Камни Юсуфа - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 51

На стене снова замелькали огоньки родного Витиного города, и лицо Лики промелькнуло за окошком маршрутки…

— Согласен, — решился Витя, — только, ваше сиятельство, дозвольте спросить, как у нас в Питере-то очутились?

— Когда сам домой отправишься, узнаешь, как это получается, — ответила ему княгиня, беря пифона на руки. — Меня привлек один музыкант, он сочинял удивительную музыку. Казалось, сама Вселенная дышала в его произведениях. Но и он разменял свой талант на зеленые бумажки, за которые в вашем царстве можно купить все, и вселенная покинула его. Я тоже…

— А что же, — вдруг спросила она Растопченко с лукавой улыбкой, — аметисты с собой домой не возьмешь?

— Да не… — отказался Витя. — Куда я с ними? Меня там в Питере сразу заметут, скажут, из госхрана увел. У нас там с этим делом строго. Если не милиция, то мафия пристукнет, будут допытываться, где взял и где еще взять можно. А вот насчет деньжат, ну, только наших, чтоб в ходу были, я бы подумал, — предложил он.

Вассиана засмеялась.

— Вот и говорю я, что мелко плаваешь ты, Виктор, даже с аметистом не знаешь, что делать. Ладно, насчет деньжат я подумаю, как тебя ими обеспечить. Только знаешь, зеленых у нас здесь нет, в Америке испанцы правят, так что придется мне гонцов далеко-далеко посылать, а сделаю я это, только если ты мне ретиво служить будешь и не оплошаешь нигде. Договорились?

— За доллары-то? — повеселев, переспросил Витя. — Еще как договорились!

— Для дьявола ты пока мелковат, — произнесла Вассиана, задумчиво глядя на него, — но можешь подрасти, ой, как можешь… Ну, ладно, иди, — отпустила она его, — и подумай, как с Лукиничной говорить станешь. Надеюсь, ты понимаешь, что обо всем, что ты видел сегодня и о чем мы говорили с тобой, ты не должен никому рассказывать, даже своему помощнику. Иначе… — она сделала недвусмысленную паузу.

— Да понял, понял, не впервой, — заторопился Витя. — Пойду я.

Дверь за его спиной открылась. Свет в комнате погас, воцарилась темнота. Волнующие воображение запахи исчезли, потянуло плесенью и тухлятиной со скотного двора. Витя и сам не почувствовал, как оказался на лестнице.

«Кино закончилось», — подумал про себя Растопченко, спускаясь к выходу и стараясь не наступить на спящую внизу Грушу. Но не успел он перешагнуть последнюю ступеньку, как со двора послышался топот копыт.

Всадник подъехал к крыльцу и спрыгнул с седла, через мгновение распахнулась входная дверь, в передней послышались шаги. Витя быстро спрятался под лестницу. Уже начинало светать, в сероватых рассветных сумерках Витя увидел князя Ухтомского, который вошел в дом и быстро поднялся по лестнице в спальню к Вассиане — лестница страдальчески заскрипела под его ногами.

«Интересно, что сейчас он там увидит?» — приготовился к неожиданностям Витя. Но он опять-таки недооценил княгиню. Не успел Никита подойти к двери, как ему сразу же открыли. Его ждали. Витю одолевало любопытство, и в то же время предательски шевелилась в пятках боязнь: подняться — не подняться, послушать — не послушать. Но сразу он не решился, а вскоре его метания и вовсе улеглись — он увидел перед собой де Армеса, который неслышно возник будто из воздуха и стоял невдалеке у печки, внимательно глядя на Витю. Растопченко понял намек правильно — пора уходить. И быстро проскользнув мимо, вернулся в домик для слуг.

Никита выглядел усталым. Крестьянская рубаха с вышивкой по вороту и по плечам — от сглазу, как говорили, — широкая и длинная, почти до колен, перехваченная плетеным пояском, и порты из простого домотканого сукна в синюю полоску не могли скрыть его рюриковскую стать. В руках он держал крестьянский кафтан из льняной нити. Войдя в спальню княгини, он бросил его на табурет. Вассиана встретила его слегка разморенная сном, будто только задремала, волосы ее были распущены и аккуратно расчесаны, атласный летник червчатого цвета, который она накинула поверх шелковой рубашки, был расстегнут на груди. Пифон сладко спал в своей корзинке — от декораций, сопровождавших разговор княгини с Виктором, не осталось и следа.

— Я долго ждала тебя и вот только прилегла, — она соскочила босыми ногами на войлочный пол. — Удалось ли тебе отыскать нужного человека?

