Ильич - Волков Сергей Владимирович - Страница 7

Теперь по центральным улицам Средневолжска фланировали начинающие предприниматели и вполне себе сложившиеся акулы местного капитализма, а также бандиты, менты и успешные юристы. А рядом с ними на «строгачах» вышагивали, сурово оглядывая пространство окрест, мордастые ротвейлеры, красноглазые мастино неополитано, мрачные кавказцы, похожие взглядом на уголовников-рецидивистов стаффордширские терьеры и «хиты сезона» – питбули.

Об этих собаках ходили легенды, их заводили не просто из-за какой-то там абстрактной «любви к животным». Это был особый, крутой, как теперь говорили, понт. Каждый уважающий себя «браток» просто обязан был иметь на пассажирском сидении своей «девяносто девятой» хотя бы бультерьера, свинячьими глазками садиста зыркающего на каждого, подходящего к машине.

Считалось, что лучшей охранной системы автомобиля, чем буль или стафф, не существует. Даже придуманный сатириком Задорновым «клоп-спидоносец» пасовал перед их челюстями, по слухам, способными перекусить ствол автомата Калашникова.

«Прикинь, какие-то чмыри приблудные у Лысого с «Южного» тачку хотели угнать. Линейкой двери вскрыли, а он Черчилля, питбуля своего, в машине на ночь оставил. Ну, те такие дверцу открывают, лезут под руль, начинают провода скручивать. А Черичлль лежит на полике и ждёт. И когда тачка уже завелась, он бросился и руку тому перцу перекусил. Кровища хлобыстнула, те на измену и свалили. Лысый из дома выскочил, к тачке подбегает – а там рука на проводах под рулём висит, прикинь? И след кровавый. Он, короче, Черчилля взял и по следу пошёл. А те за будкой трансформаторной сели, кровь пытаются остановить. Ну, там Лысый их и накернил всех троих, еле до больнички доползли утром. А чё, куда рыпнешься, когда Черчилль рядом? У него сила челюстей как у домкрата, сто килограмм на сантиметр сжатие, понял? Американцы специально таких собак вывели, чтобы лимузины от негров-воров охранять. Вор руку просунет внутрь – хобана, и нет руки!»

Историй про собак было множество. Владельцы искренне гордились своими четвероногими «орудиями смерти», презрительно смотрели на бледнеющих соседей, прижимавшихся к стенам подъездов, когда они гордо проводили своих питомцев, презрительно бросая через плечо: «Не боись, он падаль не жрёт».

Дошло до того, что в Набережных Челнах, буквально недавно вернувших себе историческое название – до этого «КАМАЗ-град» шесть лет именовался Брежневым – появился питомник бультерьеров, предлагающий за очень приличные деньги щенков от мировых рекордсменов. Гонцы от всех крупных ОПГ Поволжья и даже из Москвы устремились в город на Каме и вскоре привезли своим боссам крохотных белобрысых щеночков с трогательными ресничками и мокрыми розовыми носиками.

По инструкции питомника бультерьерчиков докармливали специальными молочными смесями из соски, холили и лелеяли до тех пор, пока у них не сформировались пятачки и не закрутились хвостики. Когда до мафиозников дошло, что под видом бультерьеров им всучили обыкновенных поросят, разразился дикий скандал. Какого-то бедолагу, подвернувшегося под горячую руку, даже с горя пристрелили. Естественно, никаким питомником в Челнах уже и не пахло, хитроумные камские улиссы смазали лыжи, и след их простыл. После той истории репутация ни в чем не повинных булей существенно пострадала, и их место прочно заняли стаффы и питы.

Попадались среди «новых русских» и бандитов, что почти всегда было одним и тем же, и любители собачьей экзотики. Они выписывали из-за границы невиданные не только в Средневолжске, но во всей России породы – бразильских охотников на беглых рабов фила, испанских догов кане корсо, английских бульмастифов, японских акита-ину и даже злобных гуль-донги из Пакистана, нападающих без предупреждения.

Единственное что объединяло всех этих псов – это были «бойцовские» породы, и по ночам в ангаре обанкроченного Средневолжского Управления Пассажирского Транспорта они выходили на ринг, чтобы доказать, что именно их владелец самый-самый крутой в городе.

