Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич - Страница 33

Бросающих оружие и сдающихся или уже сдавшихся в плен он кромсал без нужды, так что даже жестокие хорезмийцы содрогались перед неуемной жестокостью грузина. Но Орхану все это нравилось, и он поверил в искренность служения Шалвы новому покровителю.

Конечно, Орхан рассказал потом султану о поведении Шалвы Ахалцихели. Рассказ эмира совпадал с донесением шпионов. Султан вполне убедился в верности грузинского вельможи.

Повесть о глухонемом и его красивой жене

У атабека Узбега был один-единственный сын, и он был несчастен, потому что родился глухонемым. Звали его Камуш.

До пяти лет атабек надеялся на какое-нибудь чудо. Ждал, что ребенок услышит или заговорит. Но время шло, и надежды развеялись. Наследник остался обреченным на вечную немоту и глухоту. Мир звуков, песен, музыки, щебетанье птиц, мир человеческих слов, а значит, и мыслей был для него недоступен, его не существовало.

В свою очередь, мир чувств и понятий мальчика был непроницаем для окружающих, для отца в том числе. Только один человек понимал Камуша – его воспитатель. Бог вразумил его, и вот жестами, движениями лица, выражением глаз он мог разговаривать с наследником на этом нечеловеческом и для всех остальных загадочном языке.

Узбег жалел своего убогого сына, хотя, будучи постоянно пьян и рассеян иными развлечениями и наслаждениями, не испытывал чувства отцовства по отношению к своему сыну так же, как не испытывал чувства ответственности и каких-либо обязанностей по отношению к стране, к народу, к многочисленным женам.

Глядя на Камуша, Узбег чувствовал все свое бессилие и еще больше убеждался в тщете человеческих потуг при достижении могущества и власти. Какое же это могущество и какая же эта власть, если нельзя сделать счастливым единственного сына и к тому же наследника?

Почему-то Узбег чувствовал себя виноватым в убожестве сына. Он не мог смотреть сыну в глаза, особенно в минуты, когда глаза эти были полны невыразимой печали и тоски. Сердце Узбега готово было разорваться либо остановиться от сострадания, переполняющего его.

Когда не помогли ни молитвы, ни паломничество по святым местам, ни огромные пожертвования в мечети, Узбег возроптал и отвернулся от веры. От горечи и сердечной боли Узбег начал пить еще больше. Он боялся мгновений трезвости, ибо в это время он должен был снова смотреть на несчастного сына и думать о нем.

Стараясь хоть как-нибудь загладить перед сыном мнимую, впрочем, вину и чем-нибудь украсить жизнь ребенка, лишенную радостей нормального общения с людьми, атабек окружил его сказочной роскошью и красотой. Он построил для наследника большой дворец. Двор Камуша своей многочисленностью, богатством и блеском затмевал двор самого атабека. Но все видели, что ни роскошь дворца, ни блеск двора не делают мальчика счастливее.

Сначала глухого и немого наследника пытались обучить грамоте. Но все усилия были напрасны. Узбег решил в конце концов, что и так слишком много мучений выпало на долю бедного мальчика, и приказал больше не мучить его никакими уроками.

Таким образом, Камуш остался неграмотным, необразованным, недоразвитым. Но зато более успешно шло другое воспитание – воспитание тела, движений, физической силы. Юноша вырос стройным, сильным и ловким. И хотя у этого атлета, у этого богатыря остались слабенькие детские мозги, отец решил, что это не помешает ему в общении с женщиной, как не мешает обращению с конем или луком. Решив так, Узбег занялся поисками невесты.

Поиски были нетрудны, потому что кто бы отказался породниться с властителем Адарбадагана, с атабеком Узбегом. В жены Камушу досталась красивейшая девушка Востока, юная внучка властителя Мараги.

Свадьбу отпраздновали втрое пышнее, чем если бы женился сам Узбег. На свадьбе отец преподнес сыну драгоценный подарок – золотой пояс легендарного царя Ирана Кей-Кавуса. Этот пояс после смерти Кей-Кавуса переходил по наследству от сыновей к внукам и наконец достался ильдегизидским Пахлаванам. Отныне он становился собственностью Камуша.

