Наследники Борджиа - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 23

Сбросив плащ, Гарсиа тут же поспешил к ней, поднял на ноги и заботливо усадил в кресло.

— Успокойтесь, госпожа, успокойтесь, — уговаривал он ее, — я сейчас…

Подойдя к постели Алексей Петровича, он налил из кувшина в керамическую кружку из испанской майолики смородинового настоя, — вот выпейте, я прошу вас, госпожа. Успокойтесь. Я, право, вас не узнаю…

— Я и сама себя не узнаю, Гарсиа, — прошептала она, прислонившись лицом к шершавому бархатному рукаву его костюма, — сама себя не узнаю.

— Но госпожа, вы обязаны сообщить Маршалу об утрате гелиотропа, — осторожно проговорил Гарсиа. — Если этого не сделаете вы, это обязан сделать я…

— Сделай, — глухо откликнулась Вассиана, не отрывая лица от его руки, — я не буду тебе препятствовать. Даже больше скажу — ты будешь прав, поступив таким образом. Сделаешь? — Она подняла голову и посмотрела прямо в глаза капитана.

Гарсиа высвободил свою руку и отошел сторону. Смерив шагами комнату взад-вперед, ответил:

— Нет.

— Почему? — изумилась Вассиана. — Ведь ты не обязан связывать свою судьбу с моей. Даже если мы возьмем ларец, твое умолчание может дорого тебе стоить. Тех самых алмазов, о которых ты мечтаешь…

— С вами, сеньора, — криво усмехнулся Гарсиа, — не то что живой — мертвец вверх тормашками встанет и даже не заметит этого… Что делать? Вы — моя госпожа, и пока вы живы, я обязан подчиняться вам. Что бы вы мне ни приказали, — он низко поклонился, шаркнув блеснувшим зеркально начищенной кожей сапогом по ковру.

— Ты не обязан, Гарсиа, прикрывать мои безумства, — тихо возразила пораженная княгиня.

— Я не обязан, — согласился капитан, — но я так хочу. Вы сами выбрали меня среди многих погибших душ, чтобы я стал вашим помощником, а значит — чтобы мне вернули жизнь и радость солнечного света. А могли бы выбрать кого-нибудь другого. И я никогда бы уже не увидел снова океан, не вдохнул бы морского воздуха, без которого прежде не представлял своего существования, не услышал бы тугого барабанного зова надутых парусов. Конечно, золото и алмазы весьма увлекали меня. Но теперь трудно сказать, что больше: сами сокровища или охота за ними. Скорей, второе. Пожалуй, в те давние годы моей жизни, как я ее называю сейчас, жизни до вас, госпожа, как ни был бы прекрасен алмаз, он вряд ли заинтересовал бы меня, если бы за ним не надо было бы пуститься в какое-нибудь рискованное путешествие. Избрав меня капитаном вашей галеры, вы вернули соль молодости в мою кровь, морскую соль. Вы полагаете, для меня все это не имеет значения? Ошибаетесь. Ведь как для каждого моряка, для меня — вначале было море. Потом все остальное, даже Бог. Вы всегда и во всем можете полагаться на меня. Только еще раз, без всякой надежды, что вы меня услышите, а более того, послушаете меня, говорю вам, ваша светлость — будьте осторожны, вы погубите себя. А коли так выйдет — обо мне уже и речи нет…

— Не выйдет, Гарсиа, — радостно улыбнувшись, уверенно воскликнула княгиня, — не выйдет, мой дорогой и верный капитан. Принц Никита не тщеславен. Забрав ларец, я верну себе гелиотроп, и все встанет на свои места. Вот увидишь!

— Надеюсь, госпожа, — обреченно вздохнул Гарсиа, — хотя любой мелкий лавочник на его месте, не то что принц, не преминул бы воспользоваться камнем в своих целях.

— Так на то он и лавочник. А большинство наших принцев от лавочников мыслию своей недалеко ушли. Вот потому, кроме как Никите, я бы никому гелиотроп не дала. Я верю, что князь вернет мне камень, — заключила княгиня. — Скажи мне, лучше, Гарсиа, — вспомнила она о своем поручении, — удалось ли свену раздобыть болотную траву для нас?

— Как велено, госпожа, — еще раз поклонился испанец, — я все исполнил. Досыта попотчуется Ибрагим-бей в дорожке нашим деликатесом. Да и свен не подкачал — уговорил принца Никиту взять его с собой.

— Вот как? И что же Никита? Ничего не заподозрил?

— Как будто нет.

