Первое дерево - Дональдсон Стивен Ридер - Страница 76

Но когда она обвила шею Ковенанта руками, прижалась к нему всем телом и попыталась страстно поцеловать, его губы остались плотно сжатыми. Ему даже не понадобилось повторять свой обычный рефрен: он видел её, осязал, но она для него не существовала.

Его холодность испугала и насторожила женщину. Она отпрянула и с недоверием спросила:

— Разве ты не хочешь меня? — Она закусила губы, пытаясь это осознать. — Но ты не можешь не желать меня!

В отчаянии она прибегала все к новым и новым попыткам возбудить его, но только лишний раз убеждалась, что её чары бессильны. Перепробовав всё, что она знала и умела, леди Алиф, наконец, призналась себе, что над этим мужчиной она не имеет никакой власти.

Ей так и не удалось пробиться сквозь пустоту, созданную элохимами. Ковенант стал неуязвим, словно их целью было защитить его, а не изуродовать.

Леди Алиф не смогла перенести своего поражения: первый раз в жизни красота предала её. Царапая щеки холёными наманикюренными пальчиками, извивавшимися, как лапки паука, она застонала в тоске:

— О кемпер! Смилуйся! Он не мужчина! Нет мужчины, который отказался бы от меня после всего, что я сделала!

Увидев, что она шевелит губами, и, услышав звук её голоса, Ковенант тоже испытал потребность заговорить. И сказал:

— Не прикасайтесь ко мне!

Подобного унижения леди Алиф вынести уже не смогла.

— Идиот! — закричала она в ярости. — Ты уничтожил меня, но тебе же это не принесёт никакой выгоды! За то, что я не справилась с тобой, кемпер отдаст меня в самый дешёвый бордель, но и тебя не пожалеет! Да он тебя по косточкам разберёт и использует их, чтобы отсрочить свою смерть! Если бы ты был настоящим мужчиной, то не устоял бы против моих чар и тогда остался бы жив. А я могла бы подарить тебе истинное наслаждение. — Она бросилась к нему и, сжав ладонями его заросшее худое лицо, прямо в глаза прошептала, обдавая горячим дыханием: — Наслаждение…

— Достаточно, Алиф, — раздался голос кемпера, спускавшегося по спиральной лесенке, и женщина застыла, сражённая страхом. — Тебе к нему не пробиться. И я не отдам его тебе на растерзание.

Благодаря лесенке казалось, что он ростом с Великана, лишь руки, слабые и морщинистые, слегка умаляли грозный облик. Младенец на спине молчал и, похоже, спал.

— Возвращайся к гаддхи. — Он сказал это спокойно, но от его злобы в комнате словно стало темнее. — Ты мне больше не нужна. Отныне твоё процветание или падение зависят только от его каприза. Посмотрим, долго ли ты сумеешь ему угождать.

Каждым словом он словно забивал гвоздь в крышку её гроба; однако этот приговор был всё же менее страшен, чем тот, которого она панически боялась, и поэтому она сумела удержать себя в руках. Бросив последний взгляд на Ковенанта, она гордо выпрямилась, собрала свои накидки и, волоча их за собой, как королевский шлейф, с высокомерным и презрительным видом стала подниматься по лестнице.

Когда она удалилась, кемпер отдал приказ одному из стражей привести к нему Ковенанта и тоже исчез наверху.

Когда хастин положил ему на плечо когтистую лапу, Ковенанта пронизала дрожь, и, чтобы избавиться от смутного ощущения опасности, ему пришлось повторить свою спасительную формулу несколько раз подряд. Лестница, спиралями уходившая в потолок, словно витки Рока горгон, вела в Башню кемпера, и, когда она, наконец, кончилась, Ковенант оказался в лукубриуме Касрейна.

На длинных столах было расставлено множество странных аппаратов. Вдоль стен тянулись полки, заполненные фиалами и колбами с различными порошками. Отражавшееся во множестве зеркал сияние свечей казалось ослепительно ярким. Касрейн неслышно скользил по лаборатории, готовя какие-то инструменты. Руки его дрожали от волнения и сдерживаемого нетерпения, но младенец на спине спокойно спал. Золотистая мантия волшебника складками бежала за ним по полу, словно стайка маленьких зверьков. Но голос его был спокоен, и если всё же немного дрожал, то, скорее от дряхлости.

