Золоченая цепь - Дункан Дэйв - Страница 77

Дюрандаль вытянулся на первом попавшемся тюфяке, чтобы ждать дальнейшего развития событий, но как бы он ни пытался строить планы на свое на редкость малообещающее будущее, мысли его против воли возвращались к Куоррелу. Этот юный Клинок метеором промелькнул в его жизни, исчезнув прежде, чем он успел как следует узнать его. Неужели и он был таким когда-то: порывистым, сияющим как бриллиант, не думающим о цене, не взвешивающим альтернатив? Он уже не помнил.

Столько надежд – и все впустую.

Тяжела оказалась доля его Клинков. Волкоклык продержался два года, Куоррел – всего пять дней.

Часть VII

Куоррел

1

Куоррел парировал удар Клинка справа, частично увернулся и частично отбил удар слева. Он почувствовал резкую боль в левом плече, но не успел даже осознать это, как перед ним выросли ворота, и он послал Рубаку в прыжок. ЧТО ЗА КОНЬ!

– Взять живыми! – снова выкрикнул голос за спиной.

Рубака приземлился мягко, как кошка. Только тут, испуганный шумом, почуявший запах крови, он прижал уши и во весь опор понесся по дороге так, словно все духи Огня гнались за ним.

Куоррелу необходимо было убрать Резон в ножны, пока он не выронил его. Ему необходимо было унять кровотечение, иначе он не смог бы вернуться и вступить в бой. Ему необходимо было развернуть коня, иначе бой закончился бы прежде, чем он вернется. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Муха оступилась, а Парагон падает, выброшенный из седла. Стихии, что за катастрофа! Даже Парагон не сможет вскочить после такого падения и одолеть девятерых Клинков. Ну поворачивай же, проклятая скотина! Но Рубака продолжал нестись по дороге, не повинуясь ни поводьям, ни шпорам.

Первым делом унять кровотечение. Правая рука была нужна ему, чтобы править конем. Левая вообще отказывалась слушаться. Духи, как болит плечо! На время он предоставил Рубаке скакать, как хочется, и попытался прижать плащ к ране, чтобы остановить кровь, однако первый же рывок коня едва не сбросил его. Плащ зацепился за что-то, застежка порвалась, и дальше он скакал уже без него. Ну и черт с ним. К черту все мысли о кровотечении – все равно он умрет. Ему надо всего только вернуться в бой и погибнуть там. Ни один Клинок не бежал еще с поля боя. Ни один Клинок не спасался бегством за без малого четыре сотни лет.

Перед ним на дороге вдруг вырос фургон; двое запряженных в него битюгов казались такими же удивленными, как возница. Рубака наконец остановился и даже попятился, взбрыкнул несколько раз, развернулся и поскакал обратно. Каким-то образом Куоррел удержался в седле, хотя по всем правилам ему полагалось упасть уже давно, и каждый толчок отдавался в плече жгучей болью. Теперь они возвращались к месту боя. Вот только бой скорее всего закончился, еще не начавшись. Парагон, наверное, оглушен падением, если вообще не сломал себе шею. Дракон кричал, чтобы их взяли живыми, но Клинок не может допустить, чтобы его подопечного взяли в плен, пока сам он жив.

Он чудовищно опозорился. Всего пять дней назад он прошел Узы, связавшись с самим Парагоном – вторым Дюрандалем, графом Роландом, Лорд-Канцлером, величайшим фехтовальщиком столетия, а возможно, и вообще величайшим, самым выдающимся сыном Айронхолла со времен первого Дюрандаля. С тех самых пор, когда он был еще Щенком, он даже не мечтал о такой чести – стать личным Клинком Парагона! Он до сих пор отчетливо помнил позеленевшие от зависти лица – от Хируорда и до младших Сопрано. И всего через пять дней он допустил, чтобы его подопечного то ли убили, то ли взяли в плен. Скорее в бой! Он должен умереть. Он все равно не сможет жить с таким позором – ни часу, ни лишней минуты.

Его плащ все еще валялся на дороге, и грязь вокруг него окрасилась красным. Потом на дороге показалось пять всадников, ехавших ему навстречу. Он попытался выхватить меч, и Рубака воспользовался этим, чтобы вообще свернуть с дороги. Возмущенные голоса стихли позади, а черный жеребец все несся по лугу, перепрыгивая через лужи и валуны. Впрочем, погоня за ним продолжалась.

Куоррел пригнулся к потной шее коня, чтобы его не сбило на землю ветвями. Он закусил губу, чтобы не кричать от боли.

