Зайтан-Бродяга (СИ) - Слобожанский Илья - Страница 55

— А может ну его. — Заговорил Рафат. Встал бородатый на четвереньках, таращится на пройденный путь. — Ноги уносить нужно. Как бы в казан к людоедам не угодить. Пошли мужики. — Попросил Рафат, поднялся и давай отряхиваться. Лупит по тряпкам, пыль летит на Карлуху.

— Ну держись пыльный мешок! — Выкрикнул Коротун и толкнул Рафата ногой. — Я тебя говорил не тряси тряпьём? Предупреждал?

— Ты чего? — Спросил Рафат и отступил. — Драться-то зачем?

— Это я ещё не дрался. — Проворчал коротышка и поднял секиру.

Дважды повторять не пришлось, Рафат отошёл подальше, там и уселся. Стрекочут, шикают, поют в траве сверчки и козявки, они и у нас так делают, когда вечер близок. Небо опустилось ещё ниже, вернулись тяжёлые тучи. Где-то позади гремит гром, а мы сидим и молчим. Я и Серёга силимся разглядеть крукля. Карлуха лежит, таращится в небо. Рафат отвернулся, Кхала закрыла глаза, что-то бормочет, перебирает узелки на верёвках, те что висят у неё на поясе.

— Хорошо сидим. — Брякнул Карлуха и дёрнул меня за руку. — Я бы здесь на ночь остановился. Небо тяжёлое, как бы не прорвалось. — Коротун перевалился на бок, сунул в рот травинку и пожаловался. — Живот свело, кушать хочется. — Взгляд низкорослого остановился на тушке роганоса. — Протухнет чумрак, пропадёт.

— Не пропадёт. — Заверила Кхала. — Уходим.

— Куда? — В один голос спросили я и Серёга.

— Неподалёку, домик моей бабушки. Там и заночуем?

— Это, какой такой бабушки? — Ковыряясь пальцем в ухе спросил Коротун. — Не пойду я к ворожеям. Боюсь я их.

— Тебе-то чего бояться? — Широко улыбнулась и подмигнула мелкому.

— А чего это ты лыбишься? — Хмурится Коротун, злится. — Что я такого смешного сказал?

— Ничего. — Поправила подол балахона глядит на Карлуху, улыбка до ушей. — Не лыбилась я. Нравишься, вот и улыбаюсь.

— Я не слепой. Лыбилась ещё как лыбилась. — Интересно наблюдать за мелким, когда он заводится. Брови собрались у переносицы, глаза сверкают, покусывает нижнюю губу. Голову втянул в плечи, горбится, сжимает и разжимает кулаки, того глядишь в драку полезет. Хорошо хоть за секиру не хватается. Знаю я его, потому и не вмешиваюсь. Пошипит и остынет. Не в его правилах с девицами драться.

— Остынь. — Перед Коротуном вырос Серёга. — Ты чего к ней привязался? Лыбилась, не лыбилась? Заняться больше нечем?

— А ты вообще кто такой? — Карлуха сжался как взведённая пружина. Вот теперь пора и вмешаться. Завела Кхала мелкого, шипит как чайник на огне. Не поздоровится Серёге, на нём выпустит пар.

— Хватит! — Рявкнул и ухватил Карлуху за шиворот. Вывернулся мелкий и заехал мне в бороду.

***

— Это то, о чём я и говорила. — Гулко как из колодца слышится голос Кхалы. Перед глазами расплываются белые и чёрные пятна. Голоса растягиваются, гудят как в трубе. — Раньше сомневалась. Теперь знаю точно. Не человек ты Карлуха, шигжих.

— Не хотел я. — Жалобно оправдывается Коротун.

— Все вы тут пришибленные. — Ропщет Рафат.

— Пошёл отсюда, не путайся под ногами. — Рычит Серёга. — Совсем свихнулся недомерок. Ты что вытворяешь мать твою? За что Бродягу уделал?

— Не ведал, не знаю. — Бормочет Карлуха. — Как-то само всё вышло. Не хотел я.

— Дать бы тебе в рожу. — Грозит Серёга.

— А ты дай. Двинь да посильней. Я не против. Не знаю, как такое могло случиться. Не хотел я.

— Не знает он. — Шипит Серёга. — И что теперь будем делать? Здесь заночуем?

— Понесём. — Ответила Кхала. — Тут не далеко. Там и подлечим.

— Не пойду к ворожеям. — Ворчит Карлуха.

— Тебя и не звали. — Расползаются голоса как старая рубаха по швам. В голове каша, где я, что я, сложно понять. И вообще, я ли это?

8

Пахнет костром, мясным бульоном и сеном. Скорее не сеном, сухими листьями и травами. Знакомые запахи, крючкарь, вершанка, пузырник трава. Много разных ароматов. И только от одного в животе призывно урчит. Мясо варится.

