Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика - Страница 35

Демон фыркнул:

— А тебя почитает… Или забыла?

Амели поджала губы:

— А ты откуда знаешь?

Орикад повел бровями:

— А отчего мне и не знать?

Препираться было глупо, хоть этот пустой разговор будто оживлял. Болтая о ерунде, Амели не думала о том, что случилось вчера. И была несказанно рада этому. Она подошла к лакированному бюро у окна, разложила прибор. Умываться, одеваться — все потом — главное, чтобы Гасту ушел и пробыл в городе подольше. Проверила перо, очинила для верности, сдувая стружку, опустилась на табурет и повернулась к демону:

— Будешь смотреть, как я пишу?

Тот пожал плечиками, подлетел и демонстративно заглянул в пустой лист, уложенный на сукне:

— Готов поспорить, у тебя скверный почерк. У тебя вообще много недостатков…

Амели отбросила перо:

— Орикад, исчезни!

Демон испарился со шлепком мыльного пузыря. Стало звеняще-пусто.

Амели сидела за бюро и смотрела на плотный белый лист, не зная, что написать. Лгать о том, как все хорошо? Написать правду невозможно. Она вспомнила радостное лицо матери там, в соборе, ее новое платье. Она была счастлива — такое не сыграть. Даже помолодела. Амели бы не писала вовсе, не сейчас. Но это был крошечный шанс, что горбун задержится в городе хоть немного дольше.

Строчки не ложились. Амели запортила несколько листов. Комкала и отбрасывала под крышку бюро. Все выходило фальшиво. В конце концов, она обошлась парой совершенно отстраненных фраз и задала массу вопросов, которые вроде бы предполагали ответ. Если бы уговорить горбуна непременно дождаться ответа — он бы прождал довольно долго. Матушка — не большой умелец по части писем. Наверняка, изорвет несколько листов, прежде чем верно составит.

Амели подождала, пока высохнут чернила, сложила бумагу вчетверо. Сургуча не нашлось. Да она и не сомневалась, что все будет тотчас же прочитано — нет смысла в сургуче.

Когда в дверь протиснулась «новая» Мари, на которую Амели просто не хотела даже смотреть, она тотчас приказала одеваться. Намеревалась сама передать горбуну письмо, чтобы быть точно уверенной, что тот ушел. Спустилась в парк и долго мерила шагами сырую с утра песчаную аллею. Когда горбун спустился с террасы, она протянула письмо:

— Вот. Матушке.

Амели не знала, как его называть. Господин Гасту — казалось, слишком. Просто Гасту? Про себя она называла его горбуном. Отвратительным злобным горбуном.

Тот взял бумагу, не церемонясь, развернул и пробежался глазами. Амели не возмущалась — знала, что так и будет.

— Мне бы ответ. Пусть матушка напишет ответ.

Горбун ничего не сказал. Запихал бумагу в карман кафтана и пошел к воротам, по обыкновению высоко выбрасывая ноги в длинноносых башмаках. Амели долго стояла у апельсинового дерева, наблюдая, как он вышел за ворота и спускался с холма, пока не исчезла из виду его маячившая мятая шляпа.

Она кинулась в покои — Мари, к счастью, уже не было. Достала из канделябра свечу. Попробовала для верности, щелкнув пальцами. Фитиль загорелся ровным желтым огоньком. Она так и не понимала, на что в точности реагируют эти свечи. Главное — работало. Амели спрятала свечу в рукаве, осенила себя знаком спасения и вышла из комнаты, молясь никого не встретить. Тем более, своего мужа. Беспрепятственно обогнула замок и пошла уже знакомым путем, высматривая Нила. Уж больно не вовремя он здесь попадался.

Амели миновала оранжерею, вновь огляделась и углубилась в заросли. Сердце колотилось, руки заледенели. Она подошла к колодцу, достала из рукава свечу, оперлась о камни и посмотрела вниз на узкие влажные ступени без перил. Из колодца веяло сыростью, горьковатым запахом плесени.

Вся решимость куда-то исчезла. Стало так страшно, что едва не стучали зубы. Если раньше Амели была уверена, что это ход к реке, то теперь, после вчерашнего кошмара, просто терялась в догадках. Но струсить казалось просто невозможным, недопустимым. Когда еще подвернется такой случай? Просто оставить и не думать тоже представлялось совершенно невозможным — этот колодец не давал покоя. Обязательно нужно выяснить. Чтобы знать. Чтобы понимать, что здесь происходит.

