Поход семерых - Дубинин Антон - Страница 4

– Какую еще реальность! – вскричал его брат. – К Темным такие твои выражения! Ты что, хочешь сказать, что Аллен… что этот рыцарь мне лгал? Он же поклялся!

– Братик, – снова сползая с дивана на пол и обнимая его за плечи, мягко сказал Роберт, – ты зря говоришь о рыцаре как о реальном человеке. Рыцарь, может, и существует, но никак не вне тебя, твоего сознания. Это ни его, ни тебя не унижает – нет, конечно! Может быть, он в некотором роде твое отражение, ты сам из мира своего сознания, откуда берутся все твои рыцарские истории, – поэтому у вас и одно имя… Просто некоторые вещи нельзя понимать буквально. Как заповедь: «не пожелай раба ближнего твоего, ни осла его, ни вола», ни чего там еще? Речь не об ослах ведь идет, просто тебе аллегорически, на языке того времени говорят: «не завидуй», согласен? Вот и Грааль – своего рода символ… духовного совершенства. Искать Грааль значит возвышать и очищать душу, именно к этому призывали средневековые авторы! Вовсе незачем собирать рюкзак и идти в поход; я, например, всю жизнь ищу Святой Грааль – вот здесь. – Роберт коснулся раскрытой ладонью своей груди там, где билось сердце.

От этого жеста Аллен дернулся, как от удара. Ему почему-то было очень больно – и от каждого спокойного и доброго слова брата делалось еще больнее. Даты,приятель,сходишьсума , хихикнул у него в голове какой-то маленький голосок, потом ясно представилось лицо сэра рыцаря Грааля – спокойное, совсем молодое, темные, как у Аллена, опущенные глаза… «Твое отражение, ты сам из мира твоего сознания». Эта идея почему-то оскорбляла – куда сильнее, чем предположение об аллегоричности Святой Чаши, бывшей для Аллена после ночного видения и всех прочитанных книг столь же реальной, сколь, например, холодильник или диван, – но не в пример более священной. Ну уж нет! С таким же успехом Аллен перепутал бы себя с Робертом, или с мастером Эйхартом, или с любым другим человеком на земле. Внезапно памяти его коснулась еще одна фраза, сказанная тихим голосом, – и он невпопад, перебивая Роберта, брякнул:

– Я еще спросил его, видел ли он сам Святой Грааль, если называет себя его рыцарем. А он ответил: «Нет, я пал на пути к нему – но рыцарем Грааля зовется не только достигший святыни, но любой верно служивший Господу на пути к ней, чем бы его поход ни увенчался…» Как-то так он сказал. И еще – что-то о том, что зато его брат достиг Грааля, а значит, немножко и он сам… Я про это не понял.

– Здесь что-то не вяжется: смотри, твой тезка сам себе противоречит. То брат его убил, то – достиг Грааля, а запятнанный кровью, тем более родной, этого сделать не может, тебе ли не знать…

Аллен не нашел что ответить. Ему внезапно стало все равно. Роберт еще что-то говорил, но его словно отделила от брата стеклянная стена. Аллену было муторно и слегка стыдно, как будто он сделал непристойный жест человеку в спину, а его за этим застали. Голос того, другого Аллена настойчивой нотой звучал в сознании – и он вдруг понял с отвратительной ясностью, что только что провалил очень важный экзамен, куда важнее психологической антропологии.

– Прости, – тихо сказал он, не зная точно, к кому обращается. Должно быть, к Святому Граалю, служение которому почему-то теперь было его служением.

– Да ты о чем? За что? Все в порядке, – отозвался Роберт с такой добротой и пониманием, что Аллен опять чуть не разревелся от стыда за себя – и за брата. – Лучше собирайся, пора уже на тренировку. Я вижу, что тебе правда нужно позаниматься. – Роберт встал. – Сдашь ты как-нибудь свою ерунду, я в тебя верю, – а против мозгового застоя лучше разминки с мечом человечество еще ничего не придумало. Давайте, давайте, сэр Гарет, вставайте с пола – вас ждут великие подвиги! Сын кобылы вас, конечно, подло предал – а вот меч… гм… вашего отца подвести не должен!

Аллен поднял с ковра «меч своего отца», купленный Робертом по знакомству за двадцать марок, и понял, что руки у него дрожат.

Глава 2

Он вошел в дом, тупо постоял на пороге.

Вечернее солнце наискось заливало двор лучами, а в комнате было почти темно.

Какой ужасный позор.

