Бедный Павел. Часть 2 (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 3

Когда Григорий Орлов нарисовал конногвардейцам, которые пошли за ним в мятеже Паниных против Императрицы, всю картину их поражения, Лущилин, как и большинство его товарищей по гвардии, хорошо представляя себе последствия, ощутил отчаянье и полное опустошение. Но Орлов тут же предложил им альтернативу в наведении порядка в Москве, что должно́ было дать им надежду на прощение. Да, конногвардейцы знали, что в старой столице чума и бунт, но вот к такому они точно не были готовы.

Уцелевшие постройки, чёрные от копоти, как зубы мёртвых великанов, возвышались среди сгоревших домов на улицах города. Именно по уцелевшим каменным церквям и каменным же строениям и этажам купеческих домов и дворянских усадеб можно было понять, по каким улицам они едут. В первые дни было ещё страшнее, теперь-то они уже попривыкли. Китай-город и Замоскворечье были разрушены полностью, а в остальных частях города разорение носило уже очаговый характер.

Трупы валялись везде. Сложно было понять, кто был убит душегубами, кто умер от моровой язвы, а кто от голода и холода. Сколько всего народу погибло не понять. По городу бродили одуревшие от крови шайки татей, собравшиеся, похоже, со всей России. Не меньшую опасность представляли толпы религиозных фанатиков, возглавляемых полоумными проповедниками, исступлённо уничтожавшие всех неприсоединившихся к ним. А ещё чума… В условиях хаоса на улицах она распространялась всё больше и больше.

Бывший фаворит императрицы явно пошёл ва-банк, обещая всё и всем, причём никаких реальных полномочий у него не было. Генерал Еропкин молча согласился со старшинством Орлова в вопросе наведения порядка в Москве, чётко понимая, что город надо спасать любой ценой. Сразу же по прибытии в город Григорий Григорьевич кинулся в тюремные остроги, что у Калужских ворот и Бутырских казарм, где произносил жаркие речи, агитируя содержавшихся там заключённых послужить отечеству в качестве мортусов[3] в обмен на прощение им преступлений.

Однако преступники не горели желанием идти в город, чтобы погибнуть от страшной болезни. Перелом наступил, когда своё слово сказал Колобок, именно этот разбойник считался наследником знаменитого Ваньки-Каина. Настоящего его имени никто не знал, только прозвище. Ходили слухи, что он был даже дворянских кровей. Но никакие пытки после поимки не смогли заставить этого жестокого человека начать говорить, он только смеялся над неловкими катами[4].

В его приговоре ни у кого сомнения не было — казнь или Нерчинские рудники, столько крови было на его руках. Елизар стоял тогда рядом с Орловым, тот громко выкрикивал, сверкая глазами, обещания, поминая умирающий город и Господа. Тати же прятали взор, не желая идти на верную гибель, предпочитая привычную каторгу смерти. И здесь, внезапно, в задних рядах поднялась огромная медведеподобная фигура. Лицо человека было изуродовано, один оставшийся глаз так пристально смотрел на генерал-аншефа, что тот запнулся.

— Истинно ли Москва гибнет, твоё благородие? — хрипло произнёс разбойник.

— Гибнет! А кто ты такой, что ко мне так обращаешься?

— Я-то? Я раб божий, обшит кожей! Ты же меня о помощи просишь, не я тебя! Как хочу, так и обращаюсь — всё равно умирать, что мне… — Орлов проглотил наглую выходку.

— Так что ты хочешь сказать мне, раб божий?

— Я, пожалуй, пойду в мортусы! Мне город жалко, людишек… Записывай!

— Кого писать-то? Раба божьего?

— Раб Божий Колобок я — так и пиши! — генерал пристально смотрел на криво ухмыляющегося ему татя, потом медленно кивнул писарю. После решения Колобка все заключённые в тюрьмах согласись на предложение Орлова — все…

По городу, наконец, побрели безликие фигуры, одетых в провощённые мешки мортусов, которые крючьями грузили трупы на телеги и увозили их на специальные чумные погосты.