— Да, государыня, — Никита поклонился.

— Кто он? Где ты нашел его?

— Бывший дворянский сын, спустивший по кабакам поместье и пропившийся почти донага. За малые деньги готов на все. Не здешний. Из новгородских. Бежал от сраму. В ропате столковался я с ним.

— Так-так. Узнал там тебя кто-нибудь? — озабоченно спросила Вассиана.

— Надеюсь, что нет, — вздохнул князь.

— Знаю, не по себе тебе от просьб моих, — Вассиана ласково прикоснулась тонкими пальцами к его плечу. Он поймал ее руку и задержал в своей. — Но думаю, что завтра убедишься ты, что другого способа избавиться от притязаний Андомы на земли белозерские у нас нет. Тебя я больше ни о чем не попрошу, кроме как свести с тем человеком нашего свена. А он уж сделает все как надо. Что-то подсказывает мне, что я не прогадала, выбрав его. В честном бою, сам знаешь, нужны люди прямодушные, смелые и сильные духом. А чтоб исподтишка ударить — тут дело сребролюбивых, подленьких и завистливых. А он, похоже, как раз из последних. Не смотри на меня так, Никита, — она с укором сжала его руку, — уверена, скоро ты поймешь, что не сплоховали мы, подыскав заранее нужного человечка. А теперь иди к себе, утро на дворе, хватятся — а тебя нет. А то и того лучше — одет как простолюдин, да еще донесут, что за ворота ездил ночью. Вот уж тетка Емельяна тебя не похвалит.

— У меня там Сомыч на страже…

— Сомыч твой дрыхнет, поди, — улыбнулась Вассиана, — так что поторопись.

Никита еще несколько мгновений молча смотрел на нее. В его зеленых, как малахит, глазах отразились все чувства, которые теснились в душе в этот момент: любовь к гречанке, восхищение ею, мучительные сомнения, опасения и отчаяние от грозящего разочарования. Затем он взял лежащий рядом на табурете кафтан, и не говоря ни слова, вышел из ее комнаты.

Еще задолго до того, как два гордых оранжево-белых петуха на птичнике князей Шелешпанских возвестили зарю, Лукинична начала готовиться к тому, чтобы незаметно подсунуть князю Алексею Петровичу в сапог припасенный накануне сверток. Однако князь ее заметил и прогнал.

Расстроенная Лукинична вернулась в домик для слуг, вот тут-то и подсел к ней Витя со своей просьбой. Старуха сперва от него отмахнулась. Потом, подумав, отослала его к Козлихе, ночевавшей на конюшне в сене для лошадей. Она, мол, местная, лучше знает. Но Машка-Козлиха задаром сведения давать отказалась, и Вите пришлось пожертвовать своим единственным сокровищем — значком с изображением Феликса Эдмундовича, в котором кривая замоскворецкая колдунья тут же признала государя Иоанна Васильевича. Значок Машке понравился, она прицепила его на веревочку, которую носила на шее, рядом с пучками каких-то пожелтевших и давно уже пересохших трав.

— Есть у меня, есть, что ты просишь, — зашамкала она Вите на ухо вонючим, насквозь прогнившим ртом, потирая заскорузлыми потрескавшимися пальцами серовато-могильного оттенка с острыми, похожими на когти, грязными ногтями незабвенный образ руководителя советских чекистов на своем незамысловатом монисто. Витю аж передернуло, но что делать, служба есть служба. Приказ — и хоть лопни. — Вот хоть сегодня пойдем, покажу тебе. Только идти далеко надобно, мил человек. На Даниловское подворье, к урочищу, что Поганый пруд зовется. Там страдалица эта часто обитает. Я тебе расскажу, мил человек…

С едва скрываемым отвращением, чувствуя приступ дурноты, Витя отстранился от наседавшей на него Машки; ему казалось, что отвратительная старуха сейчас залезет ему в ухо своим поганым языком.

— Попортили ее, мил человек. А сама-то она — дочь священника. А как замуж вышла-то, в первую же ночь на нее бесы напали. А все муж виноват: ушел, а дверь не затворил, знамением крестным не осенил. Вот бесы и привязались. Уж и таскали они ее по болотам, терзали и мучили, спасу не было. И рождала она чудовищ, змей, которые сосали из нее кровь… — Витю начал пронимать от ее рассказа нешуточный озноб. — Вот только у иконы Пресвятой Богородицы и легчает ей. Помолится, поплачет. Только отойдет — и опять все заново. А еще могу я с женкой Улькой потолковать, да с Наськой Черниговкой, они побольше моего знают…