Милорд (СИ) - Баюн София - Страница 53

Это не он. Это не мог сделать он.

— Я знаю, — прошептала Ника, утыкаясь носом ему в шею. — Не мучай себя. Ты не мог ее спасти.

Что-то щипало глаза, а где-то между лопатками, под иссеченной кожей, завязывалась в тугой узел змейка спазма. Ника была неправа — он любил ложь, как единственное, что у него осталось. По крайней мере, сейчас любил, как ничто в целом свете.

Как он привык верить пьесам. В проклятых «Дождях» он нашел в себе Виконта, убийцу в алом платке, и совсем забыл, что обычно люди выходят на сцену, надевают маски, а потом сбрасывают. Кто была та девочка? Как ее звали, и главное — где она сейчас?

Она не могла выжить. Болезненная, неуместная жалость заставила змейку свернуться туже и еще кольнула в переносицу.

— Всем будет лучше, если я умру, — сказал он, проводя по векам кончиками пальцев чтобы закрыть глаза.

— Мне не будет, — спокойно ответила Ника. — Я люблю тебя… я бы никогда тебя не бросила, чтобы ты ни сделал, кого бы ни убил…

Он обернулся и наконец встретился с ней взглядом — в ее глазах было сострадание и разделенное отчаяние. Ни унизительной жалости, ни подозрений, ни страха.

Виктор клялся себе так не делать. Когда-то ему удалось завязать с таблетками, но оказалось, была зависимость куда сильнее. Он оставил Нику Мартину, как лучшее, что у него было, как величайшее свое сокровище и вместе с тем — единственное, что поможет довести игру до конца. Но помнить об этом сейчас было выше его сил.

Он целовал ее, вкладывая в каждое прикосновение по слову, которое не мог сказать. Крик о помощи, мольбу о прощении, исповедь в самых черных мыслях и грязных поступках. Знал, что не должен этого делать, что нарушает все данные себе обещания, и потом будет презирать себя еще сильнее, но никак не мог остановиться.

Что-то сухо треснуло под пальцами — кружевной ворот шелковой сорочки. Но это не имело никакого значения.

— Я люблю тебя… всегда буду любить… буду рисовать только твое лицо, если ты умрешь, только не уходи, я хочу, чтобы ты жил… — сбивчиво шептала Ника ему на ухо, пока он частыми толчками сбрасывал вчерашний день со сведенных судорогой плеч.

…

— Котенок, а ты не хочешь посмотреть, что там происходит?

— Я тебе что, озабоченный подросток? — скривился Мартин, поднимая очередную балку в разрушенной беседке.

— Тебе не кажется, что это ну… не совсем правильно? — озадаченно спросила Мари, сидя на пороге и часто оглядываясь на проем.

Мартин, грязно выругавшись, прислонил балку к перилам.

— Не скажу, что у меня богатый сексуальный опыт, но по-моему в кроватях люди врут друг другу едва ли не чаще, чем во всех остальных местах, — ядовито выплюнул он.

…

Виктор весь день ждал, что за ним придут. Вчера они с Никой не успели купить еды, а во дворе не росло ничего, кроме ядовитых цветов, которым еще не пришло время цвести. Ему казалось, что он вернулся в исходную точку — пустой дом, одиночество, голод, растерянность, ожидание неминуемого конца. Только божество этого дома теперь не его алкоголик-отец со своими ангелочками-свиньями, а он сам. Как-то Ника нарисовала Мари в синем покрывале и с распускающимся вокруг головы нимбом белого венка. Виктор ненавидел ее за эту метафору.

Реальность, которую он смог построить отличалась лишь внешним глянцем.

Он сидел на полу посреди пустой кухни, глотал холодный чай из пакетиков, которые нашел в пустом кухонном ящике, курил и думал о девушке, которую вчера убил. Мартин молчал, и это было странно — Виктор не ожидал, что он будет так равнодушен. И это лишний раз напоминало ему, в кого он превратился — даже Мартин, честный и добрый Мартин, который говорил о выборе и непримиримо боролся с несправедливостью и насилием, не нашел для него слов. Настолько он его разочаровал, так низко пал в его глазах, что не стоил даже осуждения.

Слова сначала першили в горле, а потом неминуемо начали его забивать. К вечеру он не выдержал. Ника сидела в комнате и оттуда не доносилось ни звука. Она словно становилась деталью интерьера, когда он был рядом, а прикидываться Милордом на глазах Мартина он не мог — это было слишком унизительно.

Хотелось почувствовать себя живым, хоть на мгновение, разбить иллюзию, будто он уже умер и коротает бесконечное посмертие в мертвом доме.

— Ты видел, что вчера произошло? — спросил он у черной кухонной двери.

«Да», — дежурно ответил Мартин.

— И что же?

«Полагаю, убийство», — в его голосе по-прежнему не слышалось эмоций.

— И почему ты молчишь целый день?

«А что я должен сказать? Что это отвратительно, ты был неправ, не делай так больше? По-моему я говорил тебе что-то такое, когда ты убил Мари. И вместо того чтобы послушать меня и начать все сначала, ты поехал к сестре и устроил весь этот абсурд. Так что лучше я помолчу».

— Вы с Никой издеваетесь надо мной?! Тебе обязательно говорить таким голосом, как будто ты — программа, которая озвучивает человека?!

«А, ты все ждешь от своих выходок рыданий, эмоций и аплодисментов? Прости, в следующий раз заломлю руки и прочитаю в проем монолог».

Он только скрипнул зубами. Мартин разговаривал с ним как с впавшим в истерику подростком, который, чтобы привлечь внимание родителей, пришел домой пьяным и наблевал в коридоре. И это было особенно унизительно от того, что Виктор прекрасно понимал, что весь его эпатаж действительно имеет похожие мотивы.

Но сейчас все было гораздо серьезнее.

— Мартин, скажи мне, ты… видел, как я убивал ту девушку?

«Да», — беспощадно ответил он.

— А где труп?

«Тебе лучше знать, ты же меня запер, а потом потерял сознание».

— Она могла… — и он, зажмурившись, выдохнул самую отчаянную надежду: — Могла она уйти?

«Нет, насколько мне известно, мертвые не ходят».

— Мартин, прошу тебя! Я не хотел… не хотел я ее убивать! Не понимаю, как это получилось! — в отчаянии выкрикнул он, вставая. Носком ботинка задел чашку, и она пролетела через кухню, а затем, глухо клацнув, разбилась о стену. На полу остался веер чайных брызг.

«Я говорил, что…»

— Да неважно что ты говорил! Я знаю, что ты был прав, знаю, что надо было тебя слушать! Все бы отдал, чтобы все изменить! Ни за что не стал бы убивать Мари, бросать тогда Ришу, я бы все сделал иначе, но теперь! Теперь, Мартин, скажи мне, что делать!

«Тебе действительно так жаль, что ты убил эту девочку? Мне казалось ты убил Дару и не испытывал угрызений совести», — равнодушно обронил Мартин и, закрыв глаза, Виктор увидел его непроницаемое, усталое лицо и седину, все чаще серебрящуюся в волосах.

— Дару! Дара, черт возьми… была совсем по-другому…

«А ребенок в городе? Девочка-блондинка? Теперь-то ты не станешь отрицать, что убил ее?»

— Я не делал этого! Я помню вчерашнее убийство, а тогда…

«А тогда ты наверняка сожрал какой-нибудь дряни, тоже мне великая загадка, — пожал плечами Мартин. — Ты все детство вроде смотрел на всякую обдолбанную шваль. А потом сделал все, чтобы стать таким же, ну молодец, что я должен сказать. Ты скажи, чего хочешь-то от меня? Мне колотиться головой о косяк? Умолять тебя, унижаться? Хорошо, я буду, если это хоть кого-то спасет».

Виктор молча на четвереньках подполз к шкафчику под раковиной и вытащил один из ящиков.

«И что ты собрался делать?» — спросил Мартин, и едва заметная тревога, послышавшаяся в его голосе, была для Виктора словно долгожданный раскат грома в многодневной душной стагнации. Улыбнувшись, он вытащил бутылку с оставшимся скотчем и допил в несколько глотков.