Когда король губит Францию - Дрюон Морис - Страница 18

Лоррис после кратковременной опалы опять вошел в милость; впрочем, так бывало со всеми Лоррисами. Наш Лоррис припал к королевским стопам – было это в страстную пятницу нынешнего года,– поклялся в полнейшей своей честности и обвинил в попустительстве и двуличии Ле Кока, который успел перессориться со всем двором и был оттуда изгнан.

А опорочить людей, ведущих переговоры,– вещь весьма выгодная. Можно таким путем, по этой причине, не выполнить взятых на себя обязательств, что король и не преминул сделать. Когда ему попытались растолковать, что нужно бы зорче следить за своими посланцами и не так слепо им доверять, он сердито огрызнулся: «Не рыцарское это занятие – вести переговоры, спорить, приводить аргументы!» Он всегда делал вид, что презирает всякие переговоры и дипломатию, и это позволяло ему отрекаться от собственных обещаний.

А на самом-то деле он потому столько и наобещал, что заранее решил не сдержать ни одного обещания.

Но в то же самое время он осыпал своего зятя любезностями, правда притворными, требовал, чтобы тот не покидал его двора, да и не только он, но и его средний брат Филипп и даже самый младший из Наваррских – Людовик, и настаивал, чтобы тот перебрался из Наварры в Париж. Твердил направо и налево, что теперь он законный защитник всех троих братьев, и наказывал дофину подружиться с ними.

Но Карла Злого не подкупила эта чрезмерная предупредительность, столь неслыханная заботливость, они не умерили его дерзости, так что он как-то за королевской трапезой в присутствии всего двора дошел до того, что сказал: «А признайтесь, я оказал вам немалую услугу, избавив вас от Карла Испанского, который желал сам управлять всеми государственными делами. Вы, конечно, вслух об этом не говорите, но в душе это для вас большое облегчение!» Можете вообразить себе, как пришлись Иоанну по вкусу эти милые речи!

А затем как-то летним днем на королевском празднике, когда Карл Наваррский явился во дворец вместе со своими братьями, он вдруг заметил, что к нему чуть ли не бегом бежит кардинал Булонский и шепчет ему:

– Если вам дорога жизнь, возвращайтесь скорее в ваш отель. Король приказал умертвить вас всех троих во время праздника!

Вовсе кардинал этого сам не выдумал, и не навело его на такую мысль шушуканье придворных. Просто-напросто король Иоанн заявил нынче утром об этом на своем Малом совете, где присутствовал и кардинал Булонский:

– Я ждал, когда все три брата соберутся здесь, ибо я желаю уничтожить всех троих разом, дабы не осталось в этой мерзкой семейке ни одного отпрыска мужеского пола.

Лично я не осуждаю кардинала Булонского за то, что он предупредил Наваррских, даже если это подтверждает, что он был ими подкуплен... Ибо священнослужитель церкви Божьей – и к тому же член папской курии и брат Папы во Христе – не может и не должен хладнокровно слышать, что готовится тройное убийство, принять это как должное и не сделать ничего, дабы предотвратить преступление. Промолчав, он как бы сам становится соучастником его. Но какая нужда была королю Иоанну излагать свой чудовищный замысел в присутствии кардинала Булонского? Вполне достаточно было подослать своих стражников... Но нет, он считал, что действует весьма ловко. Ох уж этот мне король, уж кому-кому, а не нашему Иоанну разыгрывать из себя хитреца. Ведь вот что он, наверное, думал: когда Папа будет укорять его за то, что он пролил кровь в собственном дворце, он ему, мол, ответит: «Да ваш же кардинал был на Совете и даже не счел нужным осудить мои намерения». Но наш кардинал Булонский стреляный воробей, и в такую ловушку его не заманишь.

Узнав о грозящей ему опасности, Карл Наваррский не мешкая отбыл в свой отель и приказал свите готовиться в путь. Не видя на празднестве братьев Наваррских, король послал за ними и приказал доставить их во дворец. Но посланный возвратился ни с чем: братья Наваррские уже скакали во весь опор к себе в Нормандию.

Тут король Иоанн пришел в ужасный гнев, стараясь под злобными выкриками скрыть свою досаду, и умело разыграл человека оскорбленного: «Полюбуйтесь, каков этот дурной сын, этот предатель, отвергший дружбу короля и по собственной воле удалившийся от двора! Это неспроста, тут наверняка какой-то злой умысел!»

