Северные амуры - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 42

Сажида крепко обняла снох, словно верила, что от их сердец получит успокоение и укрепление надежды: вернется Кахым невредимым и увенчанным ратной славой…

Женщины молчали. В ночной тишине только кротко, мирно журчала, звенела вода в реке. Подняв глаза к небу, женщины ждали, что ангелы возгласят с вышины: «Ваши молитвы услышаны Аллахом! Живите спокойно — война закончилась! Мир! Победа!..» Подождите, что это? Со стороны горы, где было совершено только что жертвоприношение Всевышнему, донеслось легкое дуновение. Ветерок? Или благостное колыхание крыльев ангелов — долгожданных вестников доброты и всепрощения Аллаха?

Но предутренний ветерок прошумел листвою деревьев и умчался в безбрежные дали. День близок!.. И все же измученные горем женщины поверили, что ангелы посетили землю и обещали людям скорый мир.

10

Утром в ауле начались хлопоты, суета, сборы — по указанию старшины Ильмурзы женщины — матери, жены и старшие сестры — в тех домах, где были взрослые парни — очередники запасных полков, шили бешметы, варили корот, коптили мясо. Многоопытные старцы шили полушубки, теплые сапоги-бурки, шапки, а бывалые охотники мастерили луки и стрелы.

Старшина Ильмурза досконально осмотрел новые стрелы и решительно забраковал:

— Это не боевые стрелы, а лучинки!

Мастер, в годах, обиделся:

— Позволь, всю жизнь охочусь такими и на дичь, и на зверя!

— Может, против куропаток и диких гусей это оружие верное, но если бы я с такими стрелами вышел в бой, то с войны с Турцией не вернулся бы на коне и с медалью!

— Какими же должны быть боевые стрелы? — спросили парни, завтрашние воины.

— Стрела должна быть ровной и крепкой, как железный стержень. Но и легкокрылой в полете, как молния. Из какого дерева делать стрелу? Я перепробовал и березу, и тополь, и клен — не годятся. Наконец нашел самое лучшее, но держал в тайне, а тут, раз уж война началась, придется открыть вам секрет.

Парни окружили старшину кольцом, жадно слушали, а мастер, подавив обиду, спросил:

— Каков же секрет?

— Ты под каким деревом сидишь? Под липой? — Старшина с торжеством рассмеялся: — Для выделки боевых стрел лучше липы дерева нет.

— Как так? — охнул мастер.

— А вот так! Стрела из липы — самая прямая, самая легкая, самая крепкая в ударе! — Насладившись произведенным на мастера и молодежь впечатлением, выразившимся в почтительном молчании, Ильмурза продолжил: — Делай стрелу только из сердцевины! Разруби дерево пополам, если сердцевина слишком толстая, раздели еще на две части. Не повреди волокна, иначе стрела получится ломкой. Как вырежешь стрелы, обтеши, чистенько отшлифуй и опусти концом в кипяток, через час-другой надрезай, пока древесина мягкая, разбухшая, и вставляй наконечник. Потом другим концом в кипяток, распарил — и тогда склеивай волокна древесным клеем. Стрела подсохнет, сожмется и станет словно отлитая из булатной стали.

— Господин турэ, не везде же липа растет, — заметил кто-то из слушателей.

— Для военной стрелы годится и ясень. Правда он тяжеловат, но зато крепкий. Брать надо ту часть ясеня, которая всегда в тени от соседних деревьев. — Подумав, Ильмурза добавил: — Делают иногда стрелы из дуба, из орехового дерева.

— А наконечник?

— Давно-давно, я еще пареньком был, делали из железа, а после разгрома Пугачева, Салавата и Киньи Арсланова испуганная царица повелела все башкирские кузницы закрыть, — начали вырезать наконечник из рога. Годятся и перья птиц. Из орлиного крыла, к примеру, получается отличный наконечник.

К ним подошел Азамат с луком и стрелами, почтительно поклонился старшине, кивнул знакомым мужчинам и парням.

— Покажи лук, — попросил Ильмурза, глазом знатока осмотрел, потянул тетиву, зазвеневшую как струна. Да-а-а!.. — восхитился старшина, но тотчас для порядка заметил: — Забыли бересту привязать снаружи для крепости изгиба.

— Нет, мы привязываем, агай, обязательно привязываем, — заверил Азамат, — вот сухожилий для тетивы не хватает.

