Освобождение (ЛП) - Лейк Кери - Страница 34

— Какого хрена? Я думал... думал, что ты умер. О тебе не было ни слуху, ни духу.

— Ты убил мою семью, — я выдергиваю из руки нож, прикрывая ладонью сочащуюся кровь.

— Это была просто работа. Ничего личного. Я не хотел этого делать, но твой отец отвалил мне кучу денег.

— Зачем? Зачем забирать у меня все, что было мне дорого?

— Почему ты ушел, а? Просто взял, бл*дь, и исчез? Эта сука... эта сука с самого начала обвела тебя вокруг пальца.

Я бросаюсь на Кэлвина с ножом. Вскочив на него, я, дрожа от напряжения, прижимаю лезвие к его коже с намерением перерезать ему горло, а он борется со мной, отталкивая от себя нож.

— Она... не... любила тебя. Она тебе говорила... что я трахнул ее перед вашим отъездом... в Калифорнию?

— ПОШЁЛ НА Х*Й!

— Это правда. Она пришла... ко мне домой... и попросила... ее приютить.

— Брехня!

— Ты вынудил... ее уехать... из Нью-Йорка. Она была... чертовски несчастна.

Я изо всех сил давлю на нож, чтобы вонзить лезвие ему в горло и заставить замолчать.

— И что же ты сделал? Попёрся за мной в Калифорнию?

— Твой отец... просил меня следить... за тобой и Вэл. В особенности за Вэл.

— А Изабелла?

— Я не... хотел... ее убивать. Это произошло...случайно. Она встала... у меня на пути... защищая Вэл!

«Намерен ли ты посвятить свою жизнь Богу ради спасения Его чад…»

У меня в голове белым шумом отдаются клятвы моего рукоположения и заглушаются криками, что вырывались у меня из груди, когда я держал в руках безжизненное тело своей дочери.

Закрыв глаза, я мысленно цепляюсь за отголоски ее смеха, звука, который никогда больше не услышу. И все из-за этого нераскаявшегося куска дерьма.

Дрожа от напряжения, я отстраняюсь и бью его по лицу. Снова и снова колочу кулаками по его черепу, разбивая себе костяшки пальцев, пока Кэлвин наконец не замирает.

Мое тело сотрясается от кипящей внутри меня ярости, готовой взорваться беспощадной вспышкой мести.

От подступивших к глазам слёз его окровавленная фигура расплывается, еще больше искажая изуродованное лицо. Я отталкиваю его и иду искать Айви.

Я нахожу ее в ванной, где она лежит на полу без сознания, прикованная наручниками к раковине. Между ее широко раздвинутых ног валяются щипцы для завивки волос, и от исходящего от них жара у меня в голове проносится череда образов. Убийственных образов, которые только еще больше распаляют мою ярость. Я иду назад к Винни и, обыскав карманы его джинсов, нахожу в них ключ. Вернувшись к Айви, я расстегиваю наручники, и поднимаю ее с пола, предварительно отложив в сторону плойку. Я несу Айви в комнату, кладу ее на кровать и накрываю одеялом.

Все еще опьяненный адреналином, что растекается по моим венам, словно бензин, я хватаю Винни за лодыжку и волоку его в ванную. Там я пристегиваю его наручниками к раковине, так же, как несколько мгновений назад была пристегнута Айви, и жду, когда он очнется.

Секунды перетекают в минуты.

Устроившись с бутылкой вина, найденной мною на полу в гостиной, я шлепаю Винни по щекам.

— Эй. Просыпайся.

Поморгав, он открывает свои заплывшие глаза и, осознав, где находится, тут же озирается по сторонам и поднимает взгляд на свои скованные руки. Оттолкнувшись ногой, он дергается назад и тянет за наручники, будто сможет их сломать или типа того.

Я поднимаю раскалённую плойку, которая к этому моменту уже буквально дымится.

— Что ты собирался с этим делать?

От моего внимания не ускользает то, как у него слегка вздрагивают плечи.

— Ничего, приятель. Просто валял дурака.

— Валял дурака, — я опрокидываю бутылку вина и, сделав обжигающий глоток Каберне, вытираю рот рукавом. — Значит, когда я нашел здесь Айви с раздвинутыми ногами, ты вовсе не собирался ее этим трахать?

Он фыркает и качает головой, так, словно я какой-то сумасшедший.

— Нет. Это всего лишь игра. Просто хотел ее напугать.

— Зачем?

