Полет сокола - дю Морье Дафна - Страница 52

– Все спокойно? – спросил он.

– Все спокойно, профессор Донати, – сказал человек, который открыл дверцу. – Горстка студентов без пропусков, но мы с ними разобрались.

Большинство из них оказались вполне благоразумными. Сказали, что в ближайшие два дня хотят развлечься.

– Развлечений у них будет более чем достаточно, – рассмеялся Альдо.

– Доброй ночи и хорошей охоты.

– Доброй ночи, профессор.

Я сел рядом с Альдо, и мы стали спускаться по виа Россини. На улице было почти так же тихо, как и в вечер моего приезда неделю назад. Но сейчас не шел снег и ничто не напоминало о минувшей зиме. Теплый воздух дышал влагой, долетевшей через горную цепь с Адриатики.

– Как тебе мои ребята? – спросил Альдо.

– Они делают тебе честь, – сказал я. – Жаль, что и мне не выпала такая же удача. Когда я был студентом в Турине, за мной никто не присматривал, никто не готовил меня к роли телохранителя при фанатике.

Перед въездом на пьяцца делла Вита Альдо сбавил скорость.

– Фанатик, – повторил он. – Ты действительно считаешь меня фанатиком?

– А разве это не так? – спросил я.

Город словно вымер. Кинотеатр был закрыт. Последние прохожие разошлись по домам.

– Я был им, – сказал он, – когда впервые разыскал и подобрал этих мальчиков из-за обстоятельств их рождения и детства. В каждом из них мне виделся ты. Ребенок, брошенный на какой-то проклятой горе, изрешеченный пулями или осколками бомбы. Теперь все иначе. Ко всему привыкаешь, хоть и не смиряешься. К тому же, как выяснилось, мои чувства были потрачены впустую.

Ты выжил. – Он свернул на виа Сан Микеле и остановил машину перед домом 24.

– Вскормлен тевтонами, янки, туринцами, с тем чтобы процветать в роли групповода при "Саншайн Турз". Те, к кому благосклонны боги, живут долго.

Меня снова охватило сомнение. Сомнение и смятение. Сомнение в том, что тот, кто так метко язвит, может быть безумцем. Смятение оттого, что все, сделанное им для этих обездоленных сирот, было сделано ради меня.

– И что теперь? – спросил я.

– Теперь? – отозвался Альдо. – Нынешнее теперь или будущее? Сегодня ночью ты уснешь и, если тебя это волнует, увидишь во сне синьорину Распа с той стороны улицы. Завтра ты можешь при желании побродить по Руффано и посмотреть на приготовления к фестивалю. Обедаешь ты со мной. А там… а там посмотрим.

Он вытолкнул меня из машины. Выходя, я вдруг вспомнил про письмо. Я вынул его из кармана.

– Ты должен это прочесть, – сказал я. – Сегодня днем я совершенно случайно нашел его. Между страницами книги из тех, что мы разбирали в новой библиотеке. Оно целиком о тебе.

– Обо мне? – спросил Альдо. – Что именно обо мне?

– Что ты не младенец, а само совершенство, – ответил я. – Слушай. Я его тебе прочту, а потом ты его оставишь у себя как память о твоем блестящем прошлом.

Я облокотился о раскрытое окно машины и прочел письмо вслух.

– Трогательно, правда? – сказал я. – Как они гордились тобой.

Он не ответил. Он сидел неподвижно, положив руки на руль и глядя прямо перед собой. Его лицо было безжизненно и очень бледно.

– Покойной ночи, – вдруг отрывисто проговорил он, и, прежде чем я успел ответить, машина рванула вниз по виа Сан Микеле, свернула за угол и скрылась из виду. Я остался стоять, тупо глядя ей вслед.

Глава 17

Почему письмо так подействовало на Альдо? Ложась в постель и проснувшись на следующее утро, я не мог думать ни о чем другом. Я не мог припомнить слово в слово содержание письма, но в нем говорилось про то, что "наш молодой человек" быстро набирает в весе и обещает быть настоящим красавцем. Отец благодарил Луиджи Спека за его доброту в тяжелое для них время, которое, к счастью, уже позади. Поскольку Луиджи Спека тоже поставил свою подпись в записи о крещении в Сан Чиприано, я рассудил, что он одновременно и крестный отец, и врач, присутствовавший при рождении Альдо, которое, наверное, проходило довольно трудно, если он едва не умер и наша мать, видимо, тоже. Это, конечно, и было то самое "трудное для нас время", о котором упоминалось в письме. Но что могло так взволновать Альдо? Меня это письмо тронуло, но не настолько глубоко. Я ожидал, что он рассмеется или даже отпустит какую-нибудь шутку по поводу того, что его приняли за мертвого. Но вместо этого – жесткое, неподвижное лицо и поспешный отъезд.

