Однажды и навсегда (СИ) - Головьева Светлана - Страница 17

Джек

Я всегда знал, что Маккензи Джонс та ещё стерва и заноза в заднице. Это меня и привлекало в ней. Именно поэтому мы стали друзьями. Будь она божьим одуванчиком, я бы даже не посмотрел в её сторону. Мне нравилось, что она всегда могла дать мне отпор. В отличие от всех остальных девушек, которые прогибались подо мной. Маккензи всегда была стойкой, со стальным характером. И теперь я вижу, что это не изменилось. Она всё ещё способна мне противостоять, но почему-то мне кажется, сейчас она делает это не так охотно. Сегодня утром я видел, каким взглядом она смотрела на меня. И этот взгляд точно ни с чем не спутаешь. Она хочет меня, так же как и я её. А когда оба человека желают одного и того же, то ничто не встанет у них на пути. Даже гордость или упрямство, чего слишком много в Маккензи Джонс.

— Джек, тебя к телефону, — слышу я голос Майка, ещё одного мастера, который сегодня застрял за стойкой и вынужден отвечать на телефонные звонки.

— Уже иду, — убираю инструменты и снимаю перчатки, обращаясь к своему клиенту, — подождите немного и я к вам вернусь.

Мужчина лет сорока по имени Барт, полное имя которого наверняка звучит, как Бартоломео. По крайней мере, выглядит он именно, как Бартоломео: угольно-чёрный деловой костюм, гелевая укладка волосок к волоску, дорогой парфюм и Ролекс на руках. Что он потерял в тату-салоне спросите вы? Просто нужно поменьше спорить с друзьями на пьяную голову, отвечу я. Судя по тому, что сейчас он сидит тут и делает татуировку с инициалами своей жены, можно сказать, что спор был проигран. Барт кивает мне, и я направляюсь к телефону.

— Алло?

— Привет, сынок, как ты там? Мы с мамой не можем до тебя дозвониться. Всё развлекаешься? — отец хохочет и мне почему-то кажется, что в его представлении я всегда нахожусь на тусовках в бассейне, наполненном шампанским.

— Пап, ты же звонишь мне на работу, — усаживаюсь на высокий табурет, прижимая трубку ближе к уху, потому что связь то и дело прерывается.

— А разве вы там не развлекаетесь? — с насмешкой спрашивает он. Для отца моя работа никогда не была достойной. Он сразу высказал своё мнение, назвав, то чем я занимаюсь «писульками». После этого мы старались не затрагивать эту тему, чтобы не раздувать скандал.

— Нет, папа. Это тоже работа и мне платят за неё хорошие деньги, — я люблю своего отца, но в небольших количествах, а сейчас этот разговор начинает меня бесить.

— Ну, ладно-ладно, не будем о печальном. Я просто хотел узнать, как дела, мама волнуется. Надеюсь, дом ещё цел?

— Всё нормально. Дом стоит на месте, ничего с ним не случилось. Не переживайте.

— Тогда я спокоен, — на заднем фоне отца кто-то зовёт, и он отвечает что-то невнятное, — ладно, сын, мне пора у нас тут небольшая вечеринка.

И это он упрекает меня по поводу моих гулянок. Хотя сам является заядлым тусовщиком. Как правило, они с мамой звонят мне только тогда, когда изрядно выпьют. И я почему-то абсолютно уверен в том, что на трезвую голову они вообще не вспоминают, что у них есть сын. Я уже и не помню те времена, когда мы были счастливой сплочённой семьёй. Об этом мне напоминают только фотографии, да и тех немного.

— Хорошо, пап, пока, — отвечаю я, но он уже не слышит, в трубке раздаются короткие гудки.

— Всё нормально, старик? — спрашивает меня Майк, на что я лишь киваю.

Всё просто шикарно, в общем-то, как и всегда. Возвращаюсь к своему клиенту и принимаюсь за работу. Только работа меня успокаивает. Благодаря ей я ещё не свихнулся в этом дурдоме. Это мой тихий омут, дарящий умиротворение. За работой время летит быстро, не успеваешь оглянуться. Но в последнее время в мою голову всё чаще закладываются мысли о смене деятельности. Мне двадцать шесть лет и пора заняться чем-то действительно стоящим. Чем-то что будет приносить хороший доход, который обеспечит мне будущее. А при мыслях о будущем я почему-то тут же думаю о Маккензи. Её образ сам собой всплывает перед глазами. Не знаю, что это такое, но кажется, я конкретно на ней помешался. Я продолжаю себя убеждать, что во всём виновата страсть, похоть, вожделение. Но каждый раз, встречаясь с ней взглядом, я начинаю чувствовать что-то непонятное мне, что-то гораздо глубже, чем простое животное желание.