– Кругом! Поворачивай! – крикнул он вместо этого. – Вот уже второй раз ты позоришь меня, тварь проклятая! Мне надо в бой. Мне надо умереть с Резоном в руке.

В первый раз с момента прыжка через ворота Рубака навострил уши: впереди показалась речка. Обрывистые берега, пенящаяся вокруг острых камней вода…

– Не смей! – взвизгнул Куоррел, но опомнившись, подобрал поводья, привстал на стременах и сделал все, что мог, чтобы помочь Рубаке. Черный жеребец снова взмыл в воздух.

Они перемахнули реку дюйм-в-дюйм, без запаса, но Куоррелу показалось, будто они приземлились на его плечо, и мир вокруг потемнел.

Возможно, он совершил этот безрассудный прыжок, одурев от потери крови. Он еще раз попытался повернуть коня назад, но Рубака не слушал его. Гвардейцы воздержались от прыжка и даже от того, чтобы переправиться вброд, а это означало, что сэр Куоррел, член Верного и Древнего Ордена, и прочая, и прочая, бежал тогда, когда ему никак нельзя было бежать. Должно быть, он стал первым за четыреста лет Клинком, удравшим с поля боя и бросившим своего подопечного погибать. Смерть от потери крови где-нибудь в лесу все равно была позором, если он не мог испустить дух рядом со своим подопечным. Хотя, и то было бы лучше…

Проклятый жеребец нашел звериную тропу и поскакал по ней.

Если бы он только знал наверняка, что Дюрандаль мертв!

Тогда он смог бы спешиться, расседлать Рубаку и блаженно истечь кровью. Однако Дракон кричал, чтобы их взяли живыми. Человеческое жертвоприношение – им нужен был Парагон, чтобы накормить им Короля. Первый Клинок, бежавший с поля боя, первый Клинок, допустивший, чтобы его подопечного съели. Если они захватили его живым, они могут и не убить его до самого момента заклинания – завтрашнего рассвета. Попробовать спасти его?

Он пытался умереть. Если бы не рана, он мог бы управлять этой бессловесной тварью; тогда он умер бы так, как положено. Он не виноват, что остался в живых! Но раз уж так вышло, не разумнее ли попытаться спасти своего подопечного – если, конечно, тот еще жив?

С кем?

Успокоившись немного, Рубака, похоже, начал уставать. Он перешел на рысь, отдававшуюся в плече Куоррела пучком раскаленных ножей. Тот послал ублюдка обратно в легкий галоп.

Кто? Кто поможет опозоренному, раненому, беглому, трусливому Клинку пойти против Короля и его Гвардии?

Люди Королевы, само собой.

Дурь! Чушь! Абсурд! До них полкоролевства. Бред сумасшедшего.

Ему ни за что не добраться до них. Его конь уже утомлен. Он продолжал истекать кровью, и его наверняка задержат по дороге. Он умрет и упадет с коня задолго до того, как одолеет хотя бы половину расстояния. А если и доберется до цели, сможет ли он убедить их и привести с собой до завтрашнего рассвета? Они ему не поверят. А если и поверят, магистры и рыцари не позволят им ничего предпринять. Да и что они смогут поделать с Королевской Гвардией?

Черта с два они не справятся! Дюжина лучших мечников в мире?

Время разить и время отбивать удар, говорил Парагон.

Он потрепал коня по взмыленной шее.

– Домой, Рубака, – прошептал он. – Вези меня домой.

2

Дюрандалю казалось, будто он уже достиг своего рода бессмертия: так бесконечно долго тянулось это утро. Его охранники ни разговаривали сами в его присутствии, ни позволяли разговаривать ему. Лишним свидетельством их душевного разлада было то, что они даже не играли в кости, обычное средство Клинков убивать время. Он слышал, как меняли часовых, как гвардейцев с первого этажа отпускали в деревню перекусить. Он слышал, как привезли обед для Короля: королевская прислуга не могла знать, что умирающий монарх галопом носится по холмам.

К его изумлению, в замке обнаружился еще один заново рожденный. Бледнолицый молодой мужчина в ливрее, которая была ему мала, вышел из королевской спальни, пугливо покосился на пленных и скатился вниз по лестнице. Прошло несколько минут, прежде чем до Дюрандаля дошло, что это Скоффлоу, вечно древний королевский слуга, который перестал быть древним. Внизу в кухне заскрипел насос, потом Скорффлоу поднялся вверх, держа в каждой руке по ведерку. Не глядя на Дюрандаля, он поставил их на огонь греться, наполнил еще два ведра и отнес их в спальню. Позже он спустился вниз за дровами, но в молодом виде он оказался не разговорчивее, чем в старости, только заметнее стало его полоумие.