Он приходит по пятницам - Слободской Николай - Страница 22

А потому я, после раздумий и колебаний, решил предпослать основному тексту небольшой, вырванный из середины повествования кусочек, который мог бы сыграть роль рекламного ролика, возвещающего о скором выходе на экран нового захватывающего фильма. Этот выдержанный в стилистике мрачной сказки (не знаю, удалось ли это, но так было задумано) отрывок должен был послужить анонсом будущего содержания романа и уверить сомневающегося читателя, что перед ним действительно детектив и что жуткие загадочные преступления не заставят себя долго ждать. Если читатель дошел до этих строк, можно считать, что план мой успешно осуществился, и я могу без особой спешки продолжать свое повествование.

Не скрываю, что тональность моей экспозиции задана автором и намеренно стилизована под нечто, напоминающее о детских страшилках: В черной-пречерной комнате на черном-пречерном столе стоит черный-пречерный гроб… Однако основная часть этой страшной сказки придумана вовсе не мной, ее автором надо считать нашу героиню, стоявшую, фигурально выражаясь, у двери в эту самую черную-пречерную комнату. Правда, рассказ ее, как уже известно читателю, дошел до меня через несколько передаточных звеньев, так что ту страшно-сказочную литературную форму, в которой он оказался в авторском распоряжении и которая подтолкнула к созданию экспозиции, можно приписать как первой рассказчице, так и любому из тех, кто участвовал в пересказе. Капитан милиции, опрашивающий ее, по-видимому, может быть выведен из числа подозреваемых – как-то не вяжется его должность с сочинением детских сказок, – но вот Миша вполне мог выступить здесь в роли литобработчика, это было бы вполне совместимо с его характером и любовью к эффектно рассказанным историям. Но, как бы то ни было, до меня эта страшилка дошла именно в том виде, который мне требовался, и мне практически не пришлось ее перерабатывать – она и так прекрасно совпадала по тону с задуманной вводной частью романа. Автору оставалось только описать мрак и жуть ночного двора, но и здесь вышивание бисером шло по реалистичной канве: когда мы с Мишей обсуждали будущий детектив, он сводил меня на экскурсию в НИИКИЭМС, где у него еще оставались кое-какие приятели и знакомые. Так что некоторые приметы реального городского двора, мрачноватого четырехэтажного институтского здания из красного потемневшего и уже крошившегося кирпича, точно так же как и детали казенного, уже уходящего в прошлое, интерьера этой научной конторы, оказались вплетенными в общий рассказ. Большая часть реалистичных деталей была взята из Мишиных воспоминаний, но кое-что автор видел и собственными глазами.

Надо сказать, что из рассказа Анны Леонидовны о той – третьей – ночи в экспозицию попала только часть, непосредственно касающаяся увиденного ею трупа, – для остального там просто не было места. Но большая часть того, что она рассказала, не имела ничего общего со страшной сказкой и была выдержана в сугубо реалистических тонах. Хотя не исключаю, что в народном творчестве можно найти подходящую аналогию и этой части ее показаний – что-нибудь вроде Повести о горе-злосчастии (Повесть эту я не читал и сужу о ней только по ее запоминающемуся названию). Это был бесхитростный рассказ о переживаниях пожилой малообеспеченной женщины, на которую внезапно обрушилась беда. Причем такая беда, с которой непонятно, как бороться, и от которой не убежишь и не спрячешься. Увидев в полутьме коридора лежавшее на полу тело, – лампы она еще не включала, но и проникающего с площадки света было достаточно, чтобы различить что-то лежащее на полу, – она, по ее словам, ужасно испугалась (не видно, что лежит, но ясно же, кто это) и инстинктивно ринулась было бежать, но, не успев сделать еще и шага, осознала страшный смысл своего видения. До меня дошло, что бежать мне некуда, – говорила она, – это же галлюцинация (она с некоторой запинкой выговорила этот непривычный термин), куда от нее бежать – от себя не убежишь. Я это слово-то знаю, и раньше встречала его, но не думала, что оно страшное, не про меня же это было написано. Еще когда мне в больнице врач объяснял, я не очень-то в это верила. Вроде он правильно говорит, но как это может быть, за всю жизнь со мной ничего такого не было, да и во всем роду нашем такого не случалось. Но тут я в одну секунду поверила. Как не поверить? Три раза подряд – тут всякий поверил бы. Я пошла, свет выключила, легла и так до утра лежала, не вставая, – последнее мое дежурство – чего уж там? какие там обходы? Всё. С работой покончено. Совсем придется уволиться. Ну да это полбеды, проживу как-нибудь – и на пенсию люди, бывает, живут. Куда денешься? А вот если разума лишишься, вот страх. Я и так уже потерялась: не знаешь, что на самом деле, а что тебе кажется… галлюцинация… А дальше-то что будет? Запрут в больницу – и каюк тебе. Там я слышала, женщины между собой говорили, есть такие психбольницы, куда стариков навсегда кладут, – лечить их уже без толку. Вот где ужас-то. Я ведь одна – за мной приглядавать некому.

