Ночники - Ахметшин Дмитрий - Страница 50

   Идя домой, Варя повторяла про себя: "...и не иметь корней... взгляды свои беречь..." Похоже на далёкий гром, отголоски миновавшей когда-то давно грозы, которая шепчет: "я вернусь... однажды я непременно вернусь". И Варя не знала, верить ей, или нет. Этот стих, казалось, имел непосредственное касательство к чему-то сокровенному, в чём она, в общем-то, довольно скрытная натура, боялась признаться даже себе.

   Попахивает паранойей. Стиснув кулаки, Варя свернула к лавке под броским названием "У Зулуса", где провела почти час, пытаясь выяснить, не подумал ли кто из его работников поиздеваться над скромной поэтессой. Но ни старичок-нумизмат, работающий у Зулуса на полставки, ни сам Зулус, странный молчаливый узбек с глазами навыкате, не поняли её претензий.

   Придя в лавку на следующее утро, она узнала, что подсвечник, похожий на печальную леди, с курьером (тем же самым Мишкой, который хватался за любую работу и парадоксальным образом везде успевал) отправился покупателю. Это отнюдь не первый предмет с чужой подписью, который нашёл себе хозяина, однако стих на подсвечнике так глубоко тронул Варю, что она взволновалась - ровно кошка, обнаружившая пропажу котёнка. Дождавшись, когда Гецель отправится на обед, она вновь полезла в журнал, переписав оттуда адрес. Всю ночь провалялась без сна - а на следующий день взяла выходной, чтобы сесть на метро и, сверяясь по бумажке, найти в частном секторе нужный дом.

   Красный его кирпич удачно сочетался с белыми колоннами, необходимыми, кажется, только для того, чтобы поддерживать две больших кадки с цветами на балконе. По четырёхскатной крыше ветер гонял дубовые листья - перхоть с плеч коренастых стариков, что росли в округе в изобилии. Сад весь зарос, забор покосился. На подъездной дорожке стояла старая "волга", тем не менее, Варя, понаблюдав с полчаса, решила, что дома никого нет. Он выглядел так, этот дом... как старый хорёк, вознамерившийся поймать в траве жука, но уснувший посреди охоты. Варя умела чувствовать такие вещи. О них были её стихи, и хоть стихи она больше не писала, была уверена, что дар ещё при ней.

   - Я собираюсь стереть с лица земли мозгоблудие этого гада, - сообщила она собаке, мордастому мастифу, что спокойно бегал по участку и искал что-то в крапиве. На нём был ошейник, но не было цепи. Задумавшись, Варя повисла на заборе, свесив руки на ту сторону, и очнулась от ощущения мокроты: собака, почуяв запах сосиски в тесте, которую девушка съела на завтрак, облизывала пальцы. На макушке её сидела большая божья коровка. Варя решила, что пёс её не выдаст, и перемахнула через забор.

   Сопровождаемая новым своим мохнатым приятелем, она нашла незакрытое окно, снабжённое москитной сеткой, и, аккуратно её вынув, проникла внутрь.

   - Ну и бардак, - сказала она нарочито громко. Пёс гавкнул. Гардины цвета морской волны колыхались, собирая пыль и облизывая обутые в "найки" ноги. В щелях меж досок пола благородно-шоколадного цвета, кажется, угнездился настоящий лес, который ринется расти, стоит закрыть глаза. Варя прошлась на цыпочках, пытаясь влиться в новую обстановку. Не смогла. Что-то выталкивало её наружу, будто она была ртутью, которую кто-то попытался смыть в унитаз. Где-то рядом притаился враг, который может причинить вред не её телу - но её мировоззрению. Может, под столом, где за стенами грязной скатерти, свисающей почти до низа, копошились тени? Или в подтёках на посуде? В форме крана, старого и больше подошедшего квартире на верхнем этаже викторианского особняка в Лондоне, детищу чьих-то не слишком прямых рук и внуку злобной тётки - Экономии-На-Всём.

