Поручик Митенька Ржевский (СИ) - "Violetblackish" - Страница 21

— Юнкер Обездашков! В приемную! К вам пришли!

Мы с Рязановым отлетели друг от друга в разные стороны со скоростью звука. Розги за драку в стенах училища получать не хотел ни он, ни я. Я машинально оправил платье и уставился на дежурного юнкера из младших классов, маячившего в дверях.

— Ко мне? Пришли? — переспросил я в замешательстве. Посещения юнкеров в учебный период были чем-то из ряда вон выдающимся и сулили большие неприятности, ибо только болезнь близких, или что еще похуже могли стать веским основанием для того, чтобы выдернуть юнкера из учебного процесса. — Кто?

— Не могу знать, — пожал плечами дежурный и, потеряв интерес к беседе, скрылся из вида.

Я вышел из репетиционной залы и отправился к приемной, невольно замедляя шаг, и перед дверью окончательно остановился. Кого это нелегкая принесла по мою душу? Никто, кроме советника Хренова, на ум не приходил. Может быть, князь наконец отменил помолвку и сообщил об этом моему неугомонному родственнику? Как бы то ни было, по ту сторону двери меня ждали. Я выдохнул, толкнул тяжелую створку и обмер. Князь стоял ко мне спиной, глядя в окно, но даже его спину, обтянутую как всегда темным сюртуком, я узнал мгновенно. Я машинально попятился назад, оглушительно шурша многослойными юбками и запоздало понимая, что облачен в наряд легкомысленной Сюзанны. Князь, заслышав шум, повернул голову, бросил на меня взгляд и слегка скривился:

— Что это на вас? Женское платье? — И спохватился: — Простите мою растерянность, я даже не поздоровался. Но ваш наряд…

— Это театральный костюм. В училище ставят «Женитьбу Фигаро» Бомарше, — буркнул я, молниеносно выхватывая из-за пояса веер, стыдливо прикрывая лицо и лихорадочно гадая, узнал ли меня князь. Но тот уже потерял к Митеньке интерес и снова отвернулся к окну, приказывая сухо:

— Присаживайтесь, я здесь, чтобы поговорить с вами.

Я оглянулся и послушно брякнулся в стоящее тут же кресло, машинально обмахиваясь веером и пытаясь взять себя в руки. Платье и парик, которые я так ненавидел еще пару минут назад, невольно стали для меня спасительной маскировкой и, похоже, Назумовский ничего не заподозрил. Он уже потерял всякий интерес к Митеньке и продолжил смотреть в окно так, словно там происходило из ряда вон выходящее событие. Я перевел дух и обратился во внимание. Князь явно был тут неспроста. Со своего места я не мог видеть его лица, только слышал голос.

— Я здесь по весьма неприятному поводу и предпочел бы не делать то, что собираюсь, но, боюсь, у меня нет выхода, — начал он ничего не выражающим тоном. — Я вынужден расторгнуть нашу с вами помолвку.

Я молчал. Я должен был почувствовать облегчение и радость, что мой план удался, но не чувствовал ничего. Наверное, так бывает, когда то, чего ты так долго добивался, наконец осуществляется. Молчание тем временем затягивалось и мне нужно было что-то сказать и как-то обозначить свою реакцию.

— Почему? — спросил я и, прочистив горло, повторил тоненьким противным голоском капризного мальчика: — Я вам не нравлюсь?

— Потому что я уже женат, — последовал такой же бесстрастный ответ. У меня екнуло сердце. Он что? Вообще ничего не чувствует? Как можно быть такой бесчувственной колодой? Однако следующие слова князя заставили мое сердце сжаться. — И хотя я женат теперь на человеке бессердечном и даже более того, понятия не имею, где он сейчас и смогу ли я найти его когда-нибудь, это ничего не меняет. Наш с вами брак более невозможен.

Я молчал, не имея ни малейшего понятия, что говорить в ответ, и князь, не дождавшись моей реакции, продолжил:

— Я не ищу вашего прощения, ибо понимаю, что простить такое невозможно, но постараюсь, чтобы данный инцидент прошел для вас как можно более безболезненно. Вам и вашей семье будет выплачена… скажем так, финансовая компенсация.

А это было уже слишком. Я резко встал и, забывая поменять голос, брякнул:

— Мне ничего от вас не нужно!

Князь обернулся и уставился на меня с интересом. Я поспешно плюхнулся обратно в кресло и прикрыл лицо веером, сверля князя взглядом.