Вот приблизительный смысл того, что она рассказывала о проведенной без сна ночи. Ее нетрудно понять. Если для милиции термин галлюцинации означал: конец всем проблемам, то для нее он звучал погребальным колоколом: жизнь кончена, и начинаются мучения, от которых нет никакого спасения.

Когда на улице стало уже светло, она поднялась, попила, наверное, всё же чаю (невольно вспоминается: кофе пила и без всякого удовольствия, но шуточки здесь явно неуместны – не дай бог, оказаться в ее положении), и продолжала сидеть до тех пор, пока около девяти не прозвучал звонок у входной двери. Это пришел зам по АХЧ – он и раньше, бывало, появлялся на работе в выходные дни по каким-то своим делам, хотя надолго обычно не задерживался. Вахтер открыла ему двери, выдала ключи от кабинета, и естественно, ни словом не обмолвилась о своих заботах – не тот уровень, чтобы ей делиться своими страхами и ожидать сочувствия.

Хачатрян поднялся по лестнице, через какой-то промежуток времени слышно было, как хлопнула дверь и всё стихло. Однако, не прошло и десяти минут, как Василий Суренович неожиданно спустился на первый этаж, причем вид у него был несколько непривычный.

– Что тут у вас происходит? – жестко и без предисловий обратился он к невольно привставшей со стула Анне Леонидовне, – Это вы что ли его?

Непродолжительная немая сцена...

После которой наша героиня, совершенно утратившая ориентировку в пространстве и времени и уже не понимавшая, на каком свете она находится, только и смогла спросить севшим от волнения голосом:

– Кого? О ком вы?..

Не тратя лишних слов, замдиректора распахнул двери вахтерской, буквально вытащил Анну Леонидовну за руку из ее клетушки и молча повел наверх. Она послушно шла рядом с ним, хотя и не могла понять, что случилось (он ничего не объяснил мне, а мне откуда ж знать, я и не высовывалась из вахтерки до его прихода – оправдывалась она впоследствии). Когда они поднялись на второй этаж и свернули в коридор, она – пораженная тем, что ей открылось, – увидела, что дверь на черную лестницу распахнута – в точности, как в ее галлюцинациях, – а рядом с дверью на полу лежит хорошо знакомый ей труп. В этот раз он не прятался и лежал прямо посредине коридора, но в остальном ничем не отличался от накрепко засевшей в ее памяти картинки. Мертвец из ее видений опять вернулся и уходить, судя по всему, больше не собирался.

Глава седьмая. Следствие начинается

Первое время ошеломленная увиденным вахтер плохо понимала, что, собственно, происходит. Так и стояла, прижав руки к груди и не произнося ни слова. Нехорошо мне стало, – говорила она в объяснение своего поведения, – голова закружилась и внутри все сдавило, даже не видела уже ничего как следует – поплыло перед глазами. Возможно, она так и села бы на пол – эффект материализации ее видений был, конечно, шокирующим – это легко себе представить. Однако Василий Суренович подхватил ее под локоток – заметил, видно, что-то – Плохо вам? – и отвел в свой кабинет. Там он посадил потерпевшую на диванчик, достал из стоявшего в углу маленького холодильника бутылку Боржоми, подал пузырящийся стакан Анне Леонидовне. – Может скорую вызвать? Как вы? – Нет, – мотнула головой та, – не надо. …Я сейчас… В это время снизу донесся через открытую дверь кабинета длинный требовательный звонок, кто-то хотел попасть в институт. Замдиректора жестом остановил пытавшуюся было приподняться женщину, велел ей сидеть или даже прилечь, а дверь он, дескать, сам откроет. После этого забрал у нее опустевший стакан, поставил его на стол и вышел.