Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 64

Стоит ли говорить, что выбор девушки пал на песню о дикой яблоне, единственное творение юного поэта, которое ей довелось услышать и постичь. Смысл вдохновенных стихов неожиданно открылся для нее. В этот наполненный звуками миг озарения, в незабываемые мгновения истинного бытия Всеслава осознала, что вещий сердцем Давид бен Иегуда сложил свою песню о ней. Все эти годы она, точно молодое деревцо, росла и поднималась, окруженная теплом и заботой, согретая нежными лучами солнца, укрытая пуховой периной яблоневого цвета и пушистых снегов, зачарованная бубном кудесника, навевавшим грезы и сны о любви.

Но вот прозвучала соловьиная трель, и сон улетел прочь, спала пелена, и оказалось, что кругом лишь дремучий дикий лес, в котором юной яблоне угрожает и топор дровосека, и клыки секача, и буйный ветер, грозящий все изломать и загубить. И бежать бы из леса прочь, взвиться бы под небеса к самому солнцу легкокрылой птицей, но дереву без корней не жить. Хорошо еще крепко держит мать сыра земля, и добрый родник, мечтающий донести свои воды до далекого моря, говорит, все будет хорошо, не бойся, и ярое солнце согревает своими лучами.

Близко-близко солнце, но потянись, лучи лишь обожгут текучим золотом и скроются за черной тучей, и родник уйдет вглубь земли, его путь не предугадать. И только где-то в ветвях останется петь соловей, смертельно раненный острой колючкой. И прервать бы эту песнь боли и муки, но едва оборвется звук, все поглотят холод и тьма: солнце погаснет, остановится бег родника, застынут помертвелые заледеневшие ветви. Ибо песня — это жизнь, а жизнь — это любовь, а любовь — величайшая сила, что приводит в движение мир.

— Пожалуйста! Спой еще! — Давид бен Иегуда, приподнявшись на подушках, смотрел на Всеславу, не отводя глаз. Рахим и лекарь с благоговейным ужасом застыли рядом.

Порвавшая на время связь с этим миром Всеслава не сразу сумела его услышать, но каким-то вещим чутьем осознала, что ритм дыхания юноши сделался иным. Оставив гибельные дали, Давид бен Иегуда дышал ровно и глубоко в такт своей песне.

Хотя от пережитого и перечувствованного, Всеслава едва держалась на ногах, отказать в просьбе она не смогла и умолкла, лишь когда юноша погрузился в глубокий, оздоровляющий сон. Припадок миновал, сердцебиение восстановилось, слабость и лихорадка отступили прочь.

Едва не выронив из рук саз — преданный Рахим в последний момент успел подхватить хозяйское сокровище, княжна поправила промокшее от слез покрывало и, шатаясь, побрела к выходу. Там ее уже ждал хан Азамат. Все люди, пришедшие проститься с юным сыном тархана, смотрели на нее. Затуманенный взор девушки встречал взгляды черных глаз, карих, бархатно-вишневых, зеленовато-ореховых, золотисто-медовых. А потом ее обожгла морозным пламенем знакомая ледяная синева. Хотя Ратьша Мстиславич и не мог разглядеть под покрывалом ее лица и фигуры, он, несомненно, узнал ее голос, и, судя по всему, собирался в ближайшие дни заявить о своих притязаниях.

Бегство

Проснувшись на закате, Давид бен Иегуда почувствовал себя настолько хорошо, что сумел не только самостоятельно проглотить немного еды, но и пожелал подняться с постели. Это ему удалось, и лекарь, внимательно выслушав дыхание и пульс и не обнаружив следов лихорадки, выразил надежду, что в ближайшее время юноша и его отец смогут пуститься в дальнейший путь.

Хотя Иегуда бен Моисей желал лично поблагодарить деву, подарившую его сыну жизнь, хан Азамат твердо преградил ему путь: женская половина дома — не то место, куда есть доступ чужакам. Когда же Ратьша, бесстыдно посмевший прийти в дом темника с расспросами, завел разговор о корьдненской княжне, булгарский вельможа плечами пожал: а разве дочь Всеволода не погибла во время пожара, когда град, в котором она находилась, разграбили какие-то беззаконные разбойники.