— Прикажу всем, кто зарежет лошадь, отдавать сухожилия для военных луков. — Старшина Ильмурза встал. — Чего это мы все говорим и говорим? Постреляйте в цель новыми стрелами, а я погляжу-проверю.

Выбрали высокий пень, отмерили семьдесят пять шагов.

Старшина любовался статью парней, мощными мускулами, играющими в рукавах холщовых рубах, загорелыми лицами, но когда выяснилось, что из тридцати стрел в цель угодили только восемнадцать, Ильмурза и рассердился, и опечалился.

— Да за такую… мет-ко-ость в башкирском полку сотник с вами бы, недотепами, у-у-у!.. Заниматься до призыва стрельбами каждый вечер! — строго распорядился Ильмурза. — Сам стану приходить и проверять, а с лентяями и раззявами, у-у-у!..

Он велел принести стрелы, попавшие в пень, осмотрел их и окончательно расстроился:

— Видишь, при ударе твоя стрела либо расщепилась, либо согнулась, либо смялась, — показал он мастеру. — Изготовляй стрелы, как я научил, и они после удара станут еще тверже. — Распалившись в гневе, Ильмурза объявил: — Сам попробую пострелять! Неужто от старости утерял былую хватку?..

Он с раздражающей парней медлительностью стал выбирать лук и стрелы, тетиву даже попробовал на зуб, а стрелу раскачивал на ладони, подбрасывал и следил, как падает — плавно или зигзагами…

— Не осудите старика, если промажу!.. Пальцы не гнутся, глаза слезятся. У стрелка левая рука, держащая лук, должна окаменеть, а моя дрожит. Правая рука, натягивающая тетиву, должна быть гибкой, сильной, а мои пальцы словно из пчелиного воска.

Парни из почтения к рангу турэ помалкивали, а в душе посмеивались, зная, как Ильмурза любит жаловаться на немощь. И верно, едва он стал в позицию, сдвинув каблуки, раздвинув носки, глаза старшины сверкнули диким задором, шея, плечи и руки окостенели от напряжения. Стрела полетела с такой скоростью, что зрители мигнуть не успели, и вонзилась в кору пня, затрепетав опереньем. Вторая!.. Третья!.. Вогнав пять стрел в самую середину пня, Ильмурза со счастливой улыбкой опустил лук и вытер рукавом бешмета вспотевший лоб.

— Не разучился еще стрелять ветеран войны с Турцией! — скромно, но с достоинством сказал старшина.

Парни одобрительными возгласами чествовали своего турэ, на этот раз уже чистосердечно — не стареют башкирские джигиты…

— Вот занимайтесь каждодневно стрельбами, глаза ваши молодые — острее, чем мои, а руки сильные, как у легендарных батыров! — посоветовал напоследок старшина и, вскарабкавшись в седло, поехал домой отдохнуть.

В тени у сарая, постелив палас на траве, уютно расположились Танзиля и Шамсинур.

Ильмурза едва не задохнулся от негодования:

— Ах, бессовестные курицы! В такие дни, когда весь аул готовит новобранцев в поход, вы бездельничаете! А ты чего, старая, их распустила? — крикнул он вышедшей на крыльцо Сажиде и погрозил ей плетью.

Танзиля проворно умчалась, Сажи да ушла в летнюю кухню, а балованная Шамсинур потянулась и с отвращением взглянула на старого мужа:

— Ты чего разорался? Не заставишь же ты меня гнуть лук и точить стрелы? Или копья ковать? Если бы, к примеру, тебя или моего брата отправляли бы на войну, так я бы хлопотала!

Ильмурза так и взвился:

— Разве Кахым тебе чужой? А?

Услышав имя сына, из кухни выбежала Сажида, ломая руки, плача:

— И Кахыма отправят на войну?

— А чем же наш сын хуже других джигитов? Может, больной? Может, слабосильный?

— Единственный сын, таким полагается льгота. И к тому же учится.

— Мать, наш сын обязан быть в строю вместе со всеми башкирскими казаками! — убежденно, от души, произнес Ильмурза. — Что суждено джигитам на войне, то и он пройдет с честью.

В доме заголосила Сафия, прижимая к груди Мустафу, называя сынка сиротинкой, — впервые она вдруг отчетливо поняла, что муж ее — офицер, и ему полагается во время войны выполнить с доблестью свой военный долг. Нежно баюкая малыша, она вопила:

— О-о-о! Аллах, спаси отца моего первенца! Закрой в бою своей мантией моего Кахыма! О-о-о!