— Честно говоря, я и не ожидал, что у неё что-нибудь получится, — обратился он к Ковенанту, но таким тоном, словно заранее знал, что не получит ответа. — Тебе было бы лучше, если бы она тебя покорила, но ты пренебрёг ею. За эту неудачу она будет наказана так, как ни один мужчина ещё не наказывал женщину. Она пикантная шлюшка, причём не так уж глупа, но меня она больше не интересует. — Он тихо вздохнул. — Пройдёт время, и будут другие. Ведь гаддхи получает фавориток только из моих рук, да и то когда они мне надоедят. Правда, последнее время я способен лишь любоваться сверху на утехи других в той маленькой комнатке. Я таил надежду, что ты уступишь, и меня это несколько развлечёт.

Пока Касрейн болтал, хастин усадил Ковенанта в стоящее в углу кресло, оснащённое какими-то аппаратами. Кемпер отложил инструменты и особыми зажимами стал закреплять его руки и ноги.

— Но подобные развлечения — лишь тень истинного удовольствия. Мне этого мало. И прожитых лет мне тоже мало. Вот для этого ты и здесь. — Он затянул ремень кресла на груди Ковенанта и таким же ремнём закрепил голову. Теперь Неверящий не смог бы пошевелиться, даже если бы захотел, но Касрейн, похоже, знал, что он не имеет никаких желаний.

От всех этих приготовлений у Ковенанта возникло лишь чувство лёгкого дискомфорта, и он, чтобы освободиться, выговорил свою заветную фразу.

Касрейн стал настраивать аппарат, большей частью состоящий из линз различных толщины и размеров, соединённых между собой всевозможными способами. Затем опустил его на шарнирах, как экран, к лицу Ковенанта.

— Ты уже видел, — сказал кемпер, закончив приготовления, — как я внушал свою волю другим с помощью одного маленького монокля. Он изготовлен из золота. Из чистейшего золота без примесей. А в таких руках, как мои, этот редкий металл обладает огромным могуществом. С его помощью я способен на очень многое, на такое, по сравнению с чем Рок горгон — детские игрушки. Но моё искусство слишком совершенно (как совершенен круг) для столь несовершенного мира. Поэтому я волей-неволей вынужден в любом своём творении изыскивать место для щёлочки или зазора, чтобы связать его с этим миром.

Он отступил на шаг, словно для того, чтобы полюбоваться видом Ковенанта в кресле, но вдруг резко нагнулся и, глядя узнику прямо в глаза, прошипел, словно тот мог его понять:

— Поэтому и в моём творении собственного долгожительства также есть трещинка, и моя жизнь утекает сквозь неё капля за каплей. Зная, что такое совершенство, я вынужден страдать от неполноценности своих деяний. Томас Ковенант, я близок к смерти. — Он отпрянул и забормотал, разговаривая уже сам с собой: — И не могу этого допустить.

Он принёс стул, поставил его напротив пленника и сел. Его глаза были на одном уровне с глазами Ковенанта.

— Ты владеешь кольцом из белого золота. — Он ткнул костлявым пальцем в обезображенную руку Томаса. — Это несовершенный металл, искусственный сплав. И его больше нет во всей Стране — только в твоём кольце. Я читал о подобном, но даже не смел мечтать, что однажды оно свалится мне в руки. Белое золото! Томас Ковенант, да ты сам-то понимаешь, чем обладаешь? Его несовершенство — один из величайших парадоксов, но в руках настоящего мастера оно станет залогом изумительных творений и навсегда избавит его от страха. И потому, — он опустил линзы на глаза Ковенанта, и теперь тот видел мир вокруг искривлённым, но это его не волновало, — я собираюсь это кольцо у тебя забрать. Как ты знаешь (или знал), я не могу отнять его у тебя силой. Ты должен сам отдать его мне, по доброй воле. Но в своём нынешнем состоянии ты не способен ни на малейший волевой акт. Поэтому в первую очередь я должен снять покровы, окутывающие твоё сознание. А так как ты полностью в моих руках, то я уж найду способ исторгнуть у тебя согласие. — Он расхохотался, щеря почерневшие от старости зубы. — Да, всё же тебе было бы лучше уступить леди Алиф…

Ковенант начал своё предостережение, но, прежде чем он договорил, Касрейн поднял монокль, направил линзы в левый глаз своего узника, глянул сквозь него, и в мозгу Ковенанта взорвалась боль.