Маккензи

Весь день я занимаюсь эскизами к наряду Кимберли для весеннего благотворительного бала. Этот бал является неотъемлемой частью нашего города. Из года в год в конце весны в городе разворачиваются множество развлекательных площадок, на которых выступают известные певцы и музыкальные группы. Открывается множество аттракционов и ярмарок. А пиком этого торжества становится благотворительный бал в городской мэрии. И уже там влиятельные толстосумы могут показать какие они хорошие и добрые, раз жертвуют деньги на лечение больным детям. Самое главное слово «жертвуют», обычно это именно так и выглядит. Лица этих миллиардеров чуть ли не сводит от чрезмерных и фальшивых улыбок. Им жалко каждый пенни, даже если это идёт на благое дело. Но они вынуждены строить из себя благодетелей, поднимаясь тем самым по социальной лестнице, увеличивая цены на свои акции и просто тыкая всех носом в тот факт, что они сделали хорошее дело.

Несмотря на всю показную благотворительность, мне очень нравится этот праздник. Когда мы с Джилл были маленькими, наши семьи собирались все вместе и гуляли до поздней ночи. Нам позволяли, есть любые сладости, и кататься на всех аттракционах. Тогда мы чувствовали себя большими счастливчиками. Много ли нужно детям для счастья? Немного сладкого, каплю свободы и крепкие родительские объятия. Но стоит нам повзрослеть, как наше определение счастья меняется, принимая иногда совсем неверные очертания.

Я откладываю работу только тогда, когда глаза начинают болеть. Время близится к пяти вечера и мои пальцы уже онемели от непрерывной работы. Руки испачканы графитом, в животе с утра не было ни крошки и чувствую я себя хуже некуда. Но готовый эскиз и выкройка радуют глаз и вселяют уверенность. Я могу дать себе сегодня отдохнуть и в первую очередь плотно поужинать. Оставляю груду испорченной бумаги и прочие инструменты на своих местах и иду на кухню. Лучше не оглядываться назад, будь моя мама тут, она бы точно упала в обморок от всего хаоса, царящего посреди моей квартиры. Хоть в нашем доме всегда было достаточно денег, моя мама никогда не задумывалась о том, чтобы нанять домработницу. Она всегда всё делала сама и продолжает до сих пор. Наш огромный дом она убирает сама, как и готовит. И надо сказать, что по части кухни она спец. Все кто хоть раз попробует её стряпню навсегда становится маминым поклонником. Но вот мне почему-то не достался этот поварской дар. Конечно, я умею готовить, но до маминых шедевров мне далеко.

Решаю приготовить на ужин макароны с сыром, благо макарон мне теперь хватит на целый год. Пока вода закипает, я включаю телевизор и натыкаюсь на какой-то сериал. Я практически не смотрю телевизор, во-первых времени на него совсем нет, а во-вторых слишком сложно найти что-то стоящее на современном телевидении.

Под звуки телевизора я варю макароны и посыпаю их обильным количеством сыра. Несмотря на то, что в квартире слышно бормотание голосов, доносящихся из плазмы, я ощущаю давящее на меня одиночество. Не знаю, когда это случилось, но с годами я потеряла многих друзей. Когда говорят о потерях, то многие подразумевают смерть. Но в моём случае они просто растаяли во временном потоке. Сейчас у меня множество хороших знакомых, с которыми я работаю, встречаюсь на модных тусовках, но все они приходят и уходят. Лица стираются, имена забываются и рядом остаются лишь единицы. Они застревают в щелях нашей жизни, словно песчинки плотно в них обосновываясь. Такой песчинкой когда-то стала для меня Джилл, даже Кэм и чёрт бы его побрал, но Джек тоже плотно поселился в моей жизни. И теперь с каждым днём он ещё глубже проникает мне под кожу. Его поведение противоречиво и не поддаётся никаким правилам и законам. Он может вести себя, как безбашенный подросток, или сексуальный любовник, иногда он надевает маску друга, а в другой миг обретает облик ловеласа и сердцееда. Он испытывает меня, действует на нервы, сводит с ума. Порой мне хочется хорошенько ему врезать, но кажется, желание оказаться прижатой к его сильному горячему телу гораздо сильней.