Жена по заказу - Драбкина Алла - Страница 14

– Да уж. Иногда лучше не читать, а то ведь я читала и знаю наизусть… Асадова.

– Эк тебя!

– Вот именно.

– Однако раз уж мы начали, я хочу до конца понять, что ты думаешь о деле моей подруги.

– Да тут и думать нечего. Красавица-кинозвезда попадает на курс, где, в общем-то, пока только что вылезшие из детских штанишек школьники. В нее влюбляются все, кроме Никиты, так?

– Ну так… А куда ты денешь Шевченко?

– Шевченко такой же, как и все. И он на свой лад влюблен в Ирину. Но на фига он Ирине?

И она поворачивает стрелку его любви с себя на Сорокину.

– Но как это можно сделать?

– Вы что, не в курсе, что есть люди-манипуляторы? Она могла придумать Сорокиной папу-адмирала, алмазов пламенных в лабазах каменных и, для тщеславия, любовь к Сорокиной какой-нибудь неподражаемой знаменитости. И между прочим добавить, что Сорокина неравнодушна к нему, ну к Шевченко…

Да, я могла это представить. Надо мной самой был проделан такой опыт. Милая шутка в стиле Ирины, настолько милая, что мне из гордости пришлось сделать вид, что я ничего не поняла и не заметила. А ведь я была не девочка-первокурсница.

Да и сомнения были, еще какие.

– Но почему потом Шевченко возненавидел Алю?

– Да потому, что все оказалось не так. Ни папы, ни алмазов, ни знаменитости на хвосте.

– Аля была и без того интересным человеком, не чета своим однокурсницам.

– Инте-инте-интерес, вылетай на букву эс! Интерес! А есть еще слово «интересант». Оно очень старое, и я жутко хохотала, впервые услышав его. Однако интересанты интересуются деньгами и больше ничем.

– У Ирины тоже ни фига не было!

– Зато она многое обещала в будущем. Да и нетрудно предположить, что дурак Шевченко считал ее гениальной, долгоиграющей звездой. Все-таки времена были другие и кубышек с «баками» ни у кого не было.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что книжка на борту…

– А кто еще?

– Но как? Даже если предположить…

– Предполагать нечего. Ирина – стукачка.

И разговор про «черные списки» она услышала в гэбухе, где ее ангажировали. Ей объяснили, что других фильмов с ее участием не будет. Предположим, режиссер наломался с ней и в этом, а все другие поняли, что кина не будет. Ее сдали в Театральный. Но там у нее началась большая паника, театр еще труднее, чем кино. Она смылась на искусствоведческий и сразу после вуза получила работу, так?

– Так. Ее взяли литсотрудником в театр.

– Она написала хотя бы одну статью?

– Нет.

– И до сих пор сидит в этом театре?

– Да.

– И пьет?

– Да.

– Что вы после этого еще можете думать?

– Но... как у нее оказалась книга? Как она снюхалась с людьми, которые мучили Сашу? Ведь гэбуха не знакомит своих осведомителей.

– Это были ее личные знакомые. Она написала сценарий, хата для такого рода дел у нее была – вот и все.

– Но за что?

– За то, что ваша подруга не умерла, не спилась, не покончила с собой после того, что наворожила ей Ирина. А тут муж, да еще какой! Ваш мент прав – не станет ГБ, да еще на излете, делать такие глупости и трогать известную женщину, а не какую-то прошмандовку, которую поймали в гостинице с иностранцем.

Все это ударило меня как обухом по голове. Я чувствовала, это была правда. Ни трещины все разъедающих сомнений, ни не правды в характерах.

Другое дело, что Аля в это никогда не поверит.

– И еще у меня возник вопрос, – продолжала Яна, – а потом и ответ на вопрос: кто наехал на бывшую жену Сакена? Так странно наехал, дал месяц на сборы денег, потому что знал, кто будет платить. И знал также, что у этого человека деньги работают, а не лежат в чулке.

Тут уж мне захотелось показать, что и я не дура, ведь это же очевидно: кто?

– Громов! – пытаясь скрыть торжество, сказала я.

– Правильно, Громов, – выдержанно, как учительница, одобрила меня Яна.

А потом она надолго, тяжело задумалась.

– Теперь вы скажете мне, что Сакен в это никогда не поверит.