До сей поры даже некоторые улицы были просто перекрыты баррикадами трупов, и проехать конным по ним было невозможно. Этим пользовались бунтовщики и так могли скрыться от солдат. Теперь же наводить порядок стало проще и мощь регулярной армии уже начала давать о себе знать.

Каждый день солдаты стали уверенно занимать улицу за улицей. За ними шли врачи и монахи, выявляя источники заразы. Дома, в которых были чумные, безжалостно, но аккуратно сжигались, больных собирали на территории чумных госпиталей, организованных за пределами города. Закон начал возвращаться в Москву, и ватаги татей начали отступать в сожжённые центральные районы, где они могли ещё отбиваться в руинах и на заваленных улицах. Пришлось даже использовать артиллерию, разбивая ею завалы.

Здоровых людей размещали по уцелевшим домам, улицы патрулировались солдатами и вооружаемыми местными жителями. Вокруг Москвы были затеяны целых двенадцать специальных кладбищ, где хоронили умерших. Строго была запрещена практика Божьих домов, в которых трупы копились по полгода-год, пересыпаемые льдом.

Москвичи веками создавали дикий ритуал, не желая зимой, которая продолжалась по полгода, рыть могилы в мёрзлой земле. Услуги могильщиков в такую пору были доступны лишь самым богатым горожанам. Остальные же копили своих мертвецов в таких заведениях до весны. А весной выяснялось, что часть покойников не востребована, и установить их родственников не представляется возможным. Таких мёртвых держали в Божьих домах, пока жуткий склад не переполнялся, и потом хоронили их в братских могилах.

Это древняя традиция вызывала приступ дикой злобы у докторов, ибо в таких условиях эпидемия чумы была абсолютно естественна. Сам Орлов, посетив такое заведение в Марьиной Роще, долго извергал содержимое желудка с жуткими матами, после чего и постановил Божьи дома немедленно закрыть, а трупы похоронить.

Елизар забрался в седло после очередного такого штурма центральных кварталов — он очень устал. За этот месяц, что Лущилин был в Москве, он ни разу не смог заснуть — всё ему виделись горящие дома, изуродованные чумой трупы и запах разлагающейся плоти. Конногвардейцы тронулись в путь к Кремлю, где они теперь размещались.

Пусть теперь они были в городе не единственными подразделениями, которые занимались наведением порядка — два драгунских полка из армии Румянцева уже присоединились к ним, но работы хватало на всех. Императрица и Наследник своим Указом назначили Григория Орлова ответственным за наведение порядка в Москве, и он стремился скорее вернуть весь город под контроль властей.

Елизар незаметно для себя отстал от своих товарищей. Взгляд его равнодушно скользил по серым стенам домов и по чёрным головням пожарищ, Лущилин равномерно покачивался в седле, и ему даже начинало казаться, что всё это лишь тяжёлый сон.

Вдруг взгляд его споткнулся о какую-то преграду. Он встрепенулся, очнулся от мутной полудрёмы и услышал громкий человеческий голос, раздававшийся чуть в стороне, в переулке. Елизар разглядел, что у ворот подгоревшего, но ещё целого и богатого дома лежит женщина с безжизненным лицом, покрытым чёрными чумными пятнами, уставившись мёртвыми открытыми глазами в серое небо. А голос вопил, поднимаясь всё выше.

— Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих, так чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить. И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своём, ни в воровстве своём. И сидит на троне Антихрист и изрыгает он гной из уст своих! И от того гноя плодятся новые язвы, что поражают верных Господу! И если не поразим мы Антихриста, то станем в ряды рабов его… — солдат, наконец, понял смысл слов и бросился в переулок, где увидел тощего оборванного человека, который нацепил на себя явно не по размеру белую фелонь. Он, выкатывая глаза и обильно орошая всё вокруг пеной изо рта, проповедовал десятку изнеможденных людей.

— Ах ты ж… Сквернавец! — Елизар выхватил палаш и, размахивая им, кинулся к людям. Те испуганно прыснули по сторонам, но проскочить мимо взбешённого солдата они не могли, попрятавшись по углам. Проповедник, сверкая бельмами глаз, прикрывался руками и выкрикивал: