ним в менуэте, больше не танцевала и долго прогуливалась, пожелав все осмотреть, заглянуть во все комнаты, обойти сады, насладиться цветами, которые она так любила. Герцог де Асторга, как хозяин дома и главный мажордом, повсюду сопровождал ее, выслушивая на каждом шагу похвалы и слова благодарности, и не позволил себе произнести ни одного слова, не совместимого с самым глубоким почтением.

Ужин был устроен под великолепным навесом, наброшенным на высокие деревья; складки его были скреплены кисточками из тончайших жемчужных нитей. Пышность трапезы была бесподобна; убранство стола, поданные блюда и вина — все казалось необыкновенным; герцог выписал французских поваров и велел украсить столы на французский манер: можно было вообразить, что ты находишься в Версале. Дивная и таинственная музыка лилась будто с небес — герцогу пришла в голову мысль разместить музыкантов на самом верху высоких каштановых деревьев, покрытых листвой; оркестр находился достаточно близко, чтобы музыка была хорошо слышна, и достаточно далеко, чтобы не мешать гостям.