— Бродяга? — Позвал Карлуха. В печи потрескивает огонь, чёрное пятно, тень от мелкого расползается по стене, взбирается на потолок. Накрывает она бревенчатые стены и веники, а они висят повсюду в огромном количестве. — Прости друг, не знаю, как получилось? Извини Бродяга. — Шепчет Коротун в самое ухо.

— Сгинь недоразумение! — Гаркнул Серёга и чёрное пятно отступило. Свет от масляной лампы бьёт по глазам, запах прогорающего масла вытесняет аппетитный аромат мясного бульона. Коптит лампа, сильно коптит. — Кхала, тащи суп. — Позвал Серёга, светит мне в лицо лампой. — Проснулся потерпевший.

— Привет. — Поздоровалась Кхала. Склонилась и поцеловала в губы. — А давай-ка мы покушаем? Ты полежи, сейчас принесу.

— Где я? — Поднял голову и сразу свалился. Бросило из стороны в сторону, в глазах потемнело. Челюсть болит.

— Лежи смирно. — Строго приказал Серёга. — У тебя, сотрясение мозга. Пошамкаешь лёжа. Врубаешься?

— Врубаюсь. — Проскрипел и потрогал челюсть. Распухла она, говорить больно. Желудок пустой, а меня тошнит. Странное состояние, не припомню за собой такого. Было мне плохо и не один раз, но что бы настолько?

Лежу на боку, шамкаю. Правильное слово подобрал Серёга. Не могу я кушать, а вот шамкать получается. Чуть приоткрыл рот, Кхала влила ложку супа. Промокнула тряпицей губы и снова вливает. Поел, в животе урчит ещё больше. Разве водой можно наесться? Принудила Кхала запить ужин какой-то дрянью, горькой и вязкой как смола. И только после того как проглотил последнюю ложку этой смолы, оставила меня в покое. Ушла к печи и давай греметь посудой. Серега тоже ушёл, а вот Карлуха вернулся, присел на край кровати.

— Представляешь. — Шепчет мелкий, искоса поглядывает на Кхалу. — Оказывается, не человек я вовсе.

— Да ладно. — Не поверил я. После супа, а может это вязкая дрянь так подействовала, не тошнит мне больше, да и челюсть совсем не болит. В сон клонит. Только-только проснулся, а спать снова хочется.

— Вот тебе и да ладно. — Карлуха тяжело вздохнул. — Она сказала. — Пухлый палец указал вглубь комнаты, Кхала прибирается со стола. — Говорит шигжих я.

— А это кто?

— Не знаю. — Карлуха пожал плечами. — Думал, ты подскажешь?

— Да как тебя только не дразнили. — Поманил мелкого пальцем, склонился он. — Помнишь нашу первую встречу? — Шепчу ему на ухо.

— Не-а. — Коротун завертел головой. — Не помню.

— Я тебя шибздоном обозвал. Вспомнил?

— Угу. — Карлуха растянул губы в широкой улыбке. — Я тебе за это словечко глаз подбил.

— Какой глаз? — Спросил, гляжу на Карлуху. — Мы в лавке у Гундосого кислую пили.

— А когда же я тебе глаз подбил? — Карлуха поскрёб затылок, призадумался.

— В глаз, ты мне на просеке зарядил. Я тебе непригодные патроны за девицу впарил.

— Точно. — Просиял Коротун. — Я тебе Куньку одноглазую подсунул. Ты кислой перебрал, на пьяную голову всё одно кого тискать. Целовался ты с Кунькой, вот смеху-то было. А в лавке Гундосого, я тебя укусил.

— Не укусил, грызанул. Гляди какой шрам остался. — Показал руку. Раньше, чуть выше кисти был большой шрам после ожога. Нарывал Карлухин укус, прижёг я его в кузне. Нет ожога, исчез.

— И где? — Спросил Карлуха.

— Рассосался. — Пояснил я. — Злой ты Карлуха и ядовитый.

— Маленький я, от того и злой. А ядовитый, потому как каждый обидеть норовит.

— Ага, тебя обидишь. — Потрогал челюсть. Вот так новость, совсем не болит. — Ловко ты мне в рожу заехал. Знать бы ещё за что?

— Ты чего? — Коротун виновато опустил голову. — Не со злая я это сделал. Знаю, виноват. Должок за мною. Так я прощения попросил. А теперь вспомни, когда такое было что бы я и извинялся?

Тут-то я и призадумался. А ведь не врёт Коротун, не припомню я такого случая. Дрался мой дружок часто. На ножах боялись против мелкого выходить, слава про его ножичек далеко впереди бежит. Чуть что затевается, про его умение ножом тыкать оповещают. А вот на кулаках, были охочие силой померяться. Не из местных конечно, всё больше пришлые, торгаши и охотники. Не всегда Карлуха выходил победителем. Бывало, накостыляют ему за воротами Бочки. Лежит кровью харкает, а прощения не попросит.