— Она моя. Она принадлежит мне, — сквозящая в его голосе одержимость не имеет ничего общего со страстью влюбленного мужчины. Он говорит, как ребенок, охраняющий игрушку, которую собирается сломать, поэтому ни с кем не желает ею делится.

— Что такого особенного в этой девушке?

Его взгляд подтверждает мои подозрения, словно он боится рассказывать мне о ее достоинствах из опасений, что я захочу ее больше, чем уже хочу.

— Айви... она не такая, как другие. Она единственная, кто меня понимает.

— Понимает? Она делает то, что ты говоришь, потому что боится тебя.

— Эта сучка ничего не боится. Она сражается. Именно это мне в ней и нравится.

Следующий глоток вина усыпляет мою совесть, разжигая во мне нарастающее желание долго смотреть, как он страдает.

— Женщина не должна сражаться с мужчиной, который утверждает, что о ней заботится.

— И это, бл*дь, говорит мне священник. Когда ты в последний раз трахался?

— Сегодня вечером. Кстати, мне очень понравился тот латексный костюм.

— Пидор!

— Я ведь не трахал тебя, Вин. Я трахнул твою девушку, — улыбаюсь ему я, склонив голову. — Ах, подожди, она ведь никогда и не была твоей девушкой.

Я не разговаривал на этом языке много лет, но слова так легко слетают с губ, словно прямо у меня на глазах воскресает моя прежняя сущность.

Он пытается врезать мне ногой, но не достает, и меня разбирает смех.

— Я убью тебя!

— Я впечатлен, Винни. Никогда не думал, что ты из тех, кто может стать таким... одержимым. Большинство социопатов не способны на такие чувства.

— Тебе ль не знать. Удивлен, что ты, придурок, вообще обзавелся семьей. Ты не можешь отрицать того, что у тебя в крови. Что является частью тебя, — он вздергивает подбородок и окидывает меня презрительным взглядом. — Ты можешь кого угодно дурачить этой праведной хренью, но меня тебе не провести. Я знаю, кто ты такой. Я видел кровь на твоих руках.

— Тогда ты знаешь, чем это закончится.

Усмехнувшись, он дергает за наручники, как бы намекая, что это не честный бой. Как будто, когда он убил мою семью и попытался прижечь Айви раскаленной плойкой, его заботила справедливость.

— Ну же. Убей меня. Только вот разве это не смертный грех, святой отец?

— У меня и так уже накопилась чёртова куча грехов. Еще один ничего не изменит.

Двинув челюстью, Винни снова вздрагивает. Возможно, он просто понял, что я не собираюсь его щадить.

— Просто чтобы ты знал. Я не взял с твоего отца полную плату. Не смог. Для меня Вэл тоже была особенной, — плотно сжав губы, он отводит взгляд в сторону, но я на это представление не куплюсь. — Мне очень не хотелось ее убивать. Мне было отвратительно то, что он заставил меня причинить тебе боль.

Полная фигня.

— Всё, исповедался?

— Я любил тебя как брата, парень. Я бы за тебя убил.

— Вместо этого ты убил меня.

Я приближаюсь к нему, а он извивается, выбрасывая вперед ноги в жалкой попытке мне помешать, но я аккуратно обхожу Винни и присаживаюсь рядом с его головой. Взяв в руки плойку, я хватаю его за голову и зажимаю под мышкой, словно футбольный мяч.

— Чтоб тебе гореть в аду. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — я уверенно подношу щипцы к его губам, и у него из груди раздаётся крик, а тело бьется в безуспешной попытке вырваться. — Аминь.

Я думаю о Вэл, гадая, хотела бы она этого — видеть меня настолько обезумевшим от мести, ослепленным яростью. Об Изабелле. Стала бы она меня бояться после этого? Или убийство этого изувера ее бы утешило. А что насчет Айви? Не пожалеет ли она, когда очнется?

Я отвожу от него плойку с налипшими на ней кусочками плоти, и Винни замирает у меня в руках, видимо, потеряв сознание. Его распухшие губы плотно сжаты, будто спаяны. Я отпускаю его голову и смотрю на него сверху вниз.

Слишком поздно размышлять, хороший ли я человек из-за того, что собираюсь сделать. Я не вижу ничего, кроме слез на их лицах и боли в глазах. Эта пытка намного сильнее моих мук совести. Она подрывает мою веру. Моя преданность Богу говорит мне простить этого человека, и пусть его накажет Высший суд.