Мир Гаора. Сторрам - Зубачева Татьяна Николаевна - Страница 10

– А потом что? – после долгого угрюмого молчания спросил Полоша.

Гаор снова вздохнул, уже успокаиваясь.

– Я вернулся, отдал лейтенанту бинокль. Он уже вроде отошёл, только глаза мёртвые стали. И сказал ему. Доведи нас до места, а там хоть стреляйся, хоть что делай, но нельзя, чтоб вся рота… новобранцев много, им и так-то…

– Довёл он вас?

– Довёл. Сдал на пункт формирования и в тот же вечер застрелился.

– Он-то чего?

– Он сказал мне… у него брат в спецвойсках служит, – Гаор вздохнул. – А за невинную кровь Огонь весь род до седьмого колена карает. Вот он с рода проклятье своей кровью решил снять. Так что этот… правду сказал. После такого любая бомбёжка тебе уже по хрену, и любая смерть в удачу.

Гаор откинулся на подушку и лёг, чувствуя, что больше говорить не может.

Молча разошлись по койкам остальные. И когда надзиратель, прокричав отбой, задвинул решётки и ушёл, Плешак вдруг сказал:

– Рыжий, а ты чего ж не кричал? Старший по ихней смене пришёл бы, не допустил до такого. Ты в следующий раз, ну, если он опять к тебе привяжется, сразу кричи.

Гаор ответил, жёстко разделяя слова.

– Я… перед… ним… кричать… не буду.

Плешак тихо вздохнул в ответ.

Лежать на спине было всё-таки больно, и Гаор осторожно, чтобы не столкнуть одеяло, повернулся на живот, обхватил руками подушку. Так показалось легче, и он заснул.

Ни тогда, слушая у ночного костра лейтенанта, ни сейчас, рассказывая об этом, он и не подумал применить это древнее поверье о прóклятых родах и семьях к себе и к Юрденалам вообще. Может быть, и потому, что не верил. Об отце и его старшем брате-наследнике, погибшем в авиакатастрофе, ему ещё когда Сержант рассказал. Но Огонь Животворящий предателей выжигает, клятвопреступников метит, а уж за братоубийство… Нет, он не верил тогда, и не верит сейчас. Нет, может, Огонь, Вседержитель мира и Великий Творец и есть, он не спорит. В училище он честно учил всё, что задавали на храмовых уроках, выстаивал все положенные службы в училищном храме, читал и пел общие молитвы в столовой и в строю, но… но сам по себе нет, не верил. На фронте, этим не заморачивались, на фронте веришь во что угодно и как угодно, лишь бы выжить… амулеты, талисманы, полковой храмовник, молитвы… да молись, как хочешь, лишь бы другим не во вред. Рассказы же об айгринах, разоряющих храмы и убивающих храмовников, служителей и молящихся, тем более оставляли его равнодушным. Особенно после того, как узнал на фотографиях айгринских зверств, знакомые места и понял, что это работа спецвойск. Нет, наверняка были и разрушенные храмы, и замученные храмовники и храмовницы, но вот кто это делает? Это, как говорится, совсем другая история. А после дембеля он, тем более, ничем таким голову не забивал. Кервин, правда, отозвался по поводу одного из его оборотов.

– Убери, мне только ещё в храмовой цензуре объяснений не хватает.

Он согласился и убрал. Незачем связываться…

…Выздоравливал Гаор медленно. Через два дня, на груди и животе стали выступать тёмно-багровые кровоподтёки. А в душевой кто-то ахнул.

– Паря, да ты со спины чёрный весь! И задница такая же!

Увидеть себя Гаор, разумеется, не мог, пришлось поверить на слово.

– Давай, паря, – сказал ему мывшийся под соседним рожком Мастак, – вытирайся и к Матухе. Пущай посмотрит тебя. Давай, давай, чтоб до отбоя успеть.

Память о словах Матухи, чтоб, если что сразу шёл к ней, и понимание, что уж Мастак никак не может его подставить, заставили Гаора выйти из-под душа, наскоро вытереться, одеться и идти к Матухе.

В коридоре он у первой встречной девчонки спросил:

– Матуха где?

– В спальне, – фыркнула она. – Заболел никак? Давай я тебя полечу.

Объяснять ей, что он думает о её лечении, Гаор не стал: успеется, он с этой быстроглазой ещё и перемигнётся, и перемолвится. А вот как ему в женскую спальню зайти?