– Позор, позор, – повторил Аллен вслух, удивляясь звучанию этого вновь открытого слова.

Раньше он думал, что знает его значение – отец говорил нарочито низким голосом, растягивая слова: «Позо-о-ор, Аллен! Просто позо-о-ор!» – когда сыну случалось напрудить в штанишки в солидном возрасте лет четырех. Позорно было, с точки зрения мамы, плохо учиться. Позорно было, с точки зрения дворовых законов чести, бояться собак и полицейских, или увиливать от драки «один на один», или не решаться вечером войти в темный подъезд «дома с привидениями». Позорно было – для мальчика – носить дома длинный мамин («девчоночий») халат, и Аллен отпирался как мог от этого одеяния и закутанный в полотенце сидел после ванной за чашкой вечернего чая. Потом родились новые значения слова «позор» – смотреть непристойные журналы, распускать сопли, получив по пальцам на тренировке, нечестно вести бой, нарушать обещания, в конце концов. Но подлинное значение этого слова открылось Аллену Августину только сегодня – пытаться сделать, что обещал, и не смочь, и остаться с этим навсегда. Говорить правду – а в ответ получить жалость. Аллен был настолько захвачен новым открывшимся ему ощущением, что с трудом соотносил себя с происходящим.

Этот парень (я ) стоял в кругу ордена, в самой его середине. Он (я,этобыля! ) сам подошел к мастеру и попросил собрать круг вместо тренировки, сказал, что хочет говорить, что у него дело жизненной важности. Ему показалось, что вот эти люди вокруг и есть новое рыцарство, другого-то нет, и если не им – то кому же еще говорить, кто еще поймет, о чем тут речь, и так далее – этот парень, ха-ха, посмотрите все на него, возомнил себя пророками Исаией и Иеремией и всеми четырьмя евангелистами, вместе взятыми. Горе тебе, Иерусалим, и все такое. Горе, матерь моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею (откуда это? Не важно…). Потом он, запинаясь, что-то такое говорил, стоя в центре круга, этот пророк в джинсах с заплаткой на заднице, с обкусанными ногтями (я ), – о Святом Граале, люди добрые, правда, это здорово? Какой у него был мерзкий тоненький голос, у этой сивиллы мужеска роду, метр семьдесят с кепкой, и как он краснел и бледнел, будто невеста перед первой брачной ночью, а как уморительно подбирал слова! О сэр Аллен, благородный рыцарь, вы нашли не того человека. Этот парень вас предал, к сожалению, он все завалил, все, что вы ему (мне ) поручили, – он очень хорошо все заваливает, если кто не знал. Он порол чушь и был выпорот – какой каламбур, порол и был выпорот, но они славные ребята, добрые рыцари, они пожалели его, они сказали: иди отдохни, Аллен, если уж не можешь заниматься, иди домой и отдохни, наш поэт, ты такой впечатлительный, у тебя нервный срыв, тебе снятся аллегорические сны, молодец, умница, ступай теперь спать… Да, добрый сэр, именно позор, да, я тоже так считаю, именно это слово. Сам мастер Эйхарт сказал: а теперь давайте заниматься (хватит терять время – вот что он имел в виду) – вперед, мечи в руки, на разминку становись, хорошая тренировка – в своем роде тоже способ искать этот самый Грааль, да, духовно расти – вот что нам надобно, а тренировка – это отличный способ… Да, я согласен, парень просто кретин, добрый сэр. Он все испортил, он обо всем налгал, и это был я, вот в чем ужас-то. Вот в чем ужас.

– А в общем-то, – сказал Аллен, грозя пальцем невидимому оппоненту, – вы сами тоже хороши. Мог бы и помочь, дать какие-то силы, что ли. Если уж нашел не того человека – приснился бы Роберту или еще кому-нибудь… достойному, но раз уж так, ты… должен был мне помочь. Это же были мои друзья. А теперь… как я стану в глаза им смотреть? Об этом ты не подумал, Благовещение ты хреново?!

Он ударил кулаком по столу и больно ушиб руку. Скривившись и потирая запястье, сел на диван и замер в оцепенении. Он уже точно не знал, верит ли сам в Святой Грааль, в юношу с пробитой грудью и таким спокойным, неземным лицом, в себя самого, в конце концов. Беда была в том, что он и в слова Роберта не верил, как не верил в пользу общего образования, в сон для успокоения нервов и в духовное совершенствование. Ему, кажется, было это все безразлично, как человеку с острым приступом аппендицита безразлична судьба горских беженцев и мистическое богословие ранних христиан.