Собачьи бои привлекали кучу народу – братков, бизнесменов, их тёлок и прочую шушеру, до тех пор, пока Флинт не завёл себе алабая Стёпу. Безухий и безхвостый кобель с глазами Сильвестра Сталлоне не нуждался в командах – помощник Флинта по кличке Эндитакер управлялся со Стёпой взглядами. Алабай никогда не лаял, не скалился и не умел играть. Противников на ринге он убивал, перекусывая им горло. После пятого смертельного случая собачьи бои в Средневолжске сами собой прекратились – драться со Стёпой было бессмысленно.

Глава вторая

Дёрнув дверь будки, Серый вошёл и привычно скривился от запаха – перегар, нечищеные зубы, пот, носки, гниль. Телевизор показывал рекламу.

задорно распевали девицы в миниюбках.

– Боец! – заорал Афганец, приподнимаясь на локте. – Ты чё, нюх посеял?! Где ходишь, товарищ солдат?!

Серый сразу понял, что Афганец не просто похмелился заначенными с вчера ста граммами, а накатил по полной, что называется, «от души». Это было и хорошо, и плохо.

Хорошо, потому что, значит, был клиент и он дал денег. Плохо – потому, что Серый не успел взять деньги и Афганец уже набухался. И будет бухать дальше. И пропьёт все, если работать медленно.

– Чё за работа? – глядя в телевизор, чтобы не встречаться взглядом с маленькими, слезящимися глазками Афганца, спросил Серый.

– Работа – волк… Стояла – и будет стоять! Сядь! Ты знаешь, товарищ солдат, что меня спасло кольцо? – прохрипел Афганец, выпучив глаза, по жёлтым белкам которых географическим узором расползлись ниточки кровеносных сосудов.

– О, мля, началось, – поморщился Серый. – Опять кольцо…

Афганец, в отличие от многих других ветеранов разнообразных войн, всегда рассказывал свою военную историю одинаково. Тема войны возникала у него на определённой стадии опьянения, а после рассказа всегда следовал один и тот же ритуал – стакан водки залпом и отруб.

В Афганистан он, возрастной уже двадцатичетырёхлетний призывник, попал в год, когда СССР с подачи нового генсека, того самого, с отметиной на плешивом челе, взялся за борьбу с зелёным змием.

В апреле в пакистанском Пешаваре, на базе Бадабер, произошло восстание советских пленных, сумевших разоружить охрану, захватить склад с боеприпасами и отбивать атаки моджахедов до тех пор, пока против них, как против былинного Евпатия Коловрата, не была применена тяжёлая артиллерия. После этого один из самых отмороженных афганских полевых командиров, Гульбеддин Хекматияр, приказал русских в плен не брать.

Провинция Урузган в то время считалась достаточно спокойной. Шурави контролировали основные дороги и крупные населённые пункты. Серьёзных боевых действий не велось, и вообще руководство ограниченного контингента и правительство Демократической Республики Афганистан постепенно брали курс на национальное примирение.

Афганец попал в роту обеспечения мотострелкового батальона. Повоевать он не успел ни дня – через несколько часов после прибытия в расположение части его, вышедшего к КПП полюбопытствовать на местное население, толпившееся у шлагбаума, ударили сзади по голове. Пока бачата отвлекали караульных у будки, бесчувственное тело перебросили через забор, замотали в ковёр и увезли на ишаке прочь из посёлка.

Очнулся Афганец на цепи. Цепь была одним концом прикреплена к железному ошейнику, а другим – к торчащему из щели между камнями кольцу.

Его похитили не моджахеды, а люди Нангйалай-бобо, седого, высохшего, словно изюм, старика, занимавшегося весьма прибыльным бизнесом – натаской собак. Он готовил и прогонистых афганских борзых, и белуджийских бассаров с квадратными мордами, и туркменских овчарок, всегда атакующих в горло…

– Кольцо! – рычал Афганец и его прокуренные пальцы, похожие на обрезки ржавой арматуры, сжимали и рвали что невидимое. – Кольцо…