Первое дерево - Дональдсон Стивен Ридер - Страница 75

Ковенант всё это видел. Но не понимал. И не хотел понимать.

И всё же на общем совете было решено оставаться в Удерживающей Пески как можно дольше, чтобы выиграть как можно больше времени для ремонта корабля. Лишь решив этот вопрос, друзья позволили себе сесть за стол, и то лишь после того, как Линден проверила, не отравлена ли пища. Впервые за день они поели. Бринн кормил Ковенанта, и тот машинально глотал, но при этом все видел и слышал. У Линден горели щеки, и в глазах стоял панический страх человека, загнанного в тупик. Ковенанту пришлось повторить свою формулу дважды, прежде чем он отделался от чувства дискомфорта.

После обеда время потянулось неимоверно медленно, ничего не происходило. Лишь иногда кто-то что-то произносил, чтобы разрядить напряжение. Ковенант слушал, смотрел, но всё, что он видел и слышал, тонуло в пустоте внутри него. Течения времени он тоже больше не ощущал: дни тянулись однообразной чередой, неотличимые друг от друга, как бусины чёток. Лишь одно изменялось: смутное беспокойство, чувство дискомфорта посещало его все чаще и чаще — может быть, это пыталась пробиться к нему и воззвать его совесть? Он утратил воспоминания о крови, льющейся в Стране, но, может быть, его чувство ответственности за людей, которых он обещал спасти от безжалостного убоя, не желало оставлять его в покое? Однако ему больше не было дела до Первого Дерева. Ему больше не было дела ни до чего.

Ожидание тянулось бесконечно. И каждый использовал его в меру своего темперамента: кто отдыхал, кто нервно мерил комнату шагами, кто тихонько спорил. Бринн решил послать Кира и Хигрома на разведку, и Линден не смогла отговорить его. Харучай просто перестал обращать на неё внимание. И лишь когда Первая поддержала её, мотивируя это тем, что лучше им не расставаться, он отказался от своего намерения.

Вейн обращал внимание на происходящее не больше, чем Ковенант. Финдейл тоже молчал, но по-прежнему тревожно вглядывался в лицо Ковенанта, словно предчувствовал, что вскоре Неверящему предстоит пройти новое, определяющее его будущую жизнь испытание; словно заранее его жалел и сомневался, справится ли он.

Появление Раера Криста слегка разрядило обстановку. Кайтиффин принёс приглашение на банкет, который давался двором в их честь. Линден не знала, что ответить: пренебрежительное отношение харучаев подорвало в ней веру в себя. Но Первая решила принять приглашение, и кайтиффин проводил гостей в пышную, ярко освещённую трапезную, где играла тихая музыка. Разряженные дамы и галантные кавалеры были заняты светской болтовнёй, флиртом и сплетнями. Простые костюмы путешественников казались нищенскими на фоне окружающей их роскоши, но придворные облепили пришедших, как мухи десерт. Возможно, они действительно посчитали гостей экстравагантным развлечением, а возможно, просто боялись вести себя иначе.

Мужчины, окружившие Линден, сыпали комплиментами, словно не замечали, что она близка к истерике. Женщины роились вокруг безучастных к их заигрываниям харучаев. Великанов осыпали колкими остротами. Ни гаддхи, ни кемпер не почтили пиршество своим присутствием, но вдоль стен стояли хастины, словно шпионы, и поэтому даже самые осторожные и деликатные вопросы Хоннинскрю не смогли выудить из щебечущих придворных ни капли полезной информации. Зато еда была приготовлена великолепно, а вина поражали тонкостью букета. Чем дольше продолжалось пиршество, тем более развязно и эксцентрично вели себя придворные. Мечтатель ушёл в себя, словно его опять посетили видения. Глаза Первой метали молнии. Ковенант все чаще повторял свою спасительную формулу.

Наконец путешественники, будучи не в силах больше терпеть окружавший их разгул, попросили Криста проводить их обратно и, как только он оставил их одних, занялись приготовлениями ко сну.

Каждому гостю было предоставлено по отдельной спальне, в которой стояло по одной кровати. Но путешественники предпочли разместиться так, как было удобно им, а не хозяевам. Они решили переночевать по двое: Хоннинскрю с Мечтателем, Первая с Киром. Линден бросила прощальный взгляд на Ковенанта и под надзором Кайла отправилась в свою комнату. Хигром остался в холле охранять Вейна и Финдейла. Когда Бринн погасил свет, Ковенант рефлекторно закрыл глаза.

Свет зажёгся, и он открыл глаза. Но источник его был другим: он исходил от позолоченного светильника, который держала в руках женщина, картинно задрапированная в ткань, просвечивающую, словно утренний туман. По её плечам струились пышные золотые кудри.