– Я не в такой степени знакома с Сакеном, но думаю, что он все же циничнее Али, а потому может и поверить. Романтик он с одной стороны, а с другой – делец. Он прекрасно знает – не убивай покупателя ценой, а обогащайся оборотом. Его галерея не такая снобистская, как остальные. Иногда он покупает картинку у мажоров с улицы, потому что знает, что не только наше население, но и иностранцы зачастую тупы в живописи. Им нравится все красивенькое, принаряженное. Также он знает о моде на Западе на лоскутные коврики. Он закупает и продает их. Зато никаких матрешек, балалаек и самоваров. Он поднялся в наше время на галерее, понимаешь? Это неслыханно.

– А где он взял свою… Асеньку?

– Не знаю. Я ее не расспрашивала.

– А как она выглядит?

– Ну это трудно сказать… – Мне надо было подумать, и я долго соображала. – Аля ее видела в двух ипостасях: с утра она чистенькая и ненакрашенная, вечером – святых выноси.

– А вам не показалось, что Аля Сорокина знает эту девочку?

– Она бы так мне и написала.

– Пон-нятно. А вот Ирина ее знает…

– Как – знает?

– Знает и ненавидит. И ненависть их взаимна.

А за что женщины разных поколений могут так ненавидеть друг друга?

– Н-не знаю.

Яна взяла «молодую» фотографию Никиты, потом лист бумаги и ножницы. Через минуту она наложила вырезанный овал на лицо фотографии, а все остальное скрылось под бумагой.

– Кто это? – спросила Яна.

– Ванька... кхм… – Я осипла. – Иван, сын Никиты и Ирины.

– В то время, когда у них была... любовь, эту девицу звали Ксюша. Она была сирота и воспитывалась в семье актеров Задоровых.

– Но откуда ты…

– Никогда ни о чем меня не расспрашивайте.

Я бы с удовольствием все выложила сама, но я не имею права. Это и чужая тайна тоже.

И даже тогда я не удивилась, не подумала того, о чем должна была подумать. Должна. Мне не только намекали, мне говорили прямо.

– И этой Асеньке или Ксении... никогда не говорите, у кого работаете. Никогда, умоляю, не говорите обо мне.

– Ну конечно. Тем более, я не собираюсь с ней встречаться.

– Боюсь, что придется.

– Уж лучше тогда я предварительно съезжу к Ларе с Колей.

– Это кто?

– Это ее опекуны.

– Они хорошие люди?

– Очень.

– Но вы слишком многих считаете хорошими.

А мне нужна правда.

– Это очень хорошие люди. Но она сбежала от них в шестнадцать, потому что хотела жить в их доме, но по своим законам. Возвращалась домой, когда попало, отказывалась мыть полы или есть вовремя и со всеми. Потом, они ведь получали на нее деньги, гораздо большие, чем их зарплата. Ей хотелось самой тратить эти деньги, тем более что жить ей было где. После родителей, вусмерть спившихся, ей досталась хорошая комната в центре. Да всякие гуманитарные посылки с едой и одеждой…

– Как они среагировали на это?

– Лара сходила с ума, прямо-таки до болезни, ну а Коля больше страдал из-за Лары.

Вдруг заскрежетал один ключ в замке, другой.

Упали на пол с небывалой громкостью сапоги, прошуршала куртка, и на кухню ворвался Кирюша.

– Нет, вы только подумайте! – заорал он. – Когда две женщины решили побеседовать, то им совершенно наплевать, что ребенок может насмерть замерзнуть у школы!

И опять объятия, целование. Хоть в последнее время мы старались отучить его от этого, но сегодня мы проштрафились и потому терпели.

До десяти я была с Кирюшей. Ходили гулять, ели на ходу пряники, попутно рассуждая о жизни.

Пофилософствовать он любил. Об ушу, куда он поступит на будущий год, о том, что в этой жизни побеждает сильнейший, о том, что у них появилась классная училка по природоведению и прочее.

Потом делали уроки. С математикой он уже справлялся почти без меня, но русский язык и тот начальный минимум литературы, что задавали ему в классе, не лез ни в какие ворота. Он честно признавался мне, что ему лень слушать на уроке, а читать не хочется. Тогда я сама по-прежнему читала вслух то, что задано, и задавала вопросы. Такие, надеюсь, которых не задавали в школе. Никаких «образов» и «тем», «идей», но зная, что спрашивать будут именно образы и идею, объясняла заодно, что это такое. Умные слова пугали Кирюшу.