Проклятие лорда Фаула - Дональдсон Стивен Ридер - Страница 45

После долгой тяжелой паузы она продолжала:

— Но сейчас это уже не важно. Все кончается когда-нибудь извращением или смертью. Печаль не расстается с теми, кто имеет надежду. Но этот Освободившийся отдал свою жизнь за то, чтобы ты, твое послание и твое кольцо могли достичь Лордов. И мы сделаем это, чтобы подобная жертва не оказалась напрасной, потому что именно живые ответственны за значимость жертв мертвых.

На мгновение она вновь умолкла, и Кавинант спросил себя:

— Так ли это? Для того ли предназначена жизнь? Чтобы защищать других от смерти?

Но ничего не ответил. Вскоре мысли Этиаран вновь вернулись к предмету их разговора.

— Однако об Освободившихся… Некоторые из них ведают снами, другие лечат, третьи посвящают себя животным, есть такие, кто исследует землю в надежде раскрыть секреты пещерников, другие изучают законы Демонмглы, стремятся узнать, какие знания позволили той делать свои пророчества. Однажды я даже краем уха слышала, будто некоторые Освободившиеся занимаются легендой о Сиройле Вейлвуде из Дремучего Удушителя и становятся Защитниками Леса. Но это опасная идея, даже если передавать ее вполголоса.

Прежде я ни разу не видела никого из Освободившихся. Но я слышала гимн, исполняемый во время освобождения.

Ровным голосом она начала читать:

— Там есть и другие слова, но сейчас слабость не позволяет мне вспомнить их — и может быть, я вообще никогда больше не спою ни одной песни.

Она плотно закуталась в накидку, словно защищаясь от холодного ветра, и в течение всего оставшегося дня не проронила более ни слова. Этой ночью, когда они остановились на ночлег, Кавинант снова не мог уснуть. Вопреки собственному желанию он лежал и смотрел в небо, выискивая тонкий серпик новой луны. Когда тот наконец поднялся над горами, Кавинант с ужасом увидел, что цвет его из серебристо-белого превратился в красный — кровавый цвет похожих на озера лавы глаз Друла.

Он придал горам оттенок зла, окрасил ночь в какой-то темно-малиновый цвет, словно кровавый пот струился из кустов, деревьев, травы и горных склонов; словно весь Анделейн подвергался пытке, словно его терзала какая-то мука. Под этим светом оскверненная земля начала мерцать, будто вздрагивала.

Кавинант смотрел на все это, не в силах закрыть глаза. Хотя сейчас как никогда ему необходимо было чье-то общество, он сцепил зубы, преодолевая желание разбудить Этиаран. Одинокий и дрожащий, с зажатым в потной руке посохом, он сидел до самого захода луны, потом полууснул-полуоцепенел до наступления рассвета.

Но на четвертый день после ночи танца уже сам Кавинант был тем, кто следил за скоростью их передвижения, не давая ей снижаться. По мере того как день подходил к концу, он все наращивал и наращивал скорость, словно боялся, что кровавая луна настигнет их.

Когда они остановились на ночлег, он отдал Этиаран свой посох и велел ей сидеть и ждать восхода луны. Она появилась над горизонтом в малиновой дымке, выползая на небо подобно кровавому серпу. Ее полумесяц был заметно полнее, чем предыдущей ночью. Этиаран сурово смотрела на нее, сжав в руках посох, но ничего не говорила; когда она почувствовала все зло, то сказала бесстрастным тоном:

— Времени больше не осталось… — и отвернулась.

Но с наступлением утра она вновь возглавила их маленький отряд.

Под покровом ограбленной луны она, казалось, пришла к какому-то решению и теперь мчалась вперед так, словно ее подгоняло какое-то самобичевание, или чувство вины, отвергавшее логику поражения с помощью непреклонной решимости. Казалось, она считала, что для нее и для Страны все уже потеряно, и тем не менее то, что она торопилась, показывало, что боль может быть стимулом не слабее всякого другого. Кавинант снова обнаружил, что торопится изо всех сил, чтобы поспевать за ее неистовой поступью.