Амели снова осенила себя знаком спасения, подобрала юбки и села на каменный бортик, чтобы нащупать ногами ступени. Почувствовав верную опору, она щелкнула пальцами, зажигая свечу, и стала спускаться, с опаской прижимаясь к стенкам колодца. Рука дрожала, свеча ходила ходуном, угрожая запалить платье. Наконец, Амели спустилась до самого низа и посмотрела вверх. Над головой виднелся круг ясного неба над каменной кромкой. Сбоку, прямо под рукой, — низкая кованая дверь в глубокой нише. Она взялась за круглую ручку и толкнула.

Дверь поддалась легко, бесшумно проворачиваясь на хорошо смазанных петлях. Амели глубоко вздохнула и вошла, не чувствуя ног. Внутри было темно. Свеча отбрасывала дрожащее апельсиновое пятно, освещая крупную каменную кладку. Амели вытянула руку, стараясь лучше осмотреться. У одной из стен стояли уже знакомые бочки. Пустые. Крышки были сложены рядом.

В противоположной стене виднелась еще одна дверь. Амели сглотнула, покрепче перехватила свечу и потянула за ручку. Глаза какое-то время привыкали к яркому свету, но когда временная слепота прошла, Амели отшатнулась, охнула и от неожиданности прижала ладонь к губам.

Глава 33

Вокруг было светло, как погожим днем. В огромные растворенные арочные окна, разделенные посередине изящными витыми колоннами, проникали яркие солнечные лучи. Вместе с ароматным луговым ветром и птичьими трелями. Где-то едва различимо раздавались людские голоса. Тот же пейзаж — рассыпавшаяся по холму у реки деревня. Фальшивые окна, как в подвале, в его проклятой лаборатории.

Амели, наконец, осмотрелась. Казалось, она попала в мастерскую какого-то бездарного скульптора. Просторное помещение с каменным полом было хаотично уставлено статуями на невысоких тумбах. Отвратительные корявые фигуры в натуральную величину, едва напоминающие очертаниями нагих женщин. Ни одна из них не была довершена. Словно делали их на скорую руку, чтобы перевести глину. Кругом валялись брошенные инструменты. У стены виднелись тумбы с голыми металлическими каркасами, похожими на детские рисунки: руки-палочки, ноги-палочки, замалеванный круг на месте головы.

Статуи напоминали фигуры, полностью вываленные в густой грязи. Когда очертания становятся оплывшими, комковатыми. Не возникало ни малейшего сомнения, что это работа горбуна. Лепил едва ли не по своему подобию.

Амели тронула пальцем сухую шероховатую глину, тут же отдернула руку и поежилась от ощущений. Неприятно. Значит, эти несчастные девушки лишь натурщицы. Но зачем их убивать? Лишь потому, что криворукий горбун не в силах отобразить совершенный оригинал?

Когда-то давно, когда устанавливали статуи собора святого Пикары, Амели очень хотела позировать. Чтобы с нее сваяли прекрасную статую и поставили на самом видном месте. Может, даже самой Неурской девы. Чтобы люди ходили мимо и восхищались, говорили, что красивая. И чтобы непременно каждый в городе знал, с кого ваяли. Когда эту глупость услышал отец, ей на целый месяц запретили выходить из дома. Как пояснили: за распутные мысли. Потом приходил отец Олаф и терпеливо внушал, что тщеславие есть грех.

Но все было не так. Амели просто очень хотела знать, что красива. Чтобы осознавать, не сомневаться. Ей всегда нужно было подтверждение. Не для позерства. Матушка была скупа на подобную похвалу.

Среди статуй, отбрасывающих длинные глубокие тени, было жутко. Казалось, они в любой момент могут ожить и напасть. Отчего-то непременно напасть. Амели вздохнула несколько раз, стараясь отогнать глупые мысли. Всего лишь мастерская. Как мастерская художника или скульптора. Смущало лишь то, что уродливые статуи Гасту не принимали картинных поз, не вскидывали руки. Никакой динамики, никакого движения. Болваны стояли, как гвардейцы на плацу: вытянув руки по швам, глядя перед собой. Впрочем, если горбун не способен создать что-то удовлетворительное в такой простой позе, куда ему до экспрессии.