На грани - дю Морье Дафна - Страница 4

– Приснившийся кошмар может убить человека?

– Что вы хотите сказать, дорогая?

– Могло случиться, что отцу приснился ужасный сон и он умер от сердечного приступа?

Сиделка подошла к кровати и расправила пуховое одеяло.

– Я уже говорила вам, и доктор подтвердил мои слова, что так или иначе это бы случилось. Вы не должны все время думать об этом. Это не поможет. Я дам вам снотворное.

– Не нужно мне никакое снотворное.

– Простите меня, дорогая, но вы ведете себя как ребенок. Скорбь – это естественное проявление чувств, но мне кажется, вашему отцу меньше всего хотелось, чтобы вы так переживали. Все кончилось. Он обрел покой.

– Откуда вы знаете, что он обрел покой? – взорвалась Шейла. – Почему вы так уверены, что в эту самую минуту он не находится в комнате, разозленный своей смертью, и не говорит мне: «Эта чертова сиделка впихнула в меня слишком много таблеток»?

«О, нет, – подумала она, – я не хотела этого говорить, люди слишком ранимы, они обнажены». Бедная женщина, выведенная из равновесия этим заявлением, сжалась, опустила глаза под гневным взглядом Шейлы и проговорила дрожащим голосом:

– Ваши слова ужасны! Вы знаете, что я не делала ничего подобного.

Поддавшись порыву, Шейла выскочила из кровати и обняла сиделку за плечи.

– Простите меня, – взмолилась она, – естественно, вы не делали этого. И вы ему очень нравились. Вы так хорошо за ним ухаживали. Я хотела сказать, – она пыталась придумать какое-нибудь объяснение, – я хотела сказать, что мы не знаем что происходит, когда умирает человек. Может, он присоединяется к тем, кто умер в один с ним день, и они все вместе ждут у врат святого Петра. А может, он попадает в то место, где собираются умершие перед тем, как отправиться в ад. Или летает в чем-то вроде тумана до тех пор, пока ветер не разгонит его. Ну ладно, я приму снотворное. И вы тоже примите. А завтра мы обе будем хорошо себя чувствовать. И пожалуйста, забудьте мои слова.

«Дело в том, – думала она, приняв таблетку и устроившись под одеялом, – что слова ранят, и рана, затянувшись, превращается в шрам. Теперь сиделку будут одолевать сомнения, и каждый раз, давая своим пациентам таблетки, она будет спрашивать себя, правильно ли поступает. Так же как совесть отца все время требовала от него ответа на вопрос, почему он не дал рекомендацию бедняге Нику, испортив тем самым их отношения. Плохо, когда человек умирает, так и не успев ответить на все вопросы. Смерть должна предупреждать о своем приближении, чтобы человек успел послать телеграмму со словами „Прости меня“ тем, кому он когда-то причинил зло, и тогда всем неприятностям пришел бы конец. Вот поэтому в давние времена люди собирались вокруг постели умирающего в надежде на взаимное прощение, а вовсе не для того, чтобы о них не забыли при составлении завещания. В эти мгновения забывались все обиды и споры, сглаживались грани между добром и злом. Это тоже своего рода любовь».

Шейла действовала, поддавшись внутреннему порыву. Так было и так будет всегда. Это было частью ее натуры, и ее друзьям и родственникам приходилось с этим мириться. Только когда она была уже в дороге, направляясь к северу от Дублина во взятой напрокат машине, ее путешествие начало обретать свой истинный смысл. Ей поручено очень важное дело, она выполняет свой священный долг. Она должна доставить сообщение, пришедшее из потустороннего мира. Она должна соблюдать секретность, никто не будет знать об этом. У нее не вызывало сомнения то, что, стоит только рассказать о своей миссии, тут же начнутся расспросы, ее станут отговаривать. Поэтому она промолчала о своих планах. Ее мать – Шейла еще раньше догадывалась, что она так поступит, – сразу же после похорон отправилась к тете Белле на мыс Эйль.

– Я чувствую, что мне срочно надо уехать отсюда, – сообщила мать своей дочери. – Вряд ли ты понимаешь, в каком напряжении я находилась за время болезни твоего отца. Я похудела на три килограмма. Единственное, о чем я мечтаю, – это закрыть глаза и лежать на балконе в доме у Беллы, подставляя себя лучам солнца и стараясь забыть весь ужас последних недель.

Ее слова звучали как реклама какого-нибудь дорогого мыла. Доставляйте своему телу радость. Обнаженная женщина в ванне, заполненной нежнейшей белой пеной. На самом деле сейчас, оправившись от первого потрясения, она выглядела довольно хорошо, и Шейла знала, что залитый солнцем балкон вскоре заполнят друзья тети Беллы: видные общественные деятели, молодые люди, мнящие себя художниками, скучные стареющие светские львы, которых ее отец обычно называл «дешевой подделкой». Однако матери нравилось вращаться в обществе этих людей.

– А ты? Почему бы тебе не поехать со мной? – Несмотря на полное отсутствие энтузиазма в ее словах, это предложение все же прозвучало из ее уст.

Шейла покачала головой.

– На следующей неделе начинаются репетиции. Думаю, перед тем как возвращаться в Лондон, я съезжу куда-нибудь на машине. Просто покататься.

– Почему бы тебе не пригласить с собой подругу?

– Сейчас присутствие любого человека будет действовать мне на нервы. Лучше побыть одной.

Их с матерью связывали только практические вопросы, больше они ни о чем не разговаривали. Ни одной из них и в голову не пришло сказать: «Какие же мы с тобой несчастные. Неужели для нас все кончено? Что нас ждет?» Вместо этого они обсуждали садовника, который со своим семейством переедет в их дом на время их отсутствия; решали, можно ли отложить визиты к адвокатам до возвращения матери с мыса Эйль; писали письма и так далее… Абсолютно равнодушные друг к другу, подобно двум секретаршам, они сидели бок о бок за письменным столом и отвечали на письма с выражением соболезнования. Ты возьмешь все, что от «А» до «К». Я возьму от «Л» до «Я». И на каждое письмо они писали примерно один и тот же ответ: «Глубоко тронуты… Ваша поддержка оказала неоценимую…». Точно так же каждый год, в декабре, они писали рождественские открытки, только текст был другим.

Просматривая старую записную книжку отца, она наткнулась на имя Барри. Капитан 3-го ранга Николас Барри, дивизия стратегических ударных сил, королевский ВМФ (в отст.), Боллифейн, Лок Торра, Эйр. И имя, и адрес были зачеркнуты, что значило: человек умер. Она взглянула на мать.