— Не торопитесь отказываться, — мягко произнес Назумовский, снова отворачиваясь к окну, словно даже смотреть на меня ему было неприятно. — Я прекрасно отдаю себе отчет, что наш брак был призван решить некоторые финансовые проблемы вашей семьи и вы вряд ли могли испытывать какие-то чувства ко мне. Так что будет логично, если я…

Меня снова смело с кресла, и, прежде чем я успел подумать о том, что творю, слова сами собой сорвались с моих губ:

— Не вам решать, какие чувства я испытываю к вам! И засуньте себе свои деньги, знаете куда? Я сам в состоянии обеспечить себя и своих родных. Я в конце концов…

Слово «мужик» я проглотил в последний момент, потому что князь наконец потерял интерес к пейзажу за окном и развернулся ко мне с выражением крайней заинтересованности на лице. Я злорадно подумал, что мне все-таки удалось пробить панцирь его непроницаемости. Однако мое злорадство тут же сменилось беспокойством, поскольку последней тирадой я запросто мог разрушить образ капризной принцессы и спалить свой маскарад.

— Гад вы гадский, князь! Никогда вас не прощу! Прощайте! — пропищал я и вылетел из приемной, оглушительно хлопнув дверью. Пронесся по коридору и тормознул на лестнице, чтобы перевести дух и осознать, что все мои мучения с навязанным браком в итоге закончены и я добился своего. Только вот облегчения почему-то не чувствовал. На душе скребли кошки-мышки и все их собратья, у кого имелись когти и кто мог рвать ими мою совесть, превращая ее в лоскуты. Я снова выхватил веер и стал остервенело им обмахиваться. Дурацкое платье давило так, что было не вздохнуть, и если бы я был не я, то подумал, что у меня начинается настоящая бабская истерика. Мысль о том, что я больше никогда князя не увижу, не приносила облегчения. Черт-те что! Мне вдруг глупо, бессмысленно, но сильно до одурения захотелось взглянуть на него в последний раз. Я бросился к окну, которое по счастью выходило во двор, и буквально прильнул к стеклу. Как раз вовремя. Князь, прямой как палка, затянутый в мрачный сюртук и равнодушный ко всему внешнему миру, пересекал двор, направляясь к своему экипажу. Дежурный юнкер уже распахнул перед ним дверцу. Я уперся в холодное стекло лбом, чувствуя духоту, дурноту и то, что я конченая сволочь. В эту секунду князь вдруг резко обернулся и поднял голову, словно почувствовав мой взгляд. Я отскочил от окна и прижался к стене, чтобы не быть замеченным. Хотя какое это теперь имело значение? Раздался оглушительный треск. Гадское платье все же лопнуло на спине, позволяя вздохнуть полной грудью. Вот только воздух не шел. Не в моей личине было дело. А во мне. Неясное чувство, что я свершил страшную ошибку, не давало покоя, а победа в моем предприятии вдруг обернулась поражением. Но делать было нечего и обратной дороги не было. Оставалось одно. Жить дальше.

***

Лето было в полном разгаре. Ломилось через оконные рамы буйной свежей зеленью. Манило махнуть на речку, накупаться и назагораться вволю, и нам, юнкерам, после выпускных экзаменов оставалось только принести торжественную присягу Императору, чтобы вырваться на свободу. Настроение у всех было приподнятое, а я же был чернее тучи, сильно портя общую картину. Но ничего не мог с собой поделать. Мысли в голове назойливыми мухами у сладкого кружили все вокруг одного и того же и стремились к морозному февралю, венчанию и визиту князя в училище. Неясное, щемящее ощущение, что я был, мягко говоря, не прав, со временем обратилось в стойкую уверенность, и я всерьез подумывал о том, чтобы разыскать князя и принести ему свои извинения. Но меня останавливали два обстоятельства: князь с весны в Петербурге не появлялся, окончательно застряв в Сибири со своим строительством железных путей; и за то, что я натворил, не прощают.

Я российский офицер. Солдат, прошедший ужасы войны, терявший друзей, видевший, как гибнут мирные люди. Мужик, которого согнуть невозможно. И все же Назумовский умудрился сломать мне шаблон дважды: признавшись в любви и уступив мне. И ни то, ни другое не сделало его слабее, не унизило его. Он как и был, так и остался в моем понимании сильной целостной личностью. А я так бился за то, чтобы сохранить свою задницу неприкосновенной, что вдруг неожиданно для себя оказался полным мудаком. Да и задница моя, как выяснилось, была в совершеннейшем восторге от члена князя. При воспоминании о единственной ночи, когда я был распят под князем на скомканных простынях, меня вновь и вновь окатывало жаром. Со временем эти мысли доконали меня, я впал в мрачную меланхолию, прячась ото всех целыми днями в библиотеке и проигрывая наш последний разговор вновь и вновь и пытаясь найти выход из всего того, что наворотил.