Он примирился с этой какой-то сумасшедшей скоростью из-за подстерегавшей его страшной угрозы; ему не хотелось быть схваченным силами, отважившимися напасть на духов и обладавшими способностью вызывать перевоплощение луны. Однако он не забыл время от времени скрупулезно осматривать себя и проделывать другие процедуры самозащиты. Если бы ему удалось отыскать какое-нибудь лезвие взамен утерянного, он стал бы бриться.

Весь этот день, часть ночи и утро следующего дня они, спотыкаясь, шли, а точнее почти бежали вперед. Кавинант как мог старался выдержать этот темп, но долгие дни и беспокойные ночи истощили запас его сил; он все чаще спотыкался, мышцы его утратили эластичность. Все чаще и чаще ему приходилось опираться на свой посох, иначе ему не удалось бы сохранить равновесие. И даже опираясь на посох, он мог бы упасть, приведись ему совершать такой переход где-нибудь в другом месте. Но придающая силы сущность Анделейна поддерживала его. Здоровый бодрящий воздух омывал его легкие, густая трава ласкала ноющие суставы. Золотни укрывали в своей тени, драгоценные ягоды заряжали своей энергией. И наконец, ближе к полудню шестого дня, он и Этиаран перевалили через гребень холма и увидели у подножия внизу реку Соулсиз.

Она глубоко голубела широкими изгибами под лазурным небом, спокойная и медлительная в своем движении почти прямо на восток, пересекая им путь подобно демаркационной линии или границе достижимого. Извиваясь и мчась среди гор, она молодо блестела, сверкая озорно, словно от сдерживаемого смеха, которым могла разразиться в тот же момент, как только ее попробовала бы задержать какая-нибудь отмель. А вода ее была такой чистой, прозрачной и свежей, что могла бы использоваться для крещения. При виде ее Кавинант испытал непреодолимое желание погрузиться в воду, словно поток обладал силой смыть с него его смертность.

Но почти мгновенно внимание его было отвлечено. На некотором расстоянии к западу вверх по течению по середине реки плыла лодка, похожая на ялик, на корме которой выделялась высокая фигура. При виде этого Этиаран громко закричала, замахала руками. Затем начала торопливо спускаться вниз по склону, крича изо всех сил:

— Эй! Помогите! Вернитесь! Вернитесь!

Кавинант последовал за ней, но не столь поспешно. Взгляд его не отрывался от лодки.

Нос ялика повернулся и, описав полукруг, нацелился в их сторону.

Этиаран вновь взмахнула руками, крикнула еще раз и упала на землю.

Когда Кавинант подбежал к ней, она сидела, прижав колени к груди, и губы ее дрожали так, словно она была готова зарыдать. Дрожа всем телом, она смотрела на приближающуюся лодку.

По мере того как расстояние до лодки сокращалось, Кавинант со все возрастающим удивлением смотрел на правившего суденышком человека и поражался его росту. Уже на расстоянии в сотню футов он пришел к выводу, что кормчий был как минимум в два раза выше его самого. Никаких средств, приводящих лодку в движение, заметно не было. Судно на первый взгляд казалось ни чем иным, как громадной гребной шлюпкой, но в нем не было ни уключин, ни весел, ни мачт. Кавинант не верил своим глазам, глядя, как лодка скользит по воде.

Когда до нее осталось не более тридцати футов, Этиаран вскочила и крикнула:

— Эй, горбрат! Великан Прибрежья — другое наименование для друга!

Помоги нам!

Лодка все так же скользила к берегу, но ее кормчий молчал, и вскоре Этиаран добавила шепотом, так, что слышать ее мог только Кавинант:

— Я умоляю тебя!

Великан, приближаясь, все так же хранил молчание. Когда до берега оставалось лишь несколько ярдов, он развернул нос лодки прямо на него и, прежде чем она врезалась в землю, переместил свой вес на корму. Нос лодки поднялся из воды и опустился на берег лишь в нескольких ярдах от Этиаран и Кавинанта. Через мгновение великан уже стоял рядом с ними на траве, подняв руку в приветственном жесте.