Поручик Митенька Ржевский (СИ) - "Violetblackish" - Страница 16

— Да что там… — возмутился князь, обреченно опуская пистоль, но договорить ему не дали. Шум усилился, потом перерос в оглушающий треск, и через секунду земля под нашими ногами содрогнулась. Увесистая мохнатая туша, похоже не удержавшись на раскидистых ветвях дуба, грохнулась между мной и князем и обиженно заревела.

— Ба-а-а-а-а! Аристарх! — заорал я и расхохотался. Нервы, подточенные ожиданием смерти, окончательно сдали. И хотя по идее я медведя не помнил, что-то знакомое, почти родное было в облике зверюги, который, судя по выражению морды, находился в еще большем шоке, чем окружающие его люди на поляне. Князь вскинул руку с пистолем в его сторону, скорее механически, чем желая пристрелить огромное, но до чертиков перепуганное животное. Медведь беспомощно оглянулся на меня, словно ища поддержки, потом поставил круглые ушки топориком, обиженно засопел и неожиданно, без предупреждения, ломанулся в заросли, в направлении противоположном тому, где исчезли его преследователи. Князь стоял в полной растерянности, и тут, словно по команде, из кустов на другой стороне поляны один на другим стали выскакивать знакомые нам лица, и буквально за какие-то пять минут между мной и князем, гуськом, по одному за медведем пронеслись: сначала весь цыганский табор в полном составе, потом громко причитающий Карл Платонович и наконец, замыкая процессию, красный от натуги городовой, придерживающий бьющую его по крупу шашку. Люди появлялись из одних кустов и ныряли в другие с невероятной скоростью, а мы стояли на поляне, превратившейся в оживленный перекресток, и не знали, что делать. На нас никто не обращал абсолютно никакого внимания.

Наконец все стихло. Кусты замерли и звуки топота ног, треска веток и обиженного медвежьего рычания стихли. А вот я не мог остановить хохот. От смеха у меня даже выступили слезы, которые я утирал рукавом.

— Цирк какой-то… — князь опустил руку с пистолем, пережидая мой приступ веселья, и предложил: — Ладно… бог с ней, с дуэлью.

— Э-э-э нет! — мое веселье как рукой сняло. Это как это! Я-то стрелял! — Извольте продолжать, князь, и покончим с этим. Сдается мне, больше нас никто не потревожит.

Назумовский с минуту разглядывал меня и наконец кивнул.

— Как вам будет угодно, — пробормотал он и снова встал в дуэльную стойку. Я медленно выдохнул, успокаиваясь, и в который раз увидел направленное на меня дуло пистоля. И несмотря на пережитую на поляне суету, сердце обвалилось-таки в желудок от осознания того, что жизнь моя полностью в руках князя, который может всадить мне в грудь пулю в любой момент. Я втянул ноздрями воздух, остро ощущая запах вытоптанной нашими сапогами травы, прелой листвы и надвигающейся грозы, стремительно сменяющей последний теплый летний день. Все замерло. И вдруг черное дуло пистоля, направленное на меня, исчезло. Назумовский не спеша поднял руку высоко над головой и спустил курок, пуская пулю в небо. Грохнул выстрел, и словно по команде его эхом повторил раскат грома и шум ливня в кроне дуба над нашими головами. Словно пуля, выпущенная князем вверх, продела дыру в небесах. Я стоял не в силах пошевелиться и чувствовал, как первые, пробившиеся сквозь листву капли дождя падают на лицо.

Князь опустил руку с пистолем и молча повернулся спиной, чтобы уйти, но внезапно передумал. Развернулся на сто восемьдесят градусов и направился ко мне. Не торопясь, не суетясь, и, казалось, не теряя своего привычного присутствия духа. Подошел ко мне вплотную и ни с того ни с сего нежно провел рукой по моей влажной от накрапывающего дождя щеке. Я даже отшатнуться не успел. Князь усмехнулся, отнял руку и посмотрел на нее, словно раздумывая, говорить со мной или все же не стоит.

— Какой же вы все-таки дурак, поручик, — сказал он наконец ровно и даже ласково. — Любовь — это не слабость и уж конечно не оскорбление. Любовью нельзя унизить. Любить сложно и иногда почти невозможно. Особенно равного себе по силе. И все же любовь — это великий дар и высшее счастье. Надеюсь, однажды вы это поймете.