   Она представляла свои стихи в доме-музее, где безликие работники раз в день совершают обход с ёршиком для пыли, а в кресле-качалке качаются только призраки... но здесь всё не так. Кажется, на каждом предмете можно разглядеть отпечатки пальцев.

   Она помотала головой, сгоняя наваждение. Огляделась, вскрикнула: вот ты где! Подсвечник стоял в соседней комнате, дверь в которую была открыта, и, кажется, вообще не закрывалась, так как косяк здорово деформировало. Здесь письменный стол, похожий на парту советского образца, заваленный какими-то бумагами. На ровной и более или менее чистой его поверхности и покоился подсвечник. Во всех трёх его розочках торчало по оплавленной свече, всё вокруг закапано воском. Варя нервно потёрла запястья. Им пользуются? Но зачем? Протянув руку, она щёлкнула выключателем. Ничего. Нет электричества?

   Что ж, тем лучше. Девушка сложила руки на груди, бросила задумчивый взгляд в окно, где маячили уши пса, который обежал дом по кругу, чтобы последовать за ней. На широкой ножке бляшки воска, ещё немного, и надпись невозможно будет разглядеть. Она останется только в общей тетради... и Варя сегодня же вымарает её, вырвет и сожжёт в раковине лист целиком, а потом смоет пепел.

   Ничего не останется!

   Торжество смял ветер, который рванулся откуда-то из-под софы и разогнал пелену перед глазами. Здесь много вещей; спасаемые коллекционерами, такими, как Гецель, из подвалов и захламленных гаражей, эти свидетели прошедших эпох должны были прожить оставшееся время в почёте и уважении, но, конечно, не так. Варя увидела литовский радиоприёмник, который самолично продала пару месяцев назад. Прежде чистенький и блестящий, он походил на печального старого медведя в зоопарке, носа которого считал своим долгом коснуться каждый посетитель. На одном из его торцов, словно на далёкой чужой планете, она когда-то оставила свои поэтические следы. Конечно, от надписи ничего не осталось - настолько приёмник выглядел захватанным.

   Все предметы имели здесь сугубо утилитарную функцию. Серебряными ложками ели, по часам сверяли время, дверную ручку с головой быка со вдетым в ноздри кольцом приспособили к двери в ванную, книги читали, а в старинных банках из дутого стекла, с гравировкой, хранили консервы.

   В глазах Вари дрожали слёзы узнавания. На многих из этих вещей она оставила послания для вечности, и, похоже, что ни одно не пережило даже следующий день. "Глупо так убиваться из-за какого-то старья", сказал бы ей Миша, робко погладив по волосам. А Гецель бы, сверившись с документами в сейфе, сказал: "Деньги уплачены вперёд и в полном объёме". Но ни того, ни другого рядом не было, и Варя продолжала плакать.

   Она не заметила, как гавкнул мастиф. Его хвост очерчивал щедрую дугу. Открылась дверь, и только теперь Варя принялась лихорадочно метаться, ища укрытие. В дверях она нос-к-носу столкнулась с хозяином.

   - Ай! - сказал мужчина, отшатнувшись и закрывая лицо руками. - Кто вы?

   Утерев рукавом слёзы, Варя уставилась на вошедшего. Это господи в летах, упакованный, как в чемодан, в драповое пальто с петлицами на плечах и огромными чёрными пуговицами. Кажется, его не смущала относительная (для Питера) жара на улице. В руках авоська с хлебом и несколькими жёлтыми яблоками, которые, воспользовавшись заминкой, сбежали через прореху. На голове фуражка, а на носу - большие прямоугольные очки, делавшие его похожим на редкое насекомое. За одеждой трудно было разглядеть человека, и чуть позже Варя сформулировала для себя эту мысль: его попросту не было. Это человек-невидимка, такой как его могли бы показать в советском фильме. Бледная, почти прозрачная кожа, жидкие седые волосы, зачёсанные назад, козлиная бородка, безвольно открытый рот. От такого стараешься поскорее отвести взгляд, потому что боишься, что несчастье, которое плотно и давно им завладело, может одним решительным броском преодолеть расстояние между вами.