Хризантема с шипами - Росси Делия - Страница 10

Я горько улыбнулась. Что ж, у меня и впрямь началась новая жизнь. Только совсем не такая, какую я себе представляла. И это снова возвращало меня к тому, с чего я начала: что мне делать? Как заработать на эту самую жизнь?

К сожалению, мое воспитание было типичным для благородной леди, и все, что я умела, совсем не подходило для добывания денег. Да, я разбиралась в искусстве, неплохо пела и музицировала, имела хороший вкус. Но вряд ли кто-то станет за это платить. Кому в провинции нужны мои столичные замашки! Или…?

Мысль, пришедшая в голову, была неожиданной, но отозвалась в душе робкой надеждой. А что, если попробовать? Да, для этого придется полностью перекроить жизнь, но, может, оно и к лучшему?

Редклиф Бенси

Гверх оказался осторожным. Скрывался так умело, что Редклиф никак не мог уловить его ментальный след. Или это потому, что слишком много времени прошло?

Редклиф спешился, легко похлопал Верного по крупу, оставляя на границе леса, и вошел в тень. Ему не нужно было долго настраиваться, чтобы отсечь эмоции. Главный навык, которому с детства учили Черных лордов – умение подавлять чувства. Не позволять им брать верх над сердцем и разумом. Создавать экран между собой и внешним миром, не разрешая эмоциям мешать охоте. Уинтширы сполна овладели этим искусством. Редклиф не помнил ни любви родителей, ни доброты близких, ни беззаботного детского веселья. Холод и контроль – вот то, что ценилось в их семье превыше всего. «Запомни, сын, – любил повторять отец. – Чувства делают нас слабыми. А Разлом не прощает слабости».

Редклиф неслышно передвигался по пружинящей траве, отмечая краем сознания привычные мелочи – громкое пение птиц, запах прелой листвы, журчание ручья, впадающего в Брейю, сочную листву старых кленов. Но все это не вызывало в его душе ни малейшего отклика, как и всегда, когда он выходил на охоту.

В какой-то момент ему показалось, что он ощутил неявный привкус металла, но стоило только сделать шаг, как тот исчез. Редклиф замер, прислушиваясь к себе, и отступил назад, к старому дубу. А потом внимательно осмотрелся и закрыл глаза, переходя на внутреннее зрение. Старые, едва уловимые следы кружили вокруг тонким пунктиром, то уходя к самой реке, то возвращаясь. Гверх хитрил. Петлял, как заяц. Надеялся его запутать.

Редклиф остановился и задумался. Все следы были старыми, новых он не нашел. Тогда где скрывается донный? В лесу его нет, это очевидно. В городе? Гверхи не любят скопления людей и стараются их избегать, предпочитая густые заросли и болота. Там им легче находиться в своем естественном виде. Но что, если донный сумел найти подходящего носителя? Что, если ему удалось заменить собой живую душу?

Это плохо. Придется возвращаться в Кранчестер и искать среди жителей. Редклиф устало провел рукой по лбу. Похоже, пришла пора вспомнить старые законы, и объявить карст. Ведь это единственный способ проверить всех обитателей графства.

Редклиф свистнул, подзывая Верного, дождался, пока вороной окажется рядом, вскочил в седло и поскакал к Кранчестеру.

Александра Эйден

Я резко открыла глаза и в первый момент не поняла, где нахожусь. Сон, в котором я обнимала своего малыша, гладила его льняные волосы, ловила ртом крошечные пальчики, был таким реальным, что я задохнулась от ощущения пустоты в собственных руках. Все казалось таким настоящим – и тяжесть маленького тела, и тугие перевязочки на запястьях, и тихое дыхание… Я так мечтала об этом – долгие четыре года, – так верила, что все получится! И вот, когда все действительно получилось, судьба, будто в насмешку, отобрала у меня и моего ребенка, и надежду. Святые небеса, за что? Почему это случилось? Почему со мной?

