Он приходит по пятницам - Слободской Николай - Страница 10

Когда-то, еще задолго до того, как Анна Леонидовна стала дежурить в институте, здесь был главный вход в НИИКИЭМС (тогда он назывался по-другому, ну да какое это имеет значение?), и дверь открывалась на обширный институтский двор. Однако, после того, как рядом построили еще два здания, двор сначала был значительно урезан, а затем и вовсе исчез, и к двери теперь шел короткий проезд, достаточный, чтобы в него заехал грузовик, но и только. В результате этой перестройки центральный вход переместился с торца здания в его среднюю часть, а здешний использовался очень редко: только в тех случаях, когда надо было занести какое-то особо тяжелое и громоздкое оборудование, да при текущих ремонтах через эти двери затаскивали мешки с цементом, бочки с краской, сбитые из корявых горбылей козлы и тому подобные непарадные вещи и выносили строительный мусор. В прочее же время этот черный ход был наглухо заперт, как и двери на всех этажах, выходящие на черную лестницу. Комендант строго следила за тем, чтобы сюда не шастали курящие сотрудники – долго ли до пожара – или какие-нибудь – дело молодое – парочки.

Как сказано, выход на улицу с этой лестницы был абсолютно непроницаем, но, ведя сюда милиционеров, Анна Леонидовна имела-то в виду совсем другой путь. В углу площадки, на которой они стояли, под лестницей, была еще одна дверь, и за ней начинался спуск в подвал. Дверь эта, как, впрочем, и многие из институтских дверей, была снабжена стандартным советским врезным замком, подобрать ключ к которому не составляло большого труда. Вдруг они вынесли труп через эти двери, а потом вытащили через подвальное окно – таково было ее предположение, решавшее проблему с исчезновением покойника, несомненно виденного ею и так загадочно испарившегося.

Но, как догадывается проницательный читатель, надежда обнаружить какие-либо факты и улики, подтверждающие правдивость ее сообщения об убийстве в институте, оказалась тщетной. Подвал, точнее, та его небольшая часть, в которую можно было попасть с черной лестницы, представлял собой довольно обширное помещение, в котором накапливалась разная рухлядь, ожидавшая своего окончательного списания и утилизации, и хранился разнообразный, не представляющий большой ценности инвентарь. По углам и стенам стояли, лежали и громоздились друг на друга разные железяки и приборы непонятного предназначения, обломки рассыпающихся столов и стульев, рулоны проржавевшей сетки и тому подобная дрянь. Целый угол был занят внушительным собранием лопат и грабель, которые ждали своего часа до очередного Всесоюзного коммунистического ленинского субботника. Рядом громоздились древки с окрашенными в темно-красный цвет фанерками, на которые следовало налепить портреты руководителей партии и правительства и украсить ими праздничную колонну сотрудников института, дружно вышедших на первомайскую или ноябрьскую демонстрацию. Такая вот картинка, не ласкающая взор эстетической законченностью, но вполне обычная для интерьера всяких закутков любого советского учреждения. Однако, отнюдь не это могло заинтересовать пришедших – их внимание было направлено на возможность покинуть здание через этот подвал. Стены, отделяющие рассматриваемое помещение от остальной части подвала, были капитальными – без каких-либо дверей или проемов. Возможность выхода давало только единственное окно, расположенное довольно высоко под потолком и выходившее в сделанное перед ним углубление, позволявшее дневному свету скупо проникать внутрь. (Если кто не знает, такие обложенные кирпичом и обычно закрываемые сверху решетками углубления называют приемками – видимо, в старые времена они предназначались для приема внутрь угля, дров и других хранящихся в подвале запасов). Лейтенант послал своего подчиненного наверх – осмотреть окно снаружи, – а сам, невнятно чертыхаясь, подтащил под окно лежавший невдалеке железный ящик (сушильный шкаф, похоже, – подумала Анна Леонидовна) и, взобравшись на него, внимательно изучил окно, попробовал открыть шпингалеты, подергал за ручку, но, не обнаружив, по-видимому, ничего интересного, быстро спрыгнул на пол.

– Никого здесь вытащить не могли, – заключил он. – Пыль везде. Столетняя.