И не дав мне сказать ничего в ответ, резко развернулся на каблуках и пошагал по направлению к своему экипажу. А я остался стоять один под дождем, размышляя, кто же я теперь такой. Офицер российской армии Александр Заболоцкий? Лихой гусар-пошляк Дмитрий Ржевский? Но чем больше думал, тем сильнее утверждался в мысли, что сегодня я всего лишь капризный, инфантильный, избалованный, а главное, не шибко умный отрок Митенька Ржепоп…

Когда же, господи прости, я запомню наконец эту дурацкую фамилию!

Комментарий к 9. Медвежий переполох

https://imageup.ru/img277/3806062/mycollages.jpg

https://imageup.ru/img16/3806093/mycollages.jpg

========== 10. Тур вальса ==========

Полгода спустя…

— И! Раз-два-три… Раз-два-три… раз! Подровняться! Втянуть животы!

Учитель танцев месье Лакруа чуть не взмывал над начищенным до зеркального блеска паркетом. Он едва касался пола носками бальных туфель, пытаясь своим примером показать, как нужно танцевать вальс, и почти плакал от отчаянья. Дело в том, что научить юнкера военного императорского училища можно чему угодно: картографии, физике, географии, истории и даже Божьему закону. Но научить вторую роту танцевать вальс было практически нереально. А между тем традиционный ежегодный бал-маскарад, который давался в училище на Масленицу, маячил не за горами. И нас, юнкеров, дрессировали как цирковых медведей, чтобы мы не дай боже не опозорили честь училища перед дорогими гостями и попечительским советом.

— И-и-и! — снова завыл месье француз и сбился на военщину, более понятную его ученикам: — Держать ряды!

Юнкера старательно маршировали, чеканя шаг, тянули носок и топали как кони, заставляя струнный квартет в углу, обеспечивавший этому безобразию музыкальное сопровождение, тревожно вздрагивать и подпрыгивать на месте в моменты, когда вся вторая рота особенно воодушевленно печатала шаг.

— И-и-и! Обернулись! Посмотрели на даму с нежностью! — надрывался Лакруа.

Настоящие дамы, с которыми нам предстояло вальсировать через неделю, естественно, отсутствовали. Их и не могло было быть в наличии в военном училище. Поэтому каждому юнкеру в партнерши выдали по венскому стулу, чьи изгибы, видимо, должны были напоминать нам прелестных дев. Но ни талии, ни тем более груди у стульев не было, представить их там возможно исключительно при наличии изрядного запаса воображения, и только изголодавшийся извращенец мог воспылать страстью к мебели. Но приказы в училище не обсуждаются. И совсем не это меня беспокоило.

К военному быту мне было не привыкать. Я в армии треть жизни. Вставать до зари в холодной казарме на несколько десятков человек, ходить на завтрак, обед и ужин строем, до зеркального блеска начищать сапоги, бляху ремня и даже пуговицы, учиться стрельбе, выполнять физические нагрузки мне было всяко приятнее, чем танцевать вальс как сегодня. Так что в общем и целом в ряды юнкеров по осени я влился весьма органично. И зря переживал, что старые Митины друзья обнаружат подмену. Оных просто не оказалось. Митенька на курсе был не заметнее пустого места и, судя по всему, от него давно ничего выдающегося не ждали. Я особо и не отсвечивал, свободное время проводя в гимнастической зале и старательно перекачивая рыхлый жирок Митеньки в мускулы.

С учебой тоже больших проблем не возникло. Верховая езда, математика, черчение и сугубные науки, то бишь химия и механика, — все это вспомнил на ура. Хотя словесности — обязательному знанию истории всех полков русской кавалерии, их полковые традиции, униформы, быта, имен училищного начальства и всех юнкеров выпускного курса — пришлось учиться на ходу. Как и французскому, на котором тут свободно разговаривали абсолютно все. Так что я обложился учебниками и принялся грызть гранит науки. А что мне еще оставалось? Не о князе Назумовском же думать? Тем не менее история с князем лезла в голову постоянно, стоило отложить учебник в сторону и прикрыть глаза. Почему? А кто его знает.

По сути меня волновали два вопроса. Первый — что, собственно, князь теперь думает о помолвке с Митенькой. Назумовский на следующий день после дуэли уехал в Сибирь и пробыть там собирался ни много ни мало до весны. Хренов писал ему пылкие письма с упорством желающего обогатиться человека несколько раз в месяц, дабы получить подтверждение, что прежние договоренности в силе, но ответа не получил ни разу. Все это повергло его, а заодно и меня, в состояние крайней раздражительности. С одной стороны, я здорово постарался, чтобы отвадить князя от Митеньки, показав его с самых неприглядных сторон. С другой — князь, судя по его поступкам, не был лишен порядочности, если не сказать благородства, и данное им слово дорого стоило. Так что я понятия не имел, что у него на уме.