Я уткнулась в подушку и прикусила зубами ее край, пытаясь сдержать подступающий к горлу крик. Но он рвался наружу, саднил горло, пробивался хриплым стоном. Его питала та боль, что выворачивала душу, и я ничего не могла поделать. Днем, в окружении чужих людей, мне приходилось держать лицо и не показывать того, что творится внутри, но ночью… Ночи были моим кошмаром и наказанием. Каждый раз видеть во сне своего ребенка, целовать крутой лобик, слышать веселый смех и каждый раз возвращаться в ту реальность, в которой моего малыша больше не было. Понимать, что его вообще никогда не было. Что он просто не успел родиться. Невыносимо. Невозможно. Больно.

Я перевернула намокшую подушку на другую сторону. В окно светила яркая луна, и в ее свете все вокруг показалось каким-то ненастоящим. Что я делаю в этом доме и этом городе? Зачем пытаюсь склеить осколки собственной жизни? Не проще ли покончить со всем раз и навсегда?

Эти мысли, раз за разом, приходили мне в голову, и всякий раз я гнала их, ругая себя за слабость. Нужно жить. Что бы ни случилось, нужно жить дальше. Но сегодня никакие убеждения не действовали. Я снова видела перед глазами лицо мужа, и мне хотелось стереть его из своей памяти, забыть, не помнить. Если бы не он… Если бы не его ненависть… Что ж, я тоже научилась ненавидеть. И никогда не прощу Альберту того, что он сделал.

До самого утра я не сомкнула глаз, а с первыми лучами солнца встала с постели, умылась ледяной водой и заставила себя вернуться к образу спокойной и уравновешенной ари.

Никому не было дела до того, что творится у меня в душе. Вот пусть все так и остается. Уверенный взгляд, легкая улыбка – «все прекрасно, Сэнди. У тебя все прекрасно».

Я дождалась прихода Мэри, позавтракала и оделась, а потом отправилась на улицу Старого камня, к местной модистке госпоже Линдси.

Домик, расположенный на извилистой улочке, выглядел непрезентабельно. Серые стены, маленькие окна с частым переплетом, низкое крыльцо. Судя по всему, достатком тут и не пахло.

Я вошла вовнутрь и оказалась в тесном помещении, заваленном рулонами тканей и картонными лекалами.

– Светлого дня, госпожа, – послышался из-за вороха обрезков тоненький, похожий на детский голосок. – Вы хотите заказать платье?

– Светлого дня. Я могу увидеть госпожу Линдси?

– Конечно, госпожа, – торопливо согласился голосок, и я заметила вынырнувшую из-под прилавка невысокую, похожую на кузнечика ари.

Казалось, она состояла из сплошных углов и острых линий – худые руки, хрупкие плечики, длинный нос, неправильные черты. И при всем этом была в модистке некая гармония, словно все эти углы складывались в правильном порядке.

– Чем могу служить, госпожа?

Линдси улыбнулась, и ее узкое лицо преобразилось, став по-настоящему симпатичным.

– Я хотела бы заказать легкое утреннее платье, – ответила я и обвела взглядом тесное помещение.

Похоже, когда-то оно знало лучшие времена. На стенах висели забранные в рамочки женские силуэты и вырезки из модных журналов, длинная консоль пестрела стоящими на ней статуэтками-пэни. Фарфоровые девушки приседали в реверансах, улыбались, шептались друг с другом или, чуть склонив хорошенькие головки, обмахивались веерами. Такие безделушки были популярны лет десять назад, и пользовались большим успехом у дам. В дальнем углу я заметила изящное кресло. Его трудно было различить под ворохом тканей, но выбитая на потертом бархате подлокотника лилия намекала на родство с известным в Вердофе мебельным домом «Уинфри и Ко».

– Желаете посмотреть журналы? – голос модистки дрогнул, и она торопливо добавила: – Или я могла бы сделать набросок.

И столько скрытой мольбы прозвучало в ее словах, что я поняла – нет никаких модных журналов. Это всего лишь жалкая попытка придать своему заведению больший вес.

– Давайте сделаем набросок и определимся с материалом, – ответила напряженно застывшей модистке и добавила: – Я слышала, у вас очень хороший вкус.

Линдси зарделась, глаза ее довольно блеснули, но она тут же смутилась и кинулась к прилавку, на котором лежали свернутые ткани.

– Вот, извольте видеть, только недавно доставили из Уинтшира, – торопливо бормотала она, вытаскивая небольшой рулон нежно-голубого батиста. – Из него выйдет замечательное утреннее платье.