На следующее утро я не торопился в библиотеку. Всех нас собирались задержать допоздна, поскольку днем студентам и их родственникам разрешили осмотреть новую библиотеку, официальное открытие которой должно было состояться после коротких пасхальных каникул. Завтракал я в одиночестве – мои соседи по пансионату уже ушли.

Как только я кончил завтракать, зазвонил телефон. Синьора Сильвани взяла трубку и тут же позвала меня.

– Кто-то по имени Джакопо, – сказала она. – Не пожелал ничего объяснять. Сказал, что вы его знаете.

Я вышел в холл с сильно бьющимся сердцем. С Альдо что-то случилось.

Случилось из-за письма, которое я дал ему вчера вечером. Я взял трубку.

– Да? – сказал я.

– Синьор Бео?

Голос Джакопо звучал ровно, волнения в нем не слышалось.

– У меня для вас сообщение от Капитана, – сказал он. – Планы на вечер изменились. Ректор, профессор Бутали, и синьора Бутали вернулись из Рима.

– Понимаю, – сказал я.

– Капитан хотел бы увидеться с вами утром, – продолжал он.

– Спасибо, – сказал я и, прежде чем положить трубку, добавил:

– Джакопо…

– Да, синьор?

– С Альдо все в порядке? Его ничто не тревожит?

Последовала короткая пауза. Затем Джакопо сказал:

– Мне кажется, Капитан не ожидал профессора Бутали так скоро. Они приехали поздно вечером. Когда около одиннадцати часов он проезжал мимо их дома, туда вносили багаж.

– Спасибо, Джакопо.

Я повесил трубку. Письмо сорокалетней давности теперь стало последней из забот моего брата. Больной сам разобрался со своими врачами и вернулся, если и не с тем, чтобы взять бразды правления, то чтобы, по меньшей мере, быть под рукой для консультаций.

Из столовой до меня донеслись шаги синьоры Сильвани, но я, не желая вступать с ней в беседу, поспешно вышел. Необходимо увидеться с синьорой Бутали до ее встречи с Альдо. Необходимо убедить ее использовать все свое влияние и постараться под любым предлогом остановить фестиваль.

Было половина десятого. После долгого путешествия синьора, вероятно, будет утром дома – десять часов, пожалуй, самое подходящее время для визита. Я свернул на виа Сан Мартино и стал подниматься по холму к виа деи Соньи. Солнце уже грело вовсю, на небе не было ни облачка. День обещал быть из тех, что я помнил с детства: далекие склоны и долины сверкают в голубоватой знойной дымке, и Руффано, гордо высящийся на двух холмах, властвует над лежащим внизу миром.

Я подошел к калитке в стене нашего старого сада, прошел к двери дома и позвонил. Дверь открыла уже знакомая мне девушка. Она тоже меня узнала.

– Могу я увидеть синьору? – спросил я.

На лице девушки отразилось сомнение, и она сказала нечто вроде того, что синьора занята, – она и профессор Бутали только вчера поздно вечером вернулись из Рима.

– Я знаю, – сказал я. – Но это очень срочно.

Девушка скрылась на верхней площадке лестницы, и я, оставшись ждать в холле, заметил, что атмосфера в доме снова изменилась. Куда девалось ощущение гнетущей пустоты, царившей здесь в понедельник утром. Она снова дома. Об этом говорили не только ее перчатки, лежащие на столике, пальто, брошенное на стул, но и витавший в холле едва уловимый аромат, знак ее присутствия. Только на сей раз она была не одна. Дом заключал в себе не только ее, отчего становился еще более таинственным, более соблазнительным и пробуждал в душе каждого посетителя, в том числе и моей, непонятное волнение – теперь здесь находился и муж. Это был его дом, и он был хозяин. Палка в углу как некий тотем возвещала об этом миру. Пальто, шляпа, еще не разобранный чемодан, связки книг – в доме чувствовался запах мужчины, чего не было раньше.