Миг бесконечности 2. Бесконечность любви, бесконечность печали... Книга 2 - Батракова Наталья Николаевна - Страница 54

— Пусть бы ехала: здесь только плакать будет, — согласился Заяц. — Мы поможем с хозяйством.

— Какое там хозяйство: Кельвина-то нет. С остальным Михаил с Галиной Петровной справятся… Устал, — Вадим посмотрел на небо. — Давно так черно не было…

— К утру дождь обещали, — по-своему понял его слова друг и тоже поднял голову: ясное звездное небо, безветрено, довольно тепло. — Будет тебе и белая полоса, — дошло до него. — Нюхом чую… А ты чего здесь? Не рано тебе за руль? — пожурил он Поляченко. — Или Зина привезла?

— Зиновьев привез. Он здесь останется. Обратно другая машина в город подкинет… А вот и она, — заметил он авто с включенным поворотником. Видя, что Ладышев достал из кармана пульт, остановил: — Не открывай, пусть постоит на улице.

— А Зиновьев где?

— Побежал к охотникам на догхантеров. Днем встретил бывшего одноклассника, у него дача неподалеку. Тот тоже собаку потерял.

— Какой-нибудь озлобленный на весь мир пенсионер вляпался в какашки на любимой тропинке, вот крыша и поехала. Хорошо, что мы пока пса не завели.

— Не факт, — не согласился Поляченко. — Среди молодежи полно отморозков.

— Андрей Леонидович! — в проеме открытой калитки показался приехавший Елисеев. — Привез распечатку!

— Неси сюда!

— Вот, — молодой человек подошел к крыльцу, протянул файлик. — Этот человек в три ночи останавливался у калитки. Увеличили, как смогли.

— Покажи, — попросил Ладышев: размытая фигура в кепке с длинным козырьком и наброшенном поверх капюшоне. Лица не видно. Лишь на одном кадре можно было рассмотреть полупрофиль молодого человека, да и то нечеткий.

— Что и требовалось доказать: явно не пенсионер… Камеры надо менять, — критически оценил качество снимков Поляченко. — Кто-то кричит? — прислушался он к громким голосам в начале улицы. — Неужто поймали?

Мужчины дружно двинулись к калитке.

— Елисеев, ты остаешься здесь. Следи за входом, — на ходу передал рацию водителю Андрей Леонидович. — Второй в доме на связи.

Сквозь просветы в кованой решетке мелькнула фигура бегущего человека, но, когда, опередив ковылявшего Поляченко, Ладышев с Зайцем выскочили на улицу, тот уже был далеко впереди. До Т-образного перекрестка, за которым находилась низина с зарослями молодого осинника, оставалось несколько десятков метров. Поймать его там было бы уже нереально. В густых кустах и в дневное время мало кто ходил, а ночью, зацепившись за корневища, вообще можно было ноги переломать.

— Уйдет, — резюмировал Заяц, проследив за промчавшейся мимо группой преследователей.

В этот момент в районе перекрестка показалась прогуливавшаяся парочка. Беглец взял вправо, пытаясь их обогнуть, как вдруг мужчина молниеносно оказался рядом с ним, подсек ногу, и тут же пригвоздил падающее тело к земле.

Спустя несколько секунд к ним подбежали преследователи, сгрудились, перекрыла обзор. Среди столпившихся был и Зиновьев.

— А наш пострел везде поспел, — хмыкнул Поляченко. — К нам бежит….

— Андрей Леонидович! Это был он! — Саша согнулся, пытаясь отдышаться. — Он!!! Я его узнал!

— Кто — он?

— Максим… Обухов!.. — Зиновьев поднял голову. — Но он сразу исчез…

— Не ошибся? — нахмурился Андрей Леонидович.

— Вы вообще о ком? — Заяц непонимающе посмотрел на всех по очереди. — Какой Обухов?

— Это точно он! Я с ним в канаве дрался!

Послышалась сирена, к перекрестку в конце улицы подъехала машина с мигалками.

— А вот и участковый… Ладно, сами тут выясняйте, кто был, а кого не было, — поняв, что никто не собирается ему ничего объяснять, произнес Заяц. — Пойду послушаю.

— …Да это Обухов шел с девушкой навстречу! В лес сиганули… Но там такая темень, что я решил лучше обратно к вам.

— Правильно. Пошли, — Андрей Леонидович повернулся к дому. — Что у тебя? — спросил он у охранявшего вход Елисеева.

— Может, мне показалось… — неуверенно начал тот.

— В армии служил? — нахмурился начальник.

— Так точно!

— Теперь слышу, что служил. Докладывай.