Как и у мужской, решетчатая дверь женской спальни до отбоя отодвинута, и Гаор остановился у проёма в коридоре с тем, чтоб его заметили и окликнули, потому что обычно мужчины проходили, не останавливаясь.

Расчёт его оказался верен.

– Тебе чего? – сразу подошла к нему невысокая, ему до плеча, женщина с обычным узлом тёмно-русых волос на макушке.

– К Матухе я, – ответил Гаор.

– Ага, приключилось чего опять? – женщина сразу отступила, приглашая его войти, – Матуха, Рыжий пришёл к тебе.

Гаор несмело переступил порог, боясь ненароком сделать что-то не то. Но к счастью, идти далеко ему не пришлось. Койка Матухи была сразу налево от двери, и Матуха, увидев его, кивнула.

– Сюда иди, сейчас занавешу.

И быстро двумя большими то ли простынями, то ли распоротыми тюфячными наволочками отгородила пространство между двумя койками: своей и соседней.

– Что приключилось?

– Синяки выступили, – вздохнул Гаор. – Сказали, чтоб к тебе шёл.

– А сам бы не догадался? – с ласковой укоризной улыбнулась Матуха. – Давай раздевайся, посмотрю тебя.

Гаор снял рубашку и майку, с миг помедлив, и штаны, оставшись в трусах.

– Всё снимай, – сказала Матуха. – И не тяни, отбой скоро.

За занавеской фыркнули, и Гаор, невольно покраснев, судорожно оглянулся. Матуха засмеялась.

– Ох, доберусь я до вас, – строго сказала она. – А ты не стыдись. От погляда ни прибытка, ни убытка не бывает.

– Чего? – спросил Гаор, стаскивая трусы.

За занавеской ахнули в два голоса.

– Ничего, показывай красоту свою. Ох, и расписал он тебя. Девки, цыц, пóротых, что ль, не видели.

Её пальцы быстро пробежали по его груди и животу.

– Больно?

Гаор пожал плечами.

– Не очень.

– Спиной повернись.

Гаор повернулся к ней спиной и прикрылся руками.

– Да-а, – вздохнула Матуха, – такого и я не видела. Здесь как?

– Как везде, – мрачно ответил Гаор.

– А это что?

– Это осколочное, – ответил Гаор, – зажило давно.

– А спереди у тебя?

– Два пулевых.

– Пули достали, или так и сидит в тебе смерть-железо?

Последние два слова он не понял, но о смысле догадался и ответил:

– Достали. Там у меня ещё осколочные есть и ожог.

– И всё фронт?

– А что ещё? – горько вырвалось у Гаора.

Матуха за руку повернула его, осматривая бока, где тоже на рёбрах выступили синяки.

– Не скажи, я о всяком слышала. Перетерпеть надо, парень. Кровь из нутра мы тебе оттянули, вот она под кожу и выступила.

Гаор кивнул.

– Нутро не болит?

– Нет.

– И вот что? – Матуха на мгновение задумалась. – Есть такая штука, гимнастика, знаешь?

– Знаю, – улыбнулся Гаор.

– Вот и делай, чтоб у тебя там всё правильно зажило. Понял?

Гаор кивнул. Об этом – послеоперационная гимнастика от спаек – ему ещё в госпитале говорили, но как он при всех… И словно почувствовав его затруднение, Матуха сказала:

– А смеяться или спрашивать кто будет, скажешь, Матуха велела. Одевайся.

Он быстро как по тревоге одевался, а она, стоя рядом, смотрела на него.

– Да, а чего мне говорили, ты не разуваешься? В ботинках ноги преют.

– Знаю, – ответил Гаор, заправляя рубашку и майку в штаны, – но у меня босиком ноги мёрзнут, – и сразу стал объяснять: – Застудил я их давно, в Алзоне, вот и мёрзнут легко.

Матуха кивнула, никак не показав, знает ли она, что такое Алзон, и спросила о более важном.

– Болят или немеют?

– И то, и то, – вздохнул Гаор.

– Тогда к Матуне сейчас зайди, пусть она тебе чуньки даст. Беги.

– Спасибо, – поблагодарил Гаор, выбираясь из-за занавески так, чтобы сразу оказаться в коридоре.

Ответа Матухи он даже не услышал, побежав к Матуне: коридор-то пустеет уже. И у её двери столкнулся с ней.

– Ко мне никак? – остановила она его. – Так время вышло. Чего случилось?

Гаор перевёл дыхание.

– Матуха велела чуньки, – выговорил он почти сразу, – у тебя попросить.

– Никак ноги повредил? – удивилась Матуня.