Бедный Павел. Часть 2 (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 4

— Сатана! Сатана! Слуга Антихристов!

Лущилин размахнулся и рукой, в которой была рукоять палаша, аккуратно ударил безумца в висок. Наступила долгожданная тишина. Солдат обернулся и пристально посмотрел на прижавшихся к стенам слушателей одержимого.

— Ты не подумай чего, солдатик! — забулькал дородный старик в когда-то богатом кафтане и слишком большом для его головы рваном колпаке, — Мы живём тут, а он пришёл и кричит! Мы это… Мы ему не поверили!

— Глупцы! Таких, как вы, тоже надо на дознание волочь! Что слушали и не повязали негодяя, что против Бога и Престола злословит! Что яд лживый вам в уши льёт! Ладно, проваливайте! — и устало начал вязать лжепроповедника. Потом, также не глядя на расползавшихся из переулка горожан, вскинул оказавшееся тяжёлым бесчувственное тело на плечо и потащил его к своей лошади, терпеливо стоявшей на улице. Уже пристроив оборванца и взяв лошадь под уздцы, Елизар внезапно услышал новый звук. Плакал младенец. Солдат непонимающе завертел головой и понял, что плач шёл из-под тела умершей от чумы женщины.

Как заворожённый он оставил лошадь и подошёл к трупу. Протянул руки, чтобы перевернуть покойницу, и здесь его просто отшвырнуло от неё.

— Уйди, дурень! Жить надоело, что ли! Не твоё дело тут умирать! — огромный мортус в своём мешке, закрывающим всё тело с головой, смотрел на него тёмными прорезями для глаз. Он сам своим крюком перевернул тело, а из-под него показался живой младенец. — Ух ты! Чудо-то, какое! Живой!

Солдат тоже непонимающе смотрел на здоровенького с виду ребёнка, громко сообщающего всем о своём существовании. От его звонкого требовательного крика мир словно раскололся. Серость и равнодушие полумёртвого города уступила жизни. Мортус отбросил крюк, скинул свой страшный мешок, нежно прижал к себе кричащего младенца и решительно сказал:

— Вот дела-то! Понесу его в Ивановский монастырь! Там сёстры и чумных лечат и сирот принимают.

— Колобок? — Елизар узнал изуродованное пытками лицо. Мортус обернулся.

— Нету Колобка больше, солдатик. Нету! — и решительно пошагал по улице.

Эта ночь стала первой, когда Елизар спал.

Глава 2

Я был обязан, несмотря на все несчастья, продолжать работать. Встал вопрос о похоронах Разумовского и Ломоносова. Для меня вариантов не было — такие славные люди, герои отчизны нашей, должны лежать в каком-то общем сакральном месте. Чтобы память их чтилась, и последние почести им оказывались во всём. Всероссийский некрополь был нужен и для того, чтобы у людей верных и способных появился ещё один стимул служить империи, и для того, чтобы поклонение праху великих сынов России стало традицией, укрепляющей государственные устои. Со мной никто не спорил.

Около строящегося Исаакиевского собора была выделена большая площадка, которая в будущем должна была быть полностью расчищена, и где будет организовано кладбище. Пока подготовили только маленький участок, и первыми похороненными там стали как раз Разумовский и Ломоносов. Похороны нельзя было отложить до полного замирения города, поэтому похороны были далеко не такие, как следовало бы. Но на церемонии было много людей и войска. Я произнёс слова о любви к Родине и героизме покойных, прочитал последнюю посмертную оду Ломоносова, которая была посвящена великой победе в войне с Турцией, мама, не скрываясь, плакала, многие тоже утирали слёзы.

За что же Господь меня так наказывает? Почему я лишён дорогих и близких мне людей так сразу? Да, Разумовский и Ломоносов были уже немолоды, но почему все вместе? Почему сразу после Маши? Наверное, я бы мог опустить руки, но мама бросила свои дела и почти всё время проводила рядом со мной.

А Потёмкин, он оказался человеком даже лучшим, чем я предполагал. Гришка был безумно влюблён в мою мать, и находиться рядом с ней хотел просто постоянно. А то, что мама жертвовала их временем для меня, Потёмкину было наверняка очень больно и тяжело. Я представлял себе, как он внутри ревновал. Но он был другом, настоящим другом. И Григорий тоже вцепился в меня как клещ и вытягивал из ночного кошмара, что стоял сейчас передо моими глазами.

Нет, я чётко себе представлял, что могло случиться, если я сейчас начну пить или даже жалеть себя. Это закончилось бы катастрофой. Как лично для меня, так и для государства. Уже слишком многое зависело лично от меня, и мама с Григорием это понимали. Просто говорили со мной, то один, то другой. Я выстоял тогда благодаря им, да Алёше, что повадился приходить ко мне в кабинет каждый вечер. А потом примчался из Москвы Платон Левшин.

Он был в Москве, тушил пожар московской катастрофы, как её начали называть в обществе. Даже мятеж столичной аристократии померк в сравнении с чумой, хаосом в старой столице и гибелью Марии.

Не дожидаясь ничего и никого, он кинулся в Москву гасить религиозные волнения, спасать наследие своего друга архиепископа Амвросия, убитого там. Смерть Зертис-Каменского для Платона также стала и личной трагедией, тот был одним из его ближайших друзей и сторонников. Амвросий был опорой Платона внутри церкви. Умный, образованный, искренне верующий и почитаемый паствой человек. И сейчас было необходимо любой ценой остановить этот кошмар, то торжество дикого невежества, что захлестнуло Москву. Платон, уже ставший митрополитом Новгородским, тут же отправился в старую столицу со своими лучшими людьми.

Проблема Чумного бунта, как его стали называть, для Церкви была значительно больше, чем проблема мятежа Паниных. Если в Петербурге решался вопрос о престоле и, по сути дела, вопросы веры противоборствующими сторонами не затрагивались, то в Москве одной из главных причин катастрофы стали именно вопросы религии. Разжигали огонь бунта в основном именно проповедники. Замечены были староверы различных течений, протестанты, какие-то сектанты, чуть ли не язычники, сатанисты, да ещё и радикальные православные священники активно подливали масла в огонь. Недаром первой целью мятежников стал Московский архиепископ, и именно после его гибели порядок в городе был разрушен.

Так что, разбираться надо было серьёзно. И Платон встал во главе церковных властей, и стал той силой, без которой Орлов не смог бы остановить хаос. Но, как только порядок был установлен, Платон сразу вернулся в столицу, пусть и оставив там для следствия и контроля большую группу архиереев и монахов. Он ощущал ответственность за мои чувства и понимал, что мне нужна помощь в осознании и оправдании своих действий, да и вообще, в понимании смысла происходящего.

Через некоторое время я снова почувствовал вкус к жизни. Мы говорили каждый день, Платон рассказывал о святых, которые через свою личную боль и трагедию тащили ярмо, что вручил им Господь. Ведь Он даёт только тот крест, который ты можешь нести.

Увидев наши проблемы, Священная Римская империя и Пруссия, подталкиваемые Францией, попытались прощупать почву в отношении раздела Польши, но Румянцев тут же начал изображать подготовку к военным действиям, польское войско тоже встрепенулось, и всё рассосалось. Не испытывали наши соседи, даже за французские субсидии, особого желания столкнуться с победоносными и верными престолу русскими войсками, которых должна была поддержать ещё и польская армия, только что успешно подавившая восстание на своей территории.

Из Москвы приехал Маврокордат-старший. Чума и бунт лишили его детей: моя Маша умерла от чумы, а сын и наследник Александр погиб в схватке с погромщиками. Несчастный старик с перевязанной головой, с потухшим взором и серым лицом, вошёл ко мне тяжёлой шаркающей походкой. Как он отличался от того энергичного ещё не старого человека, что я знал до этого.

Он напоминал мне о счастье, которого я лишился. Я одновременно хотел бежать и от него, и к нему — забыть, но не забывать! Слёзы выступили у меня из глаз, я всё же бросился к нему, обнял. Он крепился несколько секунд, а потом разрыдался на моём плече. Что я — совсем молодой человек, который ещё может полюбить и найти своё счастье. А он — старик, потерявший всё: и положение, и средства, и семью. Куда ему-то податься? В монастырь?