— Заметил тени у забора. Вот там, — показал он рукой в направлении бани. — С правой стороны. Попросил проверить по камерам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Поляченко взял у него рацию:

— Второй, что там?

В этот момент со стороны бани послышался шум, вспыхнули сработавшие на датчик движения фонари.

— Вадим Сергеевич, немедленно в дом! Запирайте дверь и никого не впускайте! — толкнул шефа на крыльцо Андрей Леонидович. — Зиновьев, рация включена? Внутри бани Михаил. Я же просил его сидеть тихо и не высовываться! Саня, Дима, бегом к нему! Второй, готовность один! — Подождав, пока закроется дверь, он, как мог быстро, поковылял за остальными.

У входа в банный комплекс корчился пожилой мужчина, над которым склонился Елисеев.

— Ходили тут вокруг… решил, что ваши… открыл дверь… — прохрипел Михаил.

— Я же просил! Рацию тебе для чего дал?

— Может, показалось, но у одного пистолет был… — неуверенно продолжил тот, пытаясь откашляться.

— Зиновьев! Немедленно назад! — тут же скомандовал в рацию Поляченко. — Узнать сможешь?

— Нет… Темно было… А потом вырубили, упал…

— Двое. Ушли за забор, — отрапортовала рация голосом Зиновьева.

— Веди его в дом, — Андрей Леонидович передал Михаила помощнику. — Зиновьев!

— Здесь я. Зря вы меня остановили, почти догнал одного! Он там за что-то зацепился, я бы его точно взял!

Саша с досадой пнул ладонью стену.

— Не ломай, лучше дверь захлопни… Уходим. С рассветом все обследуем, — не вдаваясь в подробности, хмуро произнес Поляченко.

Радости было мало: подтвердилось худшее из его предположений.

«Эти пойдут до конца. Надо уговорить Нину Георгиевну ехать в Москву…»

Когда Катя подъехала к дому, свет горел только в кухонном окне.

«Арина Ивановна с Мартой точно спят, а вот отец с очередной порцией нотаций ждет не дождется», — поняла она.

Заперев хитроумный запор в калитке, она поднялась на крыльцо и почувствовала, что сил идти в дом нет. Осознание открывшейся правды обрушилось на нее, как цунами, камня на камне не оставив от выстроенной в голове за четыре прошедших года картины мира. Разрушенной картины было не жалко: сплошные ошибки. Но что будет, когда схлынет разрушительная волна? Хорошо, если унесет с собой обломки… И можно ли построить что-то новое на опустевшем месте?

Навести хоть какой-то порядок в мыслях за время пути у нее не получилось, а тут еще придется морали выслушивать…

«Не пойду, — спрятала она в сумку ключи, спустилась с крыльца и присела на скамейку под окнами: если Марта проснется и позовет маму, должна услышать. Надо решить, как жить дальше… Ясно одно: Вадим должен знать, что Марта — его дочь. Как никто другой, он имеет на это право. Благодаря ему она появилась на свет, благодаря ему живет. Даже если бы не оплатил операции — он и Марта имеют право знать. Все остальное — мои домыслы, мой материнский эгоизм, моя гордыня. Дальше пусть сам решает, как с этим быть… Второе: порвать все отношения с Генрихом. Я никогда не прощу ему обман. И почему я ему поверила, почему верила все эти годы? Потому что считала другом? Мне и в голову не приходило, что он способен меня обмануть! Не насторожило и то, что всячески препятствовал моему общению с фондом. А ведь это абсолютно нормально — поблагодарить людей за помощь, поддерживать с ними отношения! Убеждал, что он с ними постоянно на связи, а мое вмешательство и мой несовершенный немецкий могут повредить. Чушь какая-то!.. Мол, моя задача — растить дочь, следить за ее здоровьем и ни о чем не волноваться. Вот только зачем он переписывался с фондом от моего имени? Все письма, которые пересылались Вадиму, приходили с моего адреса. А я и понятия о них не имела… Выходит, взломал почтовый ящик или установил троянскую программу и отслеживал всю мою переписку: в соцсетях, в мессенджерах! Надо отдать Вене ноутбук, пусть попросит Дениса проверить… Что ни говори, а Генрих «позаботился» о нас на славу, и другого выхода, кроме как выйти за него замуж, мне не оставил. «Столько для вас сделал: нашел фонд, бросил работу, люблю беззаветно…», — припомнив аргументы Вессенберга, Катя горько усмехнулась. — И ведь верно все рассчитал, меня подтачивало чувство вины перед ним: стольким пожертвовал, а я неблагодарная, черствая и бездушная эгоистка…»