Он приходит по пятницам - Слободской Николай - Страница 11

Милиционер разговаривал с ней вежливо, уважительно, интонация его вопросов и замечаний была деловой, никаких оттенков раздражения или недоверия в его вопросах не чувствовалось, однако, снова перебирая в уме все детали разговоров, Анна Леонидовна, обратила внимание на то, что среди разнообразных сведений, которые хотел получить лейтенант – о вахтерах, о возможных происшествиях в институте, о том, когда давали зарплату и еще о многих, не связанных непосредственно с происшествием, вещах – были и такие, что касались ее лично. Спрашивающий поинтересовался, в частности, ее здоровьем, осведомился, не принимает ли она какие-нибудь препараты: сердечные или еще что-нибудь (не жалуюсь, обычное здоровье, в пределах, как врачи говорят, возрастной нормы; таблеток не пью – не требуется мне – разве что простуда когда). Между делом расспросил ее, где и с кем она живет (однокомнатная квартира у меня, в трех кварталах отсюда – потому и устроилась в этот институт; живу одна – я давным-давно в разводе, детей нет – сама по себе). Эти и некоторые другие – заданные как бы вскользь и без особого смысла – вопросы она расценила теперь, как желание выяснить, что она за человек и насколько можно доверять ее словам. Сложив все эти «два» и «два» и подытожив всю имеющуюся у нее информацию, она с некоторым испугом осознала, что вывод о том, что она всё от начала и до конца выдумала, напрашивается сам собой. Чем это ей может грозить, она не знала, но ясно, что такое мнение ничего хорошего ей не сулило.

***

Здесь я должен сделать небольшое отступление и объясниться с проницательным читателем, который, по-видимому, давно уже заметил, что в этой главе я заметно отошел от привычного для меня стиля рассказчика, рассматривающего события с внешней стороны (конечно, если я сам не являюсь участником этих событий), и в значительной степени перешел к описаниям, которые можно считать рассказом с внутренней точки зрения героини. Хотя такое утверждение, прямо упрекающее автора в том, что он вкладывает в душу героини им самим придуманные чувства и мысли, имеет под собой определенное основание, я должен заявить, что ничего существенного не выдумывал и что все мои описания представляют собой пересказ (естественно, опосредованный Мишиным изложением) того, что говорила сама героиня – а говорить ей с теми, кто расследовал это дело, пришлось много и подробно. Я признаю, что в части испытываемых героиней эмоций, ее соображений, предположений и опасений я значительно приукрасил имевшуюся у меня информацию, но с исключительно художественной целью – стараясь увлечь читателя и передать ему ощущение той специфической атмосферы, в которой разыгрывалась история об обнаруженном в институтском коридоре трупе.

В предыдущем своем романе я уже признавался, что слабо разбираюсь в психологии и эмоциях пожилых женщин (не говоря уже о молодых – вовсе мне непонятных). Прошедшее с тех пор десятилетие ничего, по существу, не изменило в данном – прискорбном для всякого пишущего – факте, но с этим я ничего поделать не могу. Поэтому, описывая, что чувствовала, думала и чего боялась моя героиня, и выходя за пределы того, что она сообщала об этом сама (а мне приходится перешагивать эти пределы, чтобы рассказ не получился слишком сухим и невнятным), я вынужден полагаться на свойственную всем обычным людям общность эмоциональных реакций и, представив себя на месте своего персонажа, описывать, что бы я при этом чувствовал, о чем думал и как бы себя вел. В этом, несомненно, есть значительная доля субъективности и гипотетичности (все мы разные, и многое воспринимаем по-разному, а даже за свои собственные реакции я ручаться не могу – я ведь никогда не был в аналогичных ситуациях, и могу только предполагать, что и как я бы чувствовал, оказавшись в таком положении). Тем не менее, всё это меня – как автора – вовсе не пугает. Ведь пишу я не руководство для психотерапевтов и не инструкцию для сотрудников МЧС, а простейший детектив – роман, не претендующий на реальное описание глубин женской психологии, но всего лишь желающий доставить удовольствие тем читателям, которых истории подобного рода – о ходячих мертвецах и их загадочных исчезновениях – могут заинтересовать. Я надеюсь, что рядовой читатель во многом схож со мной и что, попытавшись представить себя и свои чувства в предлагаемых обстоятельствах, он придет приблизительно к тому же, что я стараюсь ему внушить. Даже те читательницы, которым покажется, что мои описания неправдоподобны и неестественны и что женщины в таких случаях испытывают совсем другие чувства и обращают главное внимание на другие – не упомянутые в моем рассказе – аспекты ситуации, даже эти – повторюсь для ясности – читательницы должны признать, что они, так же, как и я, не могут считаться (по части испытываемых эмоций) образцами для всего человеческого рода. А если так, то почему бы нашей героине и не чувствовать того, о чем идет речь в романе, даже если это идет вразрез с тем, как чувствовала бы себя на ее месте та или иная читательница. Всё, на самом деле, может быть. И не стоит быть чрезмерно придирчивым в отношении правдоподобия и реалистичности читаемой книжки – так можно испортить себе всё удовольствие от чтения. Будем надеяться, что со многими этого не произойдет.