Из крестовой комнаты княжеского дома донеслись тягучие переливы церковных песнопений. Прислушавшись, Вассиана кивнула испанцу:

— Вот и наше время подступает, друг мой. Сейчас рукой помашем, да и сами тронемся. Ты все подготовил, Гарсиа?

— Да, моя госпожа.

— Хорошо. Тогда ступай пока.

Молитва длилась недолго. Вскоре под окнами раздались многоголосое гиканье и посвистывания татар, приветствующих своего предводителя. Вослед им заголосили надрывным прощальным плачем русские бабы. Когда княгиня Вассиана вышла на крыльцо, пики первых татарских воинов, возглавлявших колонну, уже скрылись за ветвями деревьев на главной аллее сада. Аргамак Юсупова, полный гордой нетерпеливой отваги, перебирал копытами перед самым домом, не без удовольствия демонстрируя свою стать в ожидании хозяина.

Но вот Ибрагим-бей раскланялся на прощание с вышедшей впервые после ареста мужа из своих покоев новой владычицей усадьбы вдовой княгиней Ириной Андреевной Шелешпанской, вскочил на аргамака, воинственно присвистнул и описав круг почета около крыльца, быстрым, резвым шагом пустил своего горца по аллее. Пышные черные хвосты лисиц на его шапке, серебрясь на солнце, замелькали за яркими узорными листьями яблонь.

Князь Никита, распрощавшись с Сомычем, взял под уздцы Перуна и подошел к Вассиане. Сняв шлем, низко поклонился. «Счастливой дороги, государь! Сохрани тебя, Господь!» — промолвила княгиня, но голос ее прозвучал как-то непривычно сковано и показался чужим даже ей самой. «Я вернусь с победой, государыня! — пообещал ей Никита. — Храни наш дом, об Алексее Петровиче заботься!»

Дабы не выдать своих чувств, Вассиана старалась не смотреть на молодого князя. Он тоже явно смущался, потому поторопился сесть в седло и, не оглядываясь более, поворотил коня в аллею. Перун ретиво пустился за аргамаком.

За Никитой Романовичем потянулись Фрол, посланник отца Геласия монах Арсений и все ратники, которых собрал Белозерский государь для защиты своих владений. Замыкали колонну два особо колоритных воина, отличавшиеся от остальных своей абсолютно не военной амуницией. Казалось, они собрались не на войну, а на прогулку.

Безусловно, фигурами этими являлись тайные посланцы княгини Вассианы Витя Растопченко и Леха Рыбкин. Сомыч, которого изрядно задело, что свенов берут в поход, его же самого оставляют в Москве, весьма придирчиво отнесся к их способностям, и никаких защитных доспехов, а тем более оружия им пока не доверил. Не дай Бог, рассудил он, еще отобьются где-нибудь в дороге или потеряют что. А хозяйство княжеское жалко. Сами-то они себя экипировать не обучены, все им дай да подай да объясни. Вот в монастыре пусть им все и выдает отец Геласий на свой страх и риск. «У него там, известное дело, арсенал большой, там и получите, что надобно, — проворчал старый финн, — жалко, добро-то попортите, Аники-воины».

Витя понимал, что Сома просто вредничает. Но наказ Гарсиа помнил хорошо, от того вступать в пререкания и князю Никите жаловаться не стал. «Ладно уж, главное — до монастыря добраться. Так оно и в самом деле полегче будет. Хорошо, что еще провиантом не обидел, старая заноза», — думал Витя про себя.

Рыбкин же, который, вообще не имел представления, зачем едут и что там ждет, воспринял поход как очередное костюмированное развлечение и пребывал в весьма радостном расположении духа. Тайком от Вити он все же уломал Сомыча и выпросил себе блестящую ерихонку с брамницей, и теперь гордо восседал на своем пегом полусонном тяжеловесе с толстыми мохнатыми ногами, лениво тащившимся за каурой Витиной лошаденкой. Правда, ерихонка по голове Рыбкина была явно маловата, с головы все время падала, и бывшему сержанту приходилось постоянно поддерживать ее рукой, так как закрепить ее на себе он не умел, а спросить стеснялся. «Мозгов много накопил, даже в шлем не помещаются, — язвил Витя, — вот пройдоха, где не надо», — но не без зависти поглядывал на товарища, а не на шутку развоображавшийся Рыбкин воротил от него нос, делая вид, что внимательно разглядывает что-то вдали. «Александр Невский на Чудском озере, — издевательски посмеялся Витя себе под нос. — Псов-рыцарей, поди, высматривает. Не катит ли „свинья“».