На этом продолжавшаяся почти что час ревизия институтских помещений и закончилась. Возвратившийся милиционер доложил, что никаких следов проникновения через окно он, осмотрев при свете фонарика внутренность ближайшего к торцу приемка и подходы к нему, обнаружить не смог. Крайне маловероятно, чтобы кто-то там недавно лазил. Дополнительно он сообщил, что вход на черную лестницу также и со стороны улицы закрыт на солидный висячий замок (об этом вахтер и без него знала) и что следов взлома не видно.

Лейтенант с одним из своих подчиненных отбыли, а молчаливый (но, похоже, не злобный) Игнатьев оставлен был до утра с напутствием смотреть в оба – на всякий случай, всё ж таки неясно, что тут такое. Это, разумеется, порадовало Анну Леонидовну, не представлявшую, как она опять останется одна, – а вдруг они еще здесь, затаились где-то, и мы их не нашли. С Игнатьевым страху было много меньше.

Она открыла двери приемной, чтобы оставшийся в институте милиционер мог посидеть там и даже – при желании – полежать на диване. Но Игнатьев лежать, по-видимому, не хотел: она слышала, как он время от времени ходил по коридорам и несколько раз спускался к выходу, чтобы покурить. Сама же она, выключив в вахтерской свет и прикорнув на своей лежанке, в который раз прокручивала в мозгу ту невероятную историю, в какую она оказалась впутанной – ни спать, ни чем-то заняться она была не в состоянии. Задним числом всё ею пережитое представлялось каким-то кошмарным сном. Но ведь она видела это собственными глазами: и лежащего мужчину, и нож в его спине…

Она не могла, по ее словам, не сообразить, что простейшим объяснением произошедшего, с точки зрения лейтенанта и его подчиненных – молчавших, но что-то же думающих про себя, – был бы вывод о ложном вызове. Дескать, ошалевшая от вынужденного безделья бабка решила скрасить томительно тянущиеся часы таким безобидным (для нее) и бесплатным представлением, для чего и выдумала забойную историю о найденном ею трупе. Как ни дико подобное истолкование ее звонка, но она не могла исключить, что, оказавшись на месте милиционеров, сама была бы склонна придти к подобному выводу. Вывод простой, рациональный и соответствует всем обнаруженным фактам. Она-то знает, что это неправда, но доказать свою правоту ей нечем. И никакие другие объяснения случившегося ей в голову не приходят. Просто чертовщина какая-то! Не может такого быть в действительности. Мистика и только. Но к мистике – как утверждала Анна Леонидовна – она, в отличие от многих, абсолютно устойчива и не верит ни в бога, ни в чертей, ни в заговоры, ни в Бермудский треугольник, ни в ведьм с вурдулаками… Конечно, думать о всяких таких потусторонних ужасах неприятно, и в определенных обстоятельствах по спине может пробежать холодок при мыслях о такой чертовщине – это да, может такое быть. Но принять это в качестве разумного объяснения каких угодно не вмещающихся в голове случаев – нет, к этому она не склонна. Правда, надо признать, что ничего наводящего на мысли о существовании потусторонних сил с ней в жизни и не происходило. И вот тебе на старости лет. Жуть.

Но помимо самого по себе жуткого происшествия ее мучила еще и мысль, что в глазах милиции она может оказаться патологической лгуньей или истеричкой, стремящейся привлечь внимание окружающих к своей персоне. Во время обхода здания лейтенант подробно расспрашивал ее о том, что она видела, слышала, когда и как это происходило, и не заметила ли она еще каких-то деталей. Почему она решила, что лежащий на полу мертв? – ну, ясно, почему – лежит, не шевелится, в спине нож – чего еще думать. Проверяла ли она его пульс? Был ли лежащий холодным или еще теплым? – упаси бог, я к нему и не подходила близко, не то, что касаться… Уверена ли она, что перед ней именно мужчина? Как он выглядел? – обычно выглядел, как все – лица не видно было, но прическу то частью видно – конечно, мужчина – и одет – спецовка темно-синяя или курточка какая – может и комбинезон (толком не разглядела) – штаны такие же синие – кепочка на голове – женщина так вряд ли оденется – разве что специально, под мужчину… Слышала ли она какие-нибудь звуки, голоса, когда звонила по телефону, и после? – ничего вроде бы не слышала – но дотуда далеко – могла и не услыхать, если что и было…