И это оказалось для него прекрасным предлогом заявить во всеуслышание, что он расторгает Мантское соглашение, которое он вовсе и не собирался выполнять.

Узнав об этом, Карл услал своего брата Людовика в Наварру, снарядил своего брата Филиппа в Котантен, дабы тот собирал войска, но и сам не остался в Эвре.

Дело в том, что как раз в это время наш Святой отец Папа Иннокентий решил собрать в Авиньоне на совет – третий, четвертый, вернее, все на тот же самый, ибо речь шла все о том же,– посланцев короля Франции и короля Англии, чтобы продолжить переговоры уже не о продлении перемирия, а о прочном и окончательном мире. На сей раз Иннокентий, по его словам, желал довести до успешного конца дело его предшественника на папском престоле и льстил себя надеждой, что сумеет добиться успеха там, где Климента VI постигла неудача. Самонадеянность, Аршамбо, таится даже в душах первосвятителей...

Предшествующими переговорами руководил кардинал Булонский; Папа вновь поручил ему это дело. Кардинал Булонский, как, впрочем, и я сам, был давно на подозрении у английского короля Эдуарда, который считал его слишком преданным интересам Франции. А со времени Мантского соглашения и бегства Карла Злого он стал подозрительной личностью также и в глазах короля Иоанна. Возможно, именно по этой причине кардинал Булонский провел переговоры с таким блеском, какого от него никто и не ждал: он никого не задел. Довольно легко договорился с епископами Лондонским и Норвичским и прежде всего с графом Ланкастером, отважным воином и настоящим сеньором. И я тоже, правда держась на заднем плане, приложил к этому руку. Карл Наваррский, видимо, прослышал об этом...

Ага, вот и горшок с углями! Подсуньте-ка мне его под ноги, прямо под сутану. Надеюсь, он плотно закрыт и я не сгорю! Да, да, сейчас хорошо!

Итак, Карл Наваррский, прослышав, что переговоры о мире идут успешно, а это, разумеется, никак его не устраивало, в один прекрасный ноябрьский денек... было это ровно два года назад... вдруг собственной персоной появляется в Авиньоне, где его никто никак не ожидал.

Вот тут я и встретился с ним впервые. Двадцать четыре года, а больше восемнадцати не дашь из-за его небольшого росточка, потому что был он коротышка, и впрямь самый низкорослый из всех королей Европы, но стройненький, проворный, живой, так что люди даже не замечали этого его недостатка. И притом очаровательное лицо, которое ничуть не портил даже крупноватый нос; красивые лисьи глаза, уже сейчас, в такие годы, в легкой паутине морщин – красноречивый признак лукавства. С виду сама приветливость; манеры вежливые, в то же время непринужденные; говорит легко, свободно, с неожиданными поворотами; расточает любезности направо и налево; мгновенно меняет важный тон на шутливый, а от забавных рассказов переходит к самым серьезным вопросам и, наконец, выказывает такое дружелюбие к людям, что сразу становится понятно – редкая женщина может перед ним устоять, да и мужчины охотно позволяют ему обвести себя вокруг пальца. Нет, честно говоря, никогда я не слыхивал такого блестящего краснобая, как этот король-коротышка! Слушая его, забываешь о том, сколько дурного скрывается за этой обходительностью, забываешь, что этот юноша достаточно закоренел в хитростях, лжи и преступлениях. Есть в нем какая-то непосредственность, ради которой ему прощается все его тайное коварство.

Когда Карл примчался в Авиньон, дела его были не слишком блестящи. Он был смутьяном в глазах короля Франции, который стремился захватить его замки, и Карл смертельно оскорбил короля Англии, подписав Мантское соглашение, даже не поставив его об этом в известность. «Этот человек призвал меня на помощь, уверяя, что в Нормандии меня встретят с распростертыми объятиями. Ради него я увел свои войска из Бретани, собирался уже высадить во Франции новое войско; а когда он при моей поддержке почувствовал себя достаточно сильным, дабы запугать своего противника, он, не предупредив меня ни словом, подписывает с ним соглашение... Пусть теперь обращается за помощью к кому угодно, пусть обращается к Папе...»