Это была леди Алиф. Фаворитка гаддхи.

Игриво приложив палец к губам, она зашептала Бринну:

— Не надо никого звать. Касрейн-Круговрат хочет поговорить с Томасом Ковенантом. И он ничего не имеет против твоего присутствия. Естественно, как и против присутствия хоть всех членов вашей компании, но надо ли их будить? Кемпер глубоко скорбит по поводу произошедшего недоразумения, и хотел бы принести извинения. Но стоит ли ради этого лишать их заслуженного отдыха? Ты и один сможешь быть Томасу Ковенанту защитой и опорой.

На лице Бринна не отразилось ровным счётом ничего. Он мысленно взвесил риск, которому подвергался, если поддавался на эту новую уловку кемпера.

Пока он решал, что предпринять, леди Алиф подошла к нему поближе. Но двигалась она так мягко и естественно, что не вызывала никаких опасений. Каждый её шаг сопровождался позвякиванием серебряных подвесок на ножных браслетах. Она подняла руку, разжала её — на ладони оказалась щепотка буроватого порошка — и вдруг с силой дунула так, что порошок полетел прямо Бринну в лицо.

На лице харучая отразилось необычайное удивление, ноги подогнулись, и он рухнул на пол.

Леди Алиф с довольной улыбкой обернулась к Ковенанту и, взяв его за руку, помогла ему подняться с постели. Он автоматически подчинился.

— Не прикасайтесь ко мне, — пробормотал он. Но леди, не обращая на него внимания и не переставая улыбаться, повлекла его к дверям.

В коридоре они прошли мимо лежащего без движения на каменном полу Хигрома. Вейн стоял, вперив взор в двери комнаты Линден, и, по-видимому, ничего вокруг не замечал. Финдейл проводил их испытующим взглядом, но не сказал ни слова.

Фаворитка гаддхи, увлекая Ковенанта за собой, свернула за угол.

Хлопнула дверь, и раздался топот босых ног, словно кто-то из оставшихся харучаев — Кайл или Кир, — услышав шум падения Бринна, сообразил, что что-то не в порядке, и бросился в погоню.

Каменные стены внезапно превратились в зеркала. Леди прекрасно ориентировалась в этом хрупком лабиринте и все дальше и дальше уводила Ковенанта от его друзей. Харучаи метались в толпе отражений, натыкаясь на стёкла, но всё было бесполезно: леди Алиф с Ковенантом исчезли в глубинах Удерживающей Пески.

Пройдя между двумя последними зеркалами, они оказались в круглой, похожей на будуар комнате. Свет трёх или четырёх медных светильников мягко освещал пушистые голубые ковры, манившие ступить на них босой ногой. Тут и там стояли обитые бархатом и шёлком диванчики и банкетки. Воздух был насыщен запахом благовоний, а гобелены на стенах изображали более чем откровенные любовные сценки. Лишь два вооружённых хастина у входа слегка нарушали интимность обстановки. Но на Ковенанта они произвели не больше впечатления, чем узоры ажурной металлической спиральной лесенки, устремлявшейся к потолку. Он смотрел на них и ни о чём не думал.

— Ну, наконец-то, — прощебетала леди с лёгким вздохом облегчения, — наконец-то мы одни.

Она обернулась к нему и облизнула пересохшие губы.

— Томас Ковенант, я сгораю от страсти к тебе. — Её глаза, подведённые черным, казались неестественно большими. — Я привела тебя сюда не потому, что так хотел кемпер, а потому, что так хочу я. Эта ночь вернёт тебе память. Я пробужу в тебе воспоминания о самых смелых твоих снах и воплощу их в жизнь.

Леди Алиф замолчала, ожидая ответа, и, когда его не последовало, даже слегка растерялась. Она с досадой прикусила губу, но тут её глаза снова полыхнули страстью, и, призывно прошептав: «Смотри же!» — она грациозно отбежала на середину комнаты и начала танцевать, отбивая ритм серебряными бубенчиками браслетов. В каждом её движении сквозили нега и сладостная боль желания. Она соблазняла его по всем правилам искусства опытной одалиски. Изображая, что от страсти совсем потеряла голову, она в танце то приближалась к нему, то отбегала, то снова приближалась; окутывавшие её накидки с лёгким шелестом падали на ковёр; руки, лаская, скользили по нежным, как шёлк, бёдрам, животу, груди, ещё больше разжигая огонь желания. Её маленькие твёрдые соски были подкрашены кармином и выглядывали из рассыпавшихся по груди золотистых локонов, как маки на пшеничном поле.