Не испытывая желания продолжать обсуждение этой темы, Мстиславич прекратил дальнейшие расспросы. Однако Всеслава, наблюдавшая за беседой через узорчатую решетку, отгораживавшую комнату для гостей от женских покоев, ясно видела, что он не поверил ни единому слову булгарина. Более того, упорное желание хана Азамата скрыть от посторонних глаз свою загадочную гостью (о том, что в доме недавно появилась юная и, судя по всему, знатная незнакомка, Ратьша узнал от слуг) укрепило его уверенность в том, что девушка, голос которой он слышал, это именно княжна.

Поздно вечером, когда все уже спали, Всеслава тайком собрала дорожную котомку.

— Мы уходим! — сообщила она явившимся на ее зов скоморохам.

— Помилуй, госпожа, куда и зачем?! — взмолился Братьша. — Руссы уже совсем близко, твой жених будет в Царском Граде самое большее через неделю!

— Мне нельзя здесь оставаться! Мстиславич меня узнал! Я не хочу, чтобы дом хана Азамата постигла участь Тешилова!

— Он не посмеет! — убежденно проговорил силач. — Здесь ему не Мещера! К тому же из кромешников с ним, кажется, остались лишь Очесок и Костолом.

— А хазары? — неожиданно встал на сторону княжны Держко. — Думаешь, они не понимают, что люди царя Алмуша их обвели вокруг пальца? Они точно захотят отомстить!

— Да куда им, им бы из города живыми выбраться! — попытался возразить ему Братьша.

— Ну да! — Держко тряхнул всклокоченными вихрами. — И заодно на память чего-нибудь, а вернее кого-нибудь прихватить!

— К степному шайтану прямиком в пасть лезем, — сокрушался Братьша, известным только кромешному люду путем пробираясь по узким улочкам Царского града. — От добра бежать прочь, лиха одноглазого себе на голову искать!

— Велес-батюшка не оставит, — нащупывая в темноте дорогу, отозвалась княжна. — Нам бы только Мстиславича со следа сбить, а там уж как-нибудь Неждана с товарищами отыщем!

Опасаясь погони, а в том, что на розыски пустится не только Ратьша, но и хан Азамат, Всеслава не сомневалась, путники часть пути проделали по воде. Потом вышли на берег и, отвязав лодку, пошли в сторону полуночи, туда, куда указывали сияющие рога небесной Лосихи и ее Лосенка, туда, где вершил свой ратный подвиг Неждан. От людей первое время решили таиться, человеческого жилья избегали, передвигались преимущественно ночью, ближе к рассвету отыскивая какой-нибудь овраг, балку или иную ложбину, способную укрыть их от солнечного зноя и любопытных глаз. Костер разводили редко, да в нем и не имелось особой надобности. Ярое солнце согревало лучше любого огня, а что до приготовления пищи, то на этот раз собирались в таком сумбуре и спешке, что не успели захватить в дорогу почти никаких припасов и потому довольствовались лишь теми скудными дарами, которые давали поле и лес.

Впрочем, привычные ко всякого рода превратностям судьбы игрецы только подтрунивали друг над другом: у кого из них брюхо жалостливее поет, а что до Всеславы, то долгие ночные переходы и наполненные зноем почти не дающие отдыха дневки настолько выматывали ее, что, вышагивая под звездами по объятой тенью равнине или забираясь поутру в утлое укрытие, она даже не могла помыслить о еде. Ее бросало то в жар, то в озноб, тяжелую горящую голову томил морок-дурман, а рубец на груди, перерезая ее каленым прутом, безостановочно дергал и ныл.

— Да ты никак, госпожа, захворала! — сокрушенно покачал головой Братьша, ощупывая как-то на рассвете ее пылающий лоб. — Гляжу, огнея тебя мает! Как бы хвороба, которую ты отогнала от сына хазарского бея, не перешла на тебя.

Княжна слышала о чем-то подобном: Арво Кейо и подруженька Мурава рассказывали о лекарях, которые ради исцеления больного, случалось, не жалели собственной жизни. Старый кудесник еще прибавлял, что мастерство врачевателя в том и заключается, чтобы подчинить духов болезни своей воле, заставив злокозненные порождения нави вернуться обратно в навь. Впрочем, о своем поступке девушка по-прежнему не жалела: вещее чутье подсказывало ей, что иначе было нельзя.

— Ничего, как-нибудь переможется! — вымученно улыбнулась она, жадно припадая к меху с водой. — Главное — дойти! Ведь нам уж недолго осталось!