Пояс, сам по себе золотой, украшали драгоценные камни, между которыми был вставлен огромный, величиной с ладонь, лал. Это был редчайший лал. Говорили, что такого прекрасного лала нет больше не только на Востоке, но и на всей земле. На лале были начертаны начальные буквы имен всех предыдущих владетелей пояса, начиная с самого Кей-Кавуса.

Отрезанный от общения с миром, Камуш получил в безраздельное владенье две вещи, равных которым, как говорили, нет на Востоке: красивейший пояс и красивейшую женщину.

С первого дня Камуш завладел женой именно как необыкновенной вещью. Он ее ни на минуту не отпускал от себя, никого не подпускал к ней и старался как можно меньше показывать ее людям.

Ему всегда было тягостно присутствие людей, с которыми он не мог говорить. Своим умишком он все же понимал, что они жалеют его, и ему становилось стыдно за свое убожество. С женой он не чувствовал никакого стыда. Как самого заветного и дорогого в жизни, он ждал захода солнца и наступления темноты. Ночью его никто не видел, и он не должен был ни на кого смотреть. Ночью можно было ничего не говорить и не слушать. Ночью говорили руки и губы, его необыкновенная сила, его молодое тело. Ночь делала его равным со всеми остальными мужчинами или даже лучше их. До рассвета он был равен со всеми мужчинами на земле. А потом светало, нужно было вставать, одеваться, выходить к людям, вспоминать про свое убожество и ненавидеть себя.

Жена Камуша была юна и неопытна. Сначала она не очень переживала недостатки мужа. Его мощные тяжелые руки, его ласковая сила, все радости, которые он приносил ей ночью и которые были для нее новы, заставляли на время забывать дневные заботы и огорчения.

Но потом, когда прошла новизна и любовные объятия, как бы ни были они крепки, сделались привычными, когда она привыкла также к сказочному богатству и необыкновенной роскоши, окружавшей ее во дворце Камуша, она понемногу поняла всю бедственность своего положения и почувствовала себя самой несчастной женщиной на земле.

У ее огромного мужа оказался маленький, детский ум. Каждый его шаг, каждый жест – все его поведение было ребяческим и не соответствовало ни его росту, ни его силе, ни его хмурому, сердитому виду.

Слуги и вообще придворные крепились, чтобы не рассмеяться при каждой глупой выходке наследника. Они скрывали свои усмешки не только от Камуша, но и, конечно, от его молодой жены.

Да, только лишь первое время ночи казались избавлением от дневных мук. Конечно, на супружеском ложе Камуш не казался ребенком и не видно было его измученного недугом лица. Но ведь ночью и она могла бы быть менее красивой. Зачем ночью, в темноте, ее ослепительная красота? Разве она дана ей для того, чтобы ее никто не видел, никто ею не наслаждался? Ей надоело жить ночной жизнью, подобно нетопырю или филину. Ей хотелось теперь появляться при солнце, показываться людям, чтобы радовать их взгляды и сердца и тем самым радовать свое сердце.

Ее юность стремилась к солнечному теплу и к людям, а муж тянул в одиночество и темноту. И чем сильнее была жажда свободы, тем надежнее закрывал ее Камуш, тем ревнивее оберегал.

Потом скончался Узбег, и Камуш осиротел. Почти весь Адарбадаган был к этому времени завоеван Джелал-эд-Дином. Визирь султана с войском подступил и к владениям Камуша. Он все разузнал, расспросил, выведал и о самом Камуше, и о его правах наследника, и о сказочном богатстве его дворца, и о его жене, небывалой, неописуемой красавице.

У визиря разгорелись глаза. Он захотел тайно от Джелал-эд-Дина захватить и красавицу жену, и все богатство Камуша. Он долго думал, как бы это обделать половчее, когда вдруг явился тайный посол от красавицы, которую визирю так хорошо описали.

Царевна желала добровольно сдаться хорезмийцам, если визирь возьмет ее себе в жены. Все клятвы, какие только мог выговорить язык визиря, были переданы ей с тем же тайным гонцом. Ночью она бежала из дворца в лагерь визиря Шереф-эль-Молка.