Заканчивая эту тему, еще раз заверю, что, если отбросить не влияющие на суть дела психологические завитушки и литературные виньетки, мое изложение событий полностью соответствует собственным рассказам потерпевшей, чье содержание было передано в мое авторское распоряжение Мишей, который отлично запомнил все детали описываемого дела и не имел ни малейших оснований вводить меня в заблуждение. Фактически, что рассказывала Анна Леонидовна, то я и описал. Не сомневаюсь, что при необходимости моя верность фактам может быть подтверждена собственноручно подписанными ею протоколами показаний Бильбасовой А.Л., допрошенной в качестве свидетельницы по уголовному делу № *** об убийстве гр. Мизулина А.П. (пока что мне придется – в интересах романа – воздержаться от разъяснения читателям, кому принадлежала фамилия, стоящая на обложке этого дела).

***

Теперь, после необходимого, на мой взгляд, обоснования авторской позиции в столь щекотливом вопросе, мы можем вернуться к прерванному рассказу и в нескольких фразах закончить описание той кошмарной ночи.

Около восьми утра Игнатьев, позвонив по телефону и о чем-то осведомившись, распрощался с так и не уснувшей ни на минуту Анной Леонидовной и отбыл, заверив ее на прощание, что бояться уже нечего и всё будет хорошо, а если ей что-то покажется подозрительным или она вспомнит что-то важное, звонить в милицию и требовать, чтобы ее соединили с лейтенантом Одинцовым из дежурной части. Однако ничего не происходило и не произошло до самого окончания ее смены. Вскоре появились – один за другим – несколько сотрудников, зачем-то пришедших в свои лаборатории в субботу и имевших подписанное замдиректора и хранящееся на вахте разрешение, дающее им в связи с производственной необходимостью право на работу в выходные и праздничные дни. Потом заявилась техничка с четвертого этажа, которая такого разрешения не имела, но, не сделав влажную уборку помещений предыдущим вечером, должна была взяться за это на следующий день. Потом сама Анна Леонидовна, договорившись с техничкой и ненадолго оставив на нее вахту, сбегала в ближайший магазин за булочками и кусочком сыра к чаю. Затем… короче говоря, дежурство шло как десятки раз до того, и к концу дня наша героиня несколько успокоилась – страхи, сомнения и опасения не исчезли, но чуточку поутихли и уже не так будоражили ее душу. Пришедшей к восьми вечера сменщице она ничего не стала объяснять и, попрощавшись, отправилась прямо домой – не поспав ни часу ночью и измучившись от переживаний, она уже просто с ног валилась.

Я забыл сообщить (и должен сделать это сейчас), что при своем отъезде лейтенант настойчиво рекомендовал ей (можно сказать, прямо запретил) никому даже не заикаться о происходивших ночью событиях – в интересах следствия, как он выразился, и чтобы не вызывать нежелательной паники в коллективе. С руководством института он сам, дескать, свяжется и берет решение этого вопроса на себя